Во тьме - Максим Шаттам

Аннабель с любопытством разглядывала своего собеседника. Она отпила из стакана и подвинула стул, чтобы сесть прямо напротив Бролена.

— Почему вы стали частным детективом? Вы отлично справлялись со своими обязанностями, поэтому я просто озадачена. Почему частный детектив, «специализирующийся на похищениях»? — спросила она серьезно.

Лицо Бролена исказила гримаса боли.

— Это долгая… история, — ответил он сдержанно.

Внезапно шум разговоров вокруг них усилился, и обоим стало как-то неуютно.

— А вы? — спросил Бролен. — Почему вы стали полицейским?

Аннабель улыбнулась: Бролен вывернулся неловко, однако ей и это понравилось. Ничего общего с сексуальным влечением, просто контакт сам по себе был приятным, а Бролен казался таким странным и многоликим, что по-своему это даже интриговало. По правде говоря, после исчезновения Брэди она ни разу не испытывала сексуального желания. И потому не искала удовлетворения. Она надеялась, иногда чувствуя горечь поражения, но все же еще надеялась.

— Ничего особенного, — произнесла она дрожащим голосом, удивившим ее не менее, чем тон Бролена. Легонько кашлянув, чтобы восстановить внутреннее равновесие, она продолжила более игриво: — Сожалею, в моем случае все скучно, никакой оригинальности, как и у большинства жителей этой страны!

Бролен в свою очередь улыбнулся, и эта улыбка вдохновила Аннабель на продолжение фразы.

— Выросшая «на кукурузе» девушка из пригорода, которая, как и вся американская молодежь в 70–80-е годы, боялась ядерной войны с СССР, это наша общая травма. Остается добавить, что я испытывала сильный интерес к отношениям между людьми, я была активной, потому-то и пошла на службу в полицию.

— Ни медали, ни знаменитого предка? Ничего от голливудского сценария?

При последних словах на лице Аннабель появилась усмешка, быстро сменившаяся выражением искренней симпатии. Оба смутились, и женщина принялась копаться в своем кошельке. С почти обезоруживающей мягкостью она подняла лицо к Бролену и спросила:

— Прогуляемся?

Бролен медленно кивнул. Аннабель взяла две бутылки «БадЛайта», сунула их в карманы бомбера и положила деньги на стойку.

На метро они проехали Бруклин до самого Кони-Айленда. Сидя в вагоне, оба молчали, разглядывая пейзажи за окном, когда состав вылетел из-под земли и на высоте пятнадцати метров двинулся по стальному лезвию. Иногда их взгляды пересекались, и на лицах у обоих возникала понимающая улыбка — они напоминали детей, гордящихся тем, что ходят в одну школу. Через полтора десятка километров поезд «легкого» метро стал замедлять ход. Бролен смотрел на возвышающиеся вокруг высокие, сменяющие друг друга коричневые башни, на огромные бункеры с сотнями светящихся окон — уже начался вечер, — и тут он понял, что разглядывает здания с дешевыми квартирами и окнами, выходящими на море. Более, чем где-либо, здесь чувствовалась ирония: людей рассадили по клеткам, но позаботились о том, чтобы сделать для них балконы с видом на ускользающую необъятную свободу.

Станция «Кони-Айленд» была пустынной, вестибюли пахли мочой. Зимой на пляж никто не ездил, разве что несколько пожилых обитателей квартала. Никаких туристов — само собой, они все свалили отсюда до весны.

Аннабель повела Бролена по пешеходной дорожке, вдоль которой стояли домики с закрытыми окнами; сверху на эти жалкие хижины с полным безразличием смотрели башни. Им попались полдюжины одетых в куртки «North Face» подростков, болтавших и слушавших извергаемый радиоприемником назойливый рэп. Чересчур занятые беседой и разделом «косяка», они не обратили на пару пешеходов никакого внимания.

Прошли мимо парка аттракционов, которые, как и все вокруг, тоже впали в зимнюю спячку; парк напоминал морское животное, прячущее в темноте свой тощий скелет, образованный изгибами «русских горок».

Аннабель указала Бролену на лестницу:

— Здесь приятно гулять. Вы знаете Нью-Йорк?

— Я был тут несколько лет назад как турист. Но еще ни разу не попадал в Бруклин.

— Хотя, строго говоря, эта территория действительно относится к Бруклину, мы, можно сказать, на ничейной земле. Летом здесь рай для среднего класса, но зимой… простая оболочка, иллюзия. Но мне зимой тут нравится больше.

