Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев

«Он нервничает? Я же не опаздываю», — удивился Травин и прибавил шагу.

Хруцкий заметил его на расстоянии метрах в ста и сразу бросился навстречу. По мере его приближения Травин ощущал — произошло нечто неординарное.

— Лаврентьев… — едва вымолвил он, и Алексей понял все.

— Когда? — вымолвил он, понимая ненужность вопроса.

Хруцкий пожал плечами.

Выкатившееся из-за тучи солнце высветило на его лице следы от слез. У Алексея зажгло в глазах, и он почувствовал, как по щекам скатились горячие капли слез.

Татьяну он застал возле постели отца. Рядом с ней, ухватившись за руку матери, стоял сын Иван.

«Маленький, а понимает, что горе», — с нежностью подумал Алексей о первенце.

Ваня обернулся, внимательно посмотрел на отца и, вздохнув, снова перевел взгляд на возвышающееся над кроватью тело купца Лаврентьева. Алексею почудилось, будто во взгляде ребенка он прочел укоризну, дескать, где же ты был, когда дед умирал?

* * *

Травин перечитывал текст, перед тем как передать его в канцелярию:

«В Совет Императорской Академии художеств от свободного художника Алексея Травина. Прошение.

Всепокорнейше прошу Совет Императорской Академии художеств дозволить мне заниматься лепкою с натуры в скульптурном Академическом классе во время нынешнего лета. Свободный художник Алексей Иванович Травин»

Его толкнули в плечо.

Запнувшись на последнем слоге, Алексей сердито буркнул:

— Чего надо?

Обернулся, и улыбка пробежала по лицу:

— Иван Фомич! Где это вы пропадали?

— Нет, это где вы пропадали, милейший? — не согласился с такой постановкой вопроса Хруцкий.

— Я — вот смотрите, заявление подал в скульптурный класс, — Травин протянул лист бумаги.

Хруцкий укоризненно покачал головой:

— Зря ты так, Алеша, то на архитектора учишься, то на скульптора. Не надо себя распылять. Занимался бы чем-либо одним. Скажем, плафонной живописью или рисунками с натуры маслом. У тебя и то и другое получается. Знаю, — он предупреждающе поднял руку. — Не перебивай. Знаю, в одна тысяча тридцать восьмом году серебряную медаль второго достоинства получил за рисунок с натуры, а через год — за рисунок плафона. Заметили. Оценили. Вот и двигался бы дальше, коли все в гору идет.

— Сам-то как? — не желая обсуждать больную тему, спросил Травин.

— В прошлом году был удостоен звания академика живописи. Формулировка интересная: «как известного Академии отличными трудами в портретной, пейзажной и особенно живописи плодов и овощей». Годом раньше у меня золотая медаль была. Вот тебе пример — не метался от одного вида искусства к другому, рисовал натюрморты, эти самые овощи, фрукты да цветы, и стал академиком. Мотай на ус, Алеша! Ой! А чего это ты усы сбрил?

— Я теперь бороду отпускать буду, — пробурчал Травин. — Сам знаешь, коммерцией занялся, а коммерция, брат, дело такое, надо важность на себя в первую очередь напускать.

— Все же таки добились перевода наследства на твое имя? — улыбнулся Хруцкий.

— Нет пока. Оно на Татьяне. А Татьяна моя жена, — сказал Алексей, но заметил сомнение на лице Ивана Фомича и заторопился с объяснениями: — Я уже и без того начал действовать. Пока ты где-то пропадал, договорился с купчихой Рабыниной взять из лавки ее, находящейся в управлении приказчика купца Ширкина, москательный товар: краску, кисти и всякое другое, на свое усмотрение.

— Ты погодь, Алеша, погодь, — Хруцкий постучал его по груди. — Во-первых, в компаньоны я к тебе не собирался. Не мое дело коммерция. Во-вторых, если обещал помочь в сбыте товара, не отказываюсь и сейчас. А в-третьих — зачем спешишь?

— Как это куда спешу, голубь вы мой! — воскликнул Алексей. — Столько времени потеряно. Сколько дум передумано. Я ведь за три года, считай, ничего дельного и не нарисовал. Пробовал птицу создать, Икара своего, не получилось. Занимаюсь Икаром, а на уме — как быстрее деньги взять да полки магазина заполнить. Ведь пустует помещение, которое раньше у тестя под торговлей было. Надо заполнять скорей.

— Что же ты творишь, Алеша? — сокрушенно покачал головой Хруцкий. — Я хоть и не понимаю в сем деле ничего, но вижу, ты опрометчиво поступил, когда торговлю тестя свел на нет. Поторопился. Отсюда и убытки. Неужели не с кем было посоветоваться?

— Так за тем я к Рабыниной и пошел, — набычился Травин, словно бодаться собрался.

— И она тебе предложила товар в рассрочку получить от нее?

— Предложила.

— Позволь полюбопытствовать — а на большую сумму?

— На пять тысяч серебром.

— Ого!

— Чего удивляться? Если уж торговать, то торговать.

— Картину писать надо. Талант у тебя. А ты — торговать. Я ведь думал, это будет как некое подспорье, а ты… — сокрушенно покачал головой Иван Фомич и, вдруг насторожившись, спросил. — Скажи честно, как на духу: ты деньги уже взял у этой самой Рыбиной?

— Ты не дразнись. Не Рыбина она, а Рабынина, — огрызнулся Алексей.

— Какая разница, — махнул рукой Иван Фомич.

— Большая. Она уважаемый человек. Ее в округе все знают, — сердито заметил Алеша.

— Так взял товар-то?

— Сейчас из Академии поеду прямо к ней, буду отбирать.

— Может, погодишь малехо?

— Устал я ждать, Иван Фомич. Так ведь и жизнь пройдет, — попытался улыбнуться Алексей, и оживился. — А то давай со мной?

Хруцкий ничего не сказал. Покачал головой и, что-то бурча под нос, направился к парадной лестнице.

* * *

Осторожно, боясь задеть мольберт, Татьяна с мокрой тряпкой прошла к окну. Алексей поморщился, но перечить жене не стал, перенес на стол модель дворца и почти готовую фигуру Икара. Он вновь склонился к тетрадке, а она, раскрыв окно, неторопливо и тщательно стала протирать стекло, залепленное мухами и комарами.

Супруги не разговаривали с утра. Алексей упрекнул жену, что она скаредничает, не отдает деньги, полученные в наследство от отца. Татьяна же обвинила его в неграмотном ведении дел в лавке по продаже москательных товаров. Конец их спору положил маленький Иван, разревевшийся в тот момент, когда родители стали кричать друг на друга.

Теперь Ваня сидел в своем углу за самодельным столиком, внимательно рассматривая лист бумаги, разрисованный красками. Краска была на руках и лице малыша. Он то надувал щеки, то втягивал их, словно рассуждая, какие еще штрихи добавить к своему произведению. Изредка малыш отрывал взгляд от бумаги, искал глазами родителей, и, найдя их, вновь принимался за дело.

В дверь постучали. Сердито глянув на мужа, Татьяна слезла с окна и прошла к выходу.

— К тебе Ободовский, — надтреснутым голосом сказала она, проходя мимо стола.

— Самовар бы поставила, — буркнул Алексей.

— Видишь, занятая я. Справлюсь — поставлю, — ее лоб наморщился, губы надулись.

— Ты хоть при Платоне виду не подавай. Ссора — наше дело семейное, — миролюбиво шепнул