Лютый Зверь. Игра. Джон – Ячменное Зерно - Джек Лондон

– Помнишь, я тебе рассказывал, как я удрал от рыженькой учительницы? Тогда я и попал сюда в первый раз. Шел пешком, но для меня сорок – пятьдесят миль в день были пустяком. Настоящий краснокожий, верно? О тебе я тогда и не думал. Дичи тут было мало, зато форели сколько угодно. Вот тогда я и жил на этих скалах. Я и мечтать не мог, что вернусь сюда с тобой – с тобой!

– Да еще чемпионом бокса! – подсказала она.

– Нет, об этом я совсем тогда не думал. Правда, отец мне всегда говорил, что так будет, и я ему верил. Знаешь, он был очень умный. Большой человек!

– Но он не предполагал, что ты бросишь ринг.

– Не знаю. Он так тщательно скрывал от меня все темные стороны бокса, – наверно, боялся за меня. Я ведь тебе рассказал про его договор со Стюбнером. Отец особо оговорил в нем вопрос о сделках. Первая нечестная сделка – и договор автоматически расторгается.

– И все-таки ты хочешь драться с этим самым Томом Кэннемом. Стоит ли?

Он пристально поглядел на нее.

– А ты не хочешь?

– Любимый мой, я хочу, чтобы ты делал все, что тебе угодно!

Ей самой вдруг показалось странным, что это говорит она, чуть ли не самая упрямая и своевольная из Сенгстеров. Но она чувствовала, что говорит правду, и это ее радовало.

– Вот будет потеха! – заметил он.

– Не понимаю, какая тут может быть особенная потеха?

– Я и сам еще как следует не придумал. Ты мне можешь помочь. Во-первых, я обязательно обставлю и Стюбнера и синдикат игроков. Я их здорово разыграю. Уложу Кэннема на первом же раунде. По-настоящему буду злой, первый раз в жизни! Бедняга Том Кэннем! Придется ему быть главной жертвой, хоть он не хуже всех остальных жуликов. Понимаешь, я собираюсь сказать речь на ринге! Этого еще не бывало, но успех будет потрясающий, – я открою публике все тайны бокса! Бокс – дело чистое, отличный спорт, но они превратили его в коммерческую игру, а это все губит. Смотри-ка, я уже перед тобой начинаю говорить речь, как на ринге.

– Вот бы мне пойти послушать, – сказала она.

Он посмотрел на нее, словно взвешивая все «за» и «против».

– Я был бы только рад. Но, видно, так гладко не сойдет. Неизвестно, что может случиться, когда я заговорю. Зато обещаю: как только все кончится, прибегу к тебе. И это будет последнее выступление Глендона-младшего на ринге, самое последнее!

– Но ведь ты никогда в жизни не говорил речей, милый, – сказала она с сомнением. – А вдруг провалишься?

Он решительно тряхнул головой:

– Ведь я ирландец. А какой ирландец не умеет говорить? – Он вдруг расхохотался. – Стюбнер считает, что я спятил. Говорит, женатый человек тренироваться не может. Да что он понимает в женитьбе, во мне, в тебе? Он вообще только одно понимает – скупать недвижимость да заранее подстраивать матчи. Вот я ему покажу на этот раз, и бедному Тому тоже! Право, мне жалко Тома.

– Видно, мой дорогой Лютый Зверь на этот раз и вправду собирается лютовать и зверствовать! – сказала она.

Он рассмеялся.

– Постараюсь! Последнее выступление – понимаешь, последнее! А потом – ты, ты одна! Но, может быть, тебе хочется, чтобы я вообще не выступал? Тогда скажи!

– Как не хочется? Ведь я люблю моего Великана таким, какой он есть, – пусть и будет самим собой. Если тебе нужно выступать, значит, и мне это нужно – и для тебя и для меня. Ну вот представь себе, я вдруг скажу: «Хочу поступить на сцену или поехать на Тихий океан, на Северный полюс?»

Он ответил вдумчиво и очень серьезно:

– Конечно, я бы сказал: «Делай как знаешь! Ты – это ты, всегда будь сама собой и делай что хочешь». Я и люблю тебя за то, что ты – это ты!..

– И оба мы – влюбленные дураки! – прошептала она, когда он выпустил ее из объятий.

– Вот и чудесно! – воскликнул он и, протянув руку к дремучему лесу, укрывшему цепи гор, озаренных закатом, добавил: – Придется заночевать в лесу. До ближайшей стоянки миль тридцать, не меньше.

Глава X

Кто из любителей бокса, присутствовавших в тот вечер на Голден-Гейтском ринге, забудет матч, когда Глендон-младший нокаутировал Тома Кэннема и еще одного боксера, посильнее Тома Кэннема? Кто забудет, как Пат в течение часа сдерживал огромный зал, где готов был вспыхнуть настоящий бунт, и как вслед за этим началось расследование, проверка всех злоупотреблений на ринге и связанные с этим процессы комиссионеров и подрядчиков-строителей, – словом, дело кончилось полным провалом всех, кто спекулировал на боксе. Эта история была для всех полнейшей неожиданностью. Даже Стюбнер ничего не подозревал. Правда, его питомец после истории с Натом Пауэрсом совсем вышел из повиновения, удрал, женился, но все это уже отошло в прошлое. Как и надо было ожидать, Пат проглотил обиду, простил ту мошенническую проделку на ринге и вернулся к боксу.

Голден-Гейтский ринг был выстроен совсем недавно. Сан-Франциско никогда еще не видел такого гигантского здания, и этот матч был первым в новом зале. Все двадцать пять тысяч мест были распроданы. Со всего мира съехались любители бокса и за лучшие места платили по пятидесяти долларов. Самый дешевый билет стоил пять долларов.

Знакомый гул аплодисментов встретил старейшего из судей – Билла Моргана, когда он, пройдя под канат, обнажил свою седую голову. Но только он раскрыл рот, раздался оглушительный треск – это неподалеку от ринга провалился целый ряд скамей. Толпа громко захохотала, послышались шутливые соболезнования и советы пострадавшим, хотя никто не ушибся всерьез. Услышав треск сломанных скамей и бурный хохот зрителей, дежурный капитан полиции многозначительно вскинул бровь и покосился на своего помощника в знак того, что надо быть начеку: вечер обещает быть нелегким.

Под громкие аплодисменты, ныряя друг за другом под канат, на ринг вышли семь маститых ветеранов бокса. Их представили публике – все они были экс-чемпионами в тяжелом весе. Представляя их, Билли Морган не скупился на лестные характеристики. Одного он назвал честным Джоном, надежным малым; другого – бескорыстнейшим бойцом, какого свет не видал. И об остальных говорил так же пышно: «герой сотен боев, непобедимый, стойкий», «самый сильный из всей старой гвардии», «единственный, кто всегда возвращался на ринг», «самый боевой и храбрый» и, наконец, – «орешек, который никому не разгрызть!»

Времени на это ушло порядочно. От каждого требовали слова, и все они что-то бормотали в ответ, краснея от гордости и неловко переступая с ноги на ногу. Дольше всех говорил «надежный