Они забрались по ступеням на променад Ригельмана — бесконечный деревянный настил, окаймляющий пляж. Ветер ворвался в волосы Аннабель и разметал ее косы; она глубже вжалась в свою куртку; Бролен стоял и смотрел, как в лунном свете блестит серый песок, и угадывал вдали — по шуму волн — темную морскую гладь.

— Большинство людей, живущих в Нью-Йорке, теряются, впервые попадая сюда, впрочем, большинству из них это и не нужно! — заметила Аннабель.

— Меня это не удивляет.

Дыхание ветра, безостановочно гнавшего волны, было соленым. Аннабель сделала несколько шагов по настилу в сторону пляжа, Бролен присоединился к ней. Они шли медленно, понемногу подбираясь к кромке воды. Женщина, чуть-чуть волнуясь, стала подыскивать слова, чтобы нарушить воцарившееся молчание.

— Когда я спросила, почему вы выбрали профессию частного детектива, я не хотела быть нескромной. Надеюсь, вы не обиделись.

— Не оправдывайтесь. После того что случилось в полдень, я должен вам кое-что рассказать. В общем, у меня в университете был профессор, который говорил: «Удовлетворяя любопытство незнакомых людей, мы вступаем в браки», мне, в принципе, эта мысль нравится.

— Вы хотите начать рассказ, затронув тайные струны моей души? — спросила Аннабель.

— Не думаю, что в этом есть необходимость. Я это уже сделал.

Первая реакция Аннабель — возмущение — уступила место раздумьям о том, что в некотором смысле Бролен прав. Мягкость частного детектива с первых же минут общения с ним тронула ее, точно так же, как и дело, которое привело его сюда. Именно поэтому она передала ему конфиденциальные документы. Но все же он не был с ней до конца откровенен. Однако Аннабель пришлось признать, что и это она по достоинству оценила в Бролене.

Они сели на пляже. Женщина вытащила из карманов бутылки с пивом и протянула одну из них коллеге.

— В течение нескольких лет я работал инспектором полиции в Портленде, — начал Бролен. — Сначала хотел поступить на службу в ФБР и стать профайлером. Закончил университет, потом прошел отбор в Бюро. Я учился в Куантико, собирался работать федеральным агентом, но в конечном счете не стал им. Я бредил этой профессией, однако практика сильно отличалась от моих туманных представлений о ней. Я начал опасаться, что проведу остаток своих дней в условиях, далеких от комфортных. Рискуя прослыть избалованным ребенком, не знающим, чего он хочет, я уехал: два года службы в ФБР, а потом тихое возвращение в Орегон. Я пошел работать в полицию Портленда, занимался расследованием преступлений. Скажем так: мое образование позволило мне браться за серьезные дела. — Он сделал глоток «БадЛайта», уже сильно остывшего на январском холоде. — Тогда-то я и столкнулся с делом Лиланда Бомонта, серийного убийцы. А затем с «Призраком Лиланда». Или «Орегонским призраком», как назвала его американская пресса, так что давайте будем использовать этот вариант.

— Если я правильно помню, их было несколько, так ведь?

Бролен сосредоточенно смотрел на волны Атлантики, безостановочно пенившиеся в тридцати метрах от них.

— Не совсем так. А вообще, трудно сказать точно. Было несколько прозвищ: «Ворон», «Призрак»… Но в конечном счете только один человек дергал за веревочки. Когда я думаю о нем, я называю его Данте.

Любое воспоминание о том времени вызывало у Бролена грустные мысли, в его груди разразилась буря страдания; казалось, удары внутреннего грома разрывают его душу и сердце. Воспоминания о работе инспектором неизбежно завершались на «Призраке из Портленда» и на том, во что благодаря Данте превратилась его собственная жизнь. Расследование принесло ему все: профессиональную славу, разочарование, стимулы, энергию и даже любовь. Он не довел дело до конца, остановившись почти в момент кульминации, когда не смог помешать убийце. Затем последовала отставка.

— Почему Данте, у него не было настоящего имени?

Бролен вынырнул из глубины своих размышлений и поднес бутылку к губам.

— Он похож на поэта, — глотнув, ответил детектив, — он прошел круги Ада. А может быть, я зову его так потому, что так и не установил его личность, — добавил он через некоторое время.

Аннабель нахмурилась, но не отважилась спросить — Бролен должен был сам ей все рассказать.

— Он не достоин того, чтобы люди знали его настоящее имя, — наконец объяснил детектив. — О нем повсюду говорили, писали книги. Тогда как его жертвы забыты, все они — безымянные люди. — Бролен повернулся к Аннабель: — Такова моя месть ему: тоже сделать его безымянным.