Щебечущая машина - Ричард Сеймур

ссылался Фрейд, когда в одной из своих последних пророческих работ говорил о «протяженности» психики. Утверждая, что разум простирается в пространство, он отождествлял его с телом. Добавляя при этом, что психика «не ведает о своей протяженности», он также связал тело с бессознательным. Как будто мыслит тело, а разум этого не замечает.

Так что же будет, если частички (биты) нас, которые философ Брайан Ротман называет «распределенным я», запустить параллельно на разных процессорах? Наивно полагать, будто технологии просто расширяют возможности наших органических тел. Они создают зависимости, они меняют нас. Чтобы пользоваться ими в полной мере, утверждает Лидия Лю, мы должны «служить этим объектам… как богам или малым религиям». По мере того, как наши жизни переписываются цифровыми языками, начинает появляться новая теология. В последнее время среди некоторых теоретиков «постчеловеческой сингулярности» появилось мнение, что Вселенная – в своей основе цифровая, а реальность на самом деле генерируется Универсальным компьютером. Этот цифровой аналог молитвы богу солнца придает предпосылкам переходного образа жизни вселенское значение. Это крайнее проявление того, как мы всегда с некой религиозностью относились к технологиям.

9

Аддикты вводят смерть в малых дозах. Мы привержены тому, что нас убивает. И в этом смысле здесь нет ничего общего с поклонением солнцу. При всей одержимости наслаждением, зависимость убивает, и это самое очевидное из ее негативных свойств. Но это не смерть в ее физическом проявлении. Наркоманы с улицы Хастингс в Ванкувере, по описанию Брюса Александра, прежде чем их постигнет биологическая смерть от передозировки, суицида, СПИДа или гепатита, переживают символическую смерть, пребывают в жалком, бедственном положении. Игроманы также испытывают условную смерть, влезая в непомерные долги до тех пор, пока не потеряют смысла жизни. И если ставка задает вопрос о судьбе, утверждает специалист по зависимостям Рик Луз, радикальным ответом на него будет смерть.

Зависимость от социальных сетей редко преподносится в таком экстремальном свете. При этом можно часто услышать о разрушенных карьерах и отношениях. Жалобы почти всегда одни и те же: потеря внимания, низкая производительность, тревожность, нужда и депрессия, плюс ко всему, что удивительно, повышенная восприимчивость к рекламе. Патрик Гаррат рассказал о своей зависимости от соцсетей, которая стала причиной «безнадежной, давящей пустоты», образовавшейся в его карьере журналиста. Зависимость от социальных сетей часто связывают с нарастающей депрессией: взаимодействие с платформами приводит к значительному ухудшению психического состояния, тем временем увеличивающееся экранное время (или «время, проведенное с устройством»), вполне вероятно, стало причиной резкого роста количества самоубийств среди подростков. Facebook, однако, преподносит эту информацию по-своему, коварно: компания утверждает, что «пассивное» потребление контента и вправду опасно для психического здоровья, но более активное вовлечение может даже «положительно сказаться на состоянии человека». Такое заявление, хотя и не подкрепленное никакими исследованиями, означает еще больше прибыльных данных для сайта.

Подобные склонности к саморазрушению наглядно объяснил основатель сети клиник по лечению от зависимостей Аллен Карр. Он сравнил зависимость с сарраценией, насекомоядным растением. Ароматом своего нектара цветок приманивает насекомых и мелких животных. Оказавшись внутри, живое существо видит внизу наивкуснейший сахарный сироп, но, спохватившись, понимает, что стенки растения слишком вязкие и скользкие, чтобы выбраться наружу. С огромной скоростью насекомое сползает вниз, в свою жидкую могилу. К тому времени, как оно понимает, что источник наслаждения – всего лишь мираж, бежать уже поздно. Насекомое становится жертвой пищеварительных ферментов. У Карра была жесткая подача, но с помощью одного из самых мощных методов внушения он освобождал своих клиентов от зависимости. Однако именно так и выглядит темная сторона аддикции с точки зрения большинства из нас – нечто заманивает человека в ловушку, обещая ему удовольствие.

Проблема в том, что даже широкая информированность об опасностях зависимости не в силах ее предотвратить. Мы ведь все прекрасно понимаем, что социальные сети вызывают зависимость, но это не мешает им процветать. Чем сильнее они ломают наши жизни, тем лучше функционируют. И все же мы не сдаемся. Частично объяснение кроется в том, каким образом аддикция управляет нашим вниманием. Платформы, как и игровые автоматы, весьма умело выдают проигрыши за выигрыши. Они работают по принципу «холодного чтения» или других «психологических» трюков: мы зацикливаемся на приятных «ударах судьбы» и полностью игнорируем досадные «промахи». Мы впадаем в эйфорию от победы и совершенно забываем о стоимости игры и о тех возможностях, которые теряем, начав игру. И если вдруг пагубная привычка грозит разрушить жизнь, человек просто убеждает себя, что однажды он сорвет куш и все наладится. Но оправдывать такое поведение – не значит объяснить его причины. Это значит пытаться рационально объяснить поведение, которое может оказаться нерациональным.

В целом распространение зависимости можно было бы объяснить «психосоциальным расстройством», но как адаптивная стратегия такая теория никуда не годится. Зависимость вполне очевидно разрушает людей. И тут встает тревожный вопрос: а не является ли саморазрушение, каким-то непостижимым образом, целью? Что если мы ныряем в саррацению в том числе и потому, что ждем медленной смерти? Что если, к примеру, изображения смерти и болезней на пачке сигарет – это реклама? Естественно, все это неосознанно. Героиновые наркоманы всегда пытаются еще раз поймать кайф, полученный от самой первой дозы. Заядлые игроки живут ради тех сумасшедших моментов, когда им кажется, что выбранная тактика вот-вот сработает и они сорвут куш. Но если бы только дофаминовые петли удерживали человека в предвкушении следующей удачи, сложно было бы объяснить, почему случайные моменты неудовольствия делают социальные сети даже более привлекательными. Платформы относятся к нам с презрением, но при этом подогревают наш интерес.

Одна из метрик для такого опыта называется The Ratio. Если ответы на твой твит значительно превышают количество лайков и ретвитов, значит, ты играл и проиграл. Написанное тобой было настолько возмутительным, настолько ужасным, что на тебя обрушился поток резкой негативной критики со стороны аудитории. В качестве ярких примеров можно привести директоров корпораций, политиков и знаменитостей, вынужденных находиться в сети в силу своей профессии и с каждым ужасным постом нажимающих кнопку саморазрушения. Но речь не о тех твитах, в которых на мгновение нарушаются хорошие отношения с общественностью, а о тех, в которых образованные пользователи оказываются вовлеченными в жуткие, унизительные, самоубийственные склоки со своими подписчиками.

Возьмем, например, Мэри Бирд, кембриджского историка, у которой есть аккаунт в Twitter, где она размещает милые селфи, левоцентристские рассуждения и общается со своими фанатами. Все пошло прахом после того, как Бирд публично высказалась относительно вопиющих заявлений сотрудников благотворительной организации «Оксфам» об изнасилованиях и сексуальной эксплуатации детей на Гаити. С оговоркой, что с этим нельзя мириться, она открыто размышляла, насколько легко было