Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

мертвым оставаться? Все жить хотят. Вот и я хочу. Коль меня советская власть в землю не уложила, я ей, ведьме бодливой, наперекор жить буду.

И стал рассказывать.

Выгрузили их из вагона для перевозки скота на станции среди голой степи. Несколько часов везли на телегах до поселка. Поселок был – врытый в землю столб с номером, даже без названия. Стали строить поселок. Рыли землянки, покрывали сухими стеблями. Рядом – могилы. На весь поселок один колодец. Ветра, дожди, сорокаградусные морозы. Хлеба крохи. Подножный корм из вареного бурьяна. Для обогрева – кизяк и сухостой подсолнечника. К весне семьи ополовинивались или вовсе вымирали. За первый год в переселенческом районе выжила едва треть ссыльных. Из нескольких десятков тысяч. Зимины хоронили детей одного за другим. Через два года остался лишь семилетний Матвей. Потом померла от изнурения и болезни жена. Трупы зимой кидали в вырытый заранее ров как чурки, не закапывали до тепла. Оставшись вдвоем с сыном, Зимин стал с ужасом наблюдать, как тает и угасает его последний ребенок. Однажды не выдержав, угнал у поселковой охраны подводу, уложил в нее тощее тельце сына и помчал лошадь на станцию. Смог попасть в поезд до Караганды. На полпути его сняли. Он вышел из вагона под конвоем, неся на руках мертвое дитя. Но даже похоронить тело ему не дали. В тюрьме он узнал приговор: три года лагеря за побег из спецпоселения и кражу подводы.

Зимин рассказывал не оборачиваясь, не глядя на Варвару. Спина ссутулилась. Лошадь, не чувствуя хозяйской руки, шла все медленнее.

Варя плакала. Вытирала мокрые щеки концом головного платка и снова проливала слезы.

– Ну что, все еще боишься меня?

– Жалею, – всхлипнула девушка.

Зимин остановил лошадь и пересел к Варваре.

– Хорошая ты девка… Выходи за меня.

Она ткнулась заплаканным лицом ему в плечо.

9

Вербное воскресенье выдалось солнечным, сочно-ярким от чистого, сверкающего голубизной неба и распушенной зелени. День обещал быть жарким. Над вишенными деревьями и огородными грядками старой колхозницы Пахомовны, что сдавала половину избы семье священника, порхали бабочки-капустницы. «Первые в этом году», – с ребячьей радостью заулыбался гость, отец Петр, бывший когда-то духовником муромского Троицкого монастыря. Годы его перевалили за семьдесят, но отец Петр был крепкий старик и мог бы еще служить, если б нашлось ему место. В Муроме и муромской округе обосновалось слишком много ссыльного духовенства – более молодых, обремененных семьями священников. Потому отец Петр Доброславский пребывал на покое за штатом и даже благодушествовал на сей счет.

Небольшой стол, за которым едва поместились трое клириков, был вынесен из дома во двор, покрыт белой скатертью и уставлен яствами. Трапеза состояла из вареной картошки с молодой крапивой, кусочков серого хлеба, трех жареных карасиков, которых отцу Алексею Аристархову поднесли в честь праздника его прихожане, и травяного чая. «Вельможный пир по нынешним временам», – сказал отец Петр, всегда находивший повод для своего неиссякаемого благодушия.

Вторым гостем был дьякон карабановской кладбищенской церкви. Отец Олег выглядел полной противоположностью отцу Петру. Еще молодой, но вид имел болезненный и всегда страдающий. На жизнь дьякон смотрел с философским скепсисом, хоть и не читал никогда ни одного философа и не знал ни единой философской сентенции. Философия его заключалась в пессимистическом взгляде на вещи и удрученном воздыхании по любому поводу. При всем том отец дьякон был здоров, женат и семеро по лавкам не обременяли его семейную жизнь.

– А вы неплохо замаскировались, отец дьякон, – подтрунивал отец Петр над его коротко стриженной головой, небольшой французской бородкой и пиджаком с брюками. – Ни дать ни взять лояльный советский гражданин. Не то что мы с отцом Алексеем, долгополые и долгогривые. По нам сразу видно – махровая контрреволюция.

– Так удобнее ходить по улице, батюшка, – смущенно объяснил дьякон. – Чтобы не ловить на себе косые взгляды. А то ведь мальчишки и камнями кидаются.

– Еще как кидаются, – улыбнулся отец Алексей. – Прямо как древнеизраильских блудниц побивают нас камнями.

Хлопнула калитка в заборе. По дорожке к дому шел старший сын отца Алексея с холщовой сумкой на плече. Увидев трапезующих и чуть поколебавшись, он зашагал к ним.

– Зачем вы пришли, отец Петр? – без предисловий насел он на старого священника. – Отец по своей доброте вас позвал, но вы могли отказаться сослужить с ним. Как будто не знаете, что власти запрещают вам служить не в своих храмах. Вам-то что, вы и так не зарегистрированы в комиссии культов, