Кто если не ты - Юрий Герт

Когда Любовь Михайловна кончила, Клим, осторожно ступая, подошел к пианино.

— Что вы играли?

— О, это надо знать! — засмеялась Любовь Михайловна.— Это из «Патетической»... Вам понравилось?

— Еще бы! Зачем нужна поэзия, если можно столько передать звуками!..— он вспомнил о пианино, которое стояло у него дома — «Настоящий «Беккер».— на нем висел замочек и его посыпали нафталином каждую весну. Клим растерянно признался: — Я плохо знаю музыку. Вернее — совсем не знаю...

— Ну что ж, Игорь сумеет вас просветить. Да, Игорь?

— А он тоже играет «Патетическую»?

— Конечно.

Клим повернулся к Игорю и восхищенно спросил?

— А еще что?..

— Всего не перечислишь,— пожал плечами Игорь и посмотрел на мать.— Бетховен, Григ, Чайковский.

— Ты сыграешь?

— Как-нибудь сыграю... Если будешь слушать.

— Конечно, буду! — вырвалось у Клима.

— Вот и чудесно,—сказала Любовь Михайловна; вставая,— у нас можно организовывать замечательные вечера... Приходите к нам,, я всегда рада видеть приятелей Игоря.

Клим понял, что пора, и заторопился домой. Ему не терпелось поскорее вернуться вновь в этот удивительный дом, где столько книг, и музыка, и так славно дружат между собой мать и сын, похожие на сестру и брата. Они придут сюда завтра же. Можно?..

— Да, конечно...

Игорь вышел их проводить, и тут Клим с огорчением вспомнил — нет, завтра ведь комсомольское собрание... Ах, черт, вот обидно!..

— А что у вас за собрание? — спросил Игорь.

— Перевыборы... Почему у нас? Разве ты не комсомолец? — Клим задал этот вопрос без всякой задней мысли. Ответ Игоря показался ему шуткой.

— А чему ты удивляешься? — сказал Игорь, сдержанно усмехаясь.— Разве это так уж обязательно — быть комсомольцем?

— Нет, погоди,— Клим остановился.— Ты что, в самом деле не понимаешь, зачем в комсомол вступают? Или ты нас разыгрываешь? А?

— Может быть, тебе объяснить? — сказал Мишка сплюнул себе под ноги и растер плевок.

— Что ж, объясни. Какая разница между комсомольцами и некомсомольцами? Между вами и мной например? Или Слайковским? Или Михеевым?

— Михеев — это еще не весь комсомол,— неожиданно побагровел Мишка.—Ты что, не знаешь, что такое комсомол?..

— Цып-цып-цып, петушок,— засмеялся Игорь.— Ты не кукарекай. Четыре ордена, Александр Матросов — все это мы как-нибудь и сами знаем....

И пока Клим и Мишка подыскивали, что ответить, Игорь продолжал спокойно, даже не без иронии, развивать свою мысль.

— Учеба? Я учусь не хуже, пожалуй, чем тот же Слайковский... (...чем ты,— слышалось Мишке). Дисциплина? Что ж, пока меня из класса не выставляют. А что еще? Взносы не плачу? На собрания времени не трачу? Ну вот, соберетесь вы, поговорите. Кому от этого польза?.. Говорят, что к вам в прошлом году затесался даже такой комсомолец, что его судить хотели за воровство...

Все это было, в сущности, дьявольски правильно, и, наверное, именно поэтому показалось и Климу и Мишке особенно обидным.

— Ты помолчи лучше, если не знаешь! — взбешенный хладнокровием Игоря, закричал Мишка так, что даже на другой стороне улицы на них стали оборачиваться.— Если бы все были такими, как Егоров, так знаешь, что бы тогда было!

— А что бы тогда было? — повторил, уже с явной издевкой, Игорь.

Сердце Клима обожгла такая ярость, что он был не в силах сказать что-нибудь связное.

— Если ты не в комсомоле, значит, ты против... против...— заговорил он, вплотную подступая к Игорю,— ты одиночка, ты себя коллективу противопоставляешь, вот что! Комсомол вместе с партией! А ты с кем? Со своим Ллойд Джорджем? С Бисмарком, да?..— он совсем потерял голову.— Ты — индивидуалист, вот ты кто!

— Ну, тише,— поднял руки, словно защищаясь, Игорь.— Вы уже начинаете волноваться, джентльмены. Нечего мне приписывать контрреволюцию. А громкие слова — комсомол, индивидуализм, коллектив — это мы слышали, как я уже заметил выше...

Дорогой домой Мишка осыпал Игоря ругательствами:

— Я сразу его понял, аристократишку из себя корчит, а сам...— и упрекал Клима: — Тоже, Бетховен, Бетховен... Да черт с ним, с Бетховеном! Дрянь такая...— последнее уже относилось к Игорю.

