Риэго - Григорий Ревзин

Энергичные слова разнеслись по всей стране. Это была искра, брошенная в пороховой погреб. Мирная жизнь сразу оборвалась. Оставив повседневные свои дела, крестьяне и ремесленники вооружились саблями, старыми пищалями. По всему широкому тылу оккупационной армии — от Мадрида до Пиренеев — заполыхал мятеж. Отряды повстанцев стали нападать на обозы, лазареты, фельдъегерей и на мелкие воинские части.

Представители высших классов отнеслись с нескрываемой враждой к самочинным выступлениям народных масс. Большинство дворян, высшего духовенства и чиновничества, ожидавших обещанной Наполеоном конституции, считало «бунт черни» глупым и преступным делом, изменой жизненным интересам государства. Восстание, говорили они, безнадежно. Испании грозит участь насекомого, которое обозленный Бонапарт раздавит тяжелым, поправшим всю Европу сапожищем.

В эти роковые дни, решившие судьбу страны и народа, по всей Испании можно было наблюдать одну и ту же картину. К городским и сельским аюнтамиенто[17] подходили бушующие толпы с криками: «Смерть французам! Да здравствует король Фердинанд! Выдайте нам оружие!» Там, где представители местной власти грозили силой унять возбужденных сограждан, над ними учиняли скорый суд и расправу — избивали до смерти или вешали на первом попавшемся суку.

Безмерная ярость, как река в половодье, сметала со своего пути и всех тех, кто взывал к благоразумию и выжиданию. Народные массы, объединенные чувством пламенной любви к родине, готовы были дать отпор наглому чужеземцу, вторгшемуся в страну. Их не мог уже остановить ни страх перед пушками французов, ни боязнь их численного превосходства..

Вслед за деревнями и захолустными городками поднялись и крупные центры: 22 мая восстала Картахена, на следующий день Валенсия провозгласила, что она признает королем Испании только Фердинанда. Астурийские патриоты 25 мая объявили войну Наполеону и отправили послов в Англию с просьбой о помощи. К концу месяца к народному движению присоединилась Севилья, а за нею последовали Корунья, Бадахос, Гранада, Вальядолид и Кадис.

В Испании находилась 100-тысячная французская армия. Она занимала почти всю Кастилию, Каталонию, Наварру, часть Астурии, Эстремадуры, Валенсии. Среди французских войск были и необстрелянные части, укомплектованные из новобранцев, но основная масса состояла из ветеранов войны — наполеоновских гренадеров и кирасиров. Это были солдаты, прошедшие пятнадцатилетнюю суровую школу на полях битв всей Европы. И командовали ими Мюрат, Жюно, Монсей, Дюпон — лучшие полководцы Бонапарта.

Вот на эту-то армию и осмеливались нападать повстанцы, вооруженные допотопными ружьями и заржавленными дедовскими саблями.

Наполеоновские командиры поначалу пожимали плечами. Противно, говорили они, заниматься усмирением мужичья. Императору следовало бы направить в Испанию людей, привыкших действовать плетью и розгами да намыливать веревки.

Однако презрительные шутки скоро прекратились — события приняли грозный для оккупантов оборот.

Французы стремились поскорее занять еще свободные от их гарнизонов юг и запад королевства.

После мадридских событий продвижению французской армии начали оказывать сопротивление и регулярные испанские войска. Но эти войска главой которых в течение десятилетий был Годой, не представляли собой сколько-нибудь серьезного противника. Выстроенные для боя испанские батальоны нередко обращались в бегство при первых же выстрелах.

Однако за столь легкими для французского оружия победами не следовали обычные в подобных случаях сдача и разоружение побежденных. Разбитые испанские части рассеивались и таяли, как снег на солнце. Вылавливать отдельных солдат в гористой местности — дело трудное и неблагодарное.

Вначале французы считали, что распылившиеся отряды переставали существовать. Но странное дело — эти беглецы вновь соединялись в отряды, которые появлялись в других местах. Такая тактика была возмутительным нарушением привычных военных правил.

Наполеон полагал, что занятие всей испанской территории положит конец изнурительной «погоне за тенью», и потому торопил своих генералов. Большое значение он придавал скорейшей оккупации Андалузии. Это дело было возложено на корпус генерала Дюпона. Император объявил генералу, что в Кадисе, конечном пункте андалузского похода, его ждет маршальский жезл.

Борьба с регулярным испанским войском, была бы закончена в короткий срок, если бы тыл французской армии не пришел в состояние глубокого расстройства, причин которого оккупанты долго не могли себе уяснить. Сначала, когда в штаб какой-либо части приходило сообщение о нападении вооруженных крестьян на обоз или лазарет, эти враждебные действия окрестного населения считали местью за жестокие реквизиции или мародерство. Производилось следствие, долго и обстоятельно допрашивали пойманных бунтовщиков.

Но нападения множились с угрожающей быстротой. По всему огромному тылу армии расползлась герилья — «малая война».

Французам приходилось остерегаться даже детей: на конюшне мальчишка помогает конюху, а наутро у лошадей подрезаны сухожилия.

Нельзя напиться воды: того и гляди в кружку подсыплют отравы.

Пойманного герильера ведут на расстрел. Ни слез, ни мольбы, ни покорности перед лицом смерти. До последнего издыхания он сопротивляется, и никакой пыткой не заставишь его рассказать о расположении отряда односельчан.

Поседевших в боях французских солдат мороз подирает по коже: за каждым кустом, за поворотом дороги притаился разведчик. О движущейся колонне войск, об обозе, о военной почте передаются донесения на много лиг вперед. И вот уже в горной теснине, в ложбине, в лесу ждет засада. Со всех сторон с ужасающими воплями набрасываются на чужеземцев герильеры, бесстрашно лезут на штыки, рубятся в бешеном исступлении.

Они наряжаются в мундиры попавших к ним в плен солдат. Это их излюбленные трофеи. Герильер с гордостью носит французскую треуголку, доломан, гусарскую куртку, хотя рискует при этом головой, — испанца, пойманного во французской форме, расстреливают на месте.

Пришельцы не имеют друзей в народе. Вся нация поднялась на поработителей, во всех глазах они читают смертельную ненависть.

Наполеоновские солдаты проникаются невольным уважением к своим врагам: мужества нельзя не уважать. А герильер беззаветно храбр. Он дик и жесток, но борется-то он с чужаком-захватчиком.

Вот кучка вооруженных саблями крестьян врезается в войсковую колонну. Храбрецы рубятся до тех пор, пока всех их не подымут на штыки.