Лютый Зверь. Игра. Джон – Ячменное Зерно - Джек Лондон

матче Глендона с Томом Кэннемом, – как вдруг мальчишка-рассыльный подал ей карточку. Мод прочла имя Глендона.

– Скажи, что я занята, – приказала она мальчику.

Тот через минуту вернулся.

– Он сказал, что все равно войдет сюда, только лучше бы вы ему сами разрешили.

– А ты сказал, что я занята? – спросила она.

– Как же, сказал, а он говорит, что все равно зайдет.

Мод промолчала, но мальчик в полном восторге от настойчивого посетителя объяснил, захлебываясь и торопясь:

– Я его знаю. Он сильней всех! Захочет – такого тут наделает, что всю редакцию разнесет! Это же Глендон-младший, тот, что вчера победил!

– Ну, что поделаешь, зови его. Зачем нам нужно, чтобы разнесли всю редакцию!

Она даже не поздоровалась с Патом, когда он вошел. Хмурая и неприветливая, как ненастный день, она не предложила ему сесть, не подняла на него глаз. Она осталась сидеть за своим столом вполоборота, ожидая, пока он скажет, зачем пришел. Он не подал виду, насколько его обидело это презрительное отношение, а прямо приступил к делу.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал он сухо, – про матч. Он окончился на том самом раунде.

Мод пожала плечами.

– Я так и знала.

– Нет, не знали, – возразил он. – И вы не знали, и я не знал.

Она повернулась, посмотрела на него с подчеркнуто скучающим видом и проговорила:

– Да стоит ли об этом вспоминать? Профессиональный бокс – это профессиональный бокс, и мы все понимаем, что это значит. Потому-то матч и окончился именно на том самом раунде, как я вам говорила.

– Верно, – сказал он. – Но вы не могли знать, что так будет. Во всем мире только мы с вами твердо знали, что я не выбью Пауэрса на шестнадцатом раунде.

Она промолчала.

– Ведь знали, правда? – Голос его звучал властно и требовательно; и когда она снова упрямо промолчала, Пат подошел к ней вплотную: – Отвечайте – знали?

Она кивнула.

– Но все же он был нокаутирован именно на этом раунде, – настойчиво повторила она.

– Нет, не был! Он вообще не был нокаутирован! Понимаете или нет? Я вам сейчас все объясню, только выслушайте меня! Я вам не солгал. Понимаете? Не солгал! Я был болваном, и они меня провели да заодно со мной и вас! Вам показалось, что вы сами видели нокаут. А мой удар был слишком слаб для этого. Да и попал я не по опасному месту. Пауэрс просто притворился. Он разыграл нокаут, понятно?

Пат остановился и выжидательно посмотрел на Мод. И вдруг по биению сердца, по внутреннему трепету она поняла, что верит ему безоговорочно, и ей сразу стало тепло и радостно оттого, что вернулось это доверие к нему, чужому ей человеку, которого она видела всего второй раз в жизни.

– Ну, так как же? – спросил он, и от этого властного голоса что-то еще более сокровенное дрогнуло в ней.

Она встала и, протянув ему руку, воскликнула:

– Я вам верю! И я рада, так рада!

Он задержал ее руку гораздо дольше, чем она ожидала. Под его загоревшимся взглядом бессознательно вспыхнули в ответ и ее глаза. «Вот это настоящий человек», – впервые в жизни подумала она. Она первая опустила глаза, он тоже, – и оба, как и в тот раз, посмотрели на крепко сжатые руки. Невольным движением он порывисто всем телом подался к ней, как будто хотел обнять ее, и сразу, с видимым усилием сдержал свой порыв. Она поняла все, почувствовала, как его рука притягивает, привлекает ее. И, к великому своему изумлению, ей вдруг захотелось подчиниться, неудержимо захотелось почувствовать сильное объятие этих рук. Будь он настойчивей, она не стала бы сопротивляться. И когда он овладел собой и, сжав ее руку так, что чуть не раздробил пальцы, отпустил – нет, почти что оттолкнул ее, – Мод почувствовала, что у нее кружится голова.

– Боже мой, – шепнул он, – да вы созданы для меня!

Он отвернулся, провел ладонью по лбу. Она чувствовала: если он посмеет пробормотать хоть одно слово извинения или оправдания, она его возненавидит навсегда. Но какое-то безошибочное чутье руководило им, когда дело касалось Мод, – он понимал, как вести себя с ней. Она снова села к своему столу, а он, повернув стул так, чтобы видеть ее, сел напротив.

– Вчера я весь вечер пробыл в турецких банях, – сказал он. – Я послал за одним стариком, бывшим боксером; он старинный приятель моего отца. Я был уверен, что нет таких вещей, которых он не знал бы про бокс. И я заставил его рассказать мне все. Самое смешное – я его никак не мог убедить, что не знаю того, о чем спрашиваю. Он назвал меня лесным зверенышем. Оно и правильно. Ведь я вырос в лесу и только и знаю, что лес.

Зато в этот вечер старик меня кое-чему научил. Бокс, оказывается, грязное дело, хуже, чем, вы думаете. Выходит так, что все, кто с ним связан, – жулики! Начиная с чиновников, разрешающих состязания, все берут взятки, все рвут друг у друга – менеджеры, устроители, распорядители, сами боксеры, – каждый старается урвать свое, а потом обдирают публику. С одной стороны, это целая система, а с другой – вы знаете, что значит «обставить»? (Она кивнула.) Так вот, они никогда не упускают случая обставить друг друга и, где только можно, ведут двойную игру.

У меня горло сдавило, когда я слушал старика. Сколько времени я варился в этом котле и даже не подозревал, что творится. Действительно «лесной звереныш», не иначе. Но теперь я по крайней мере понял, как меня дурачили. Сила во мне такая, что со мной никому не справиться. Я непременно побеждал. И благодаря Стюбнеру от меня скрывали все махинации. Сегодня утром я прижал к стенке Спайдера Уолша и заставил его все выложить. Он мой первый тренер… понимаете, он-то и выполнял все стюбнеровские указания. Меня держали в полном неведении. С другими боксерами и любителями я не знался, время проводил на охоте, на рыбной ловле, возился с фотоаппаратом и все такое. Знаете, как Уолш и Стюбнер звали меня между собой? «Девочка». Мне Уолш только утром это сказал. Он будто зуб у меня выдернул! Что ж! Выходит, они были правы. Я и был этаким невинным барашком.

Стюбнер и меня втянул в свои мошеннические проделки, только я об этом понятия не имел. Теперь-то, задним числом, я понимаю, что он со мной делал. Но раньше у меня и тени подозрения не было, – слишком мало меня интересовал бокс, понимаете? Родился я с крепким телом и ясной головой, вырос на вольном воздухе, а учил