Клим понуро молчал. Ему вспомнилось, как три года назад их принимали в комсомол... Тогда им казалось... казалось, что отныне началась новая жизнь, что сам Ленин ежеминутно следит за каждым их шагом... И что же? Почему они ничего не смогли ответить Игорю?..

Михеев заключил доклад словами «...к новым вершинам», и Лапочкин, хмуря выцветшие брови, сказал ответственным тоном:

— Переходим к обсуждению.

Он был тихим, безобидным пареньком. Его круглая, как шар, голова поросла реденьким мягким пушком, и он без особых возражений позволял выдергивать по нескольку волосков, говоря, что ему ничуть не больно.

— Кто желает высказаться? — повторил он и постучал по столу карандашиком, хотя в этом не было никакой надобности.

На подоконник слетел воробей. Потом возле него примостился второй. Они сидели друг против друга, почти соприкасаясь черненькими клювиками. Все наблюдали за воробьями. Но те, вероятно, остались недовольны знакомством — и фыркнув серыми крылышками, разлетелись в разные стороны.

— Разрешите мне? — Леонид Митрофанович неловко выкарабкался из-за парты, одернул пиджак, смахнул с лацкана невидимую пылинку и начал с той самой фразы, которой начинал каждый урок.

— Товарищи,— сказал он,— в этом году перед вами поставлена ответственная задача...

Его назначили в десятый классным руководителем, а Веру Николаевну перевели в завучи, даже математику теперь преподавала другая учительница.

Мишка, пристроив на коленях «Технику — молодежи», читал статью про межпланетные путешествия. Они с Климом заняли ту же парту, что и прежде,— последнюю, в светлом углу, перед окном. И по-прежнему впереди него егозил Слайковский. Но со вчерашнего дня он выселил Боба Тюлькина, и его место занял тот тип, которого Клим и Мишка встретили на памятной вечеринке.

Клим сидел, сжимая кулаки в карманах, и старался не смотреть в его спину. Говорили, будто Шутова за какую-то скандальную историю исключили из школы, где он учился раньше. Но Клим не любил сплетен, да и, в сущности, какое ему дело до Шутова?

...И когда Леонид Митрофанович закруглил свою речь длиннейшим периодом и Лапочкин снова спросил: «Кто желает?..» — он опять стегнул себя: «Трус!» — но так и не поднял руки. Да, он боялся. Боялся смеха, боялся того, что кто-нибудь вспомнит про Яву... А Игорь, которого не было в классе, улыбался ему откуда-то издали своей насмешливой, едкой улыбкой.

— Прения закончены,— невозмутимо произнес Лапочкин.— Кто за то, чтобы признать работу группы удовлетворительной?

Только тут, неожиданно для самого себя, Клим глухо выкрикнул:

— Есть другое предложение!

Все обернулись. Михеев, сидевший за столом рядом с Лапочкиным, удивленно поднял голову:

— Какое?

— Предлагаю признать работу группы плохой!

Клим уже спешил по проходу, задевая об углы парт; у доски остановился, осмотрелся хмуро, исподлобья, левой рукой нащупал в кармане карандаш, острый грифель вонзился в ладонь.

— Давайте хоть раз поговорим честно!..

...Вот они все перед ним — пятнадцать комсомольцев, пятнадцать товарищей... Вот они все перед ним— пусть разные, пусть всякие, но ведь все они соединены одним стерженьком — все получали в райкоме комсомольские билеты, у всех заявление начиналось словом: «Клянусь...» И каждый из них ему ближе, чем этот ничтожный скептик с его английским языком!..

— Давайте поговорим честно. Ведь все равно — когда-нибудь об этом надо же поговорить!.. Михеев подробно перечислил: столько-то вечеров, столько-то культпоходов, столько-то отличников... Как будто тут не комсорг выступал, а главбух! А я спрашиваю: кто мы такие?.. Кто мы — комсомольцы или нет?..

— Бугров дает! — хихикнул Слайковский.— А кто же мы такие?..

— Обыватели! Вот мы кто!..— крикнул Клим.

Лапочкин застучал карандашиком, но где ему было унять поднявшийся шум! Клим повысил голос:

— Да, обыватели! Обыватель — это кто все делает для собственной выгоды! А мы? Вечер организуем а девочками потанцевать — а в плане галочка: мероприятие! Человек зубрит на пятерку — с ним носятся: примерный комсомолец! А что в нем примерного? Он для себя старается — только и всего!.. Что мы сделали хорошего?.. Важного?.. Для всех, для общества?.. Добровольно, по желанию — что?

— А чего ты хочешь, Бугров? — перебил его Михеев, скользнув беспокойным взглядом по взбудораженному классу.— Или ты против борьбы за успеваемость? Против культмассовой работы? Так тебя понимать?

— Я против своей выгоды!.. Понял? — загремел Клим, выкатывая глаза.— Нечего свою выгоду за долг перед родиной выдавать! Когда Матросов на дот шел, он про выгоду не думал! А мы? Чем мы отличаемся от не комсомольцев? Двадцать копеек платим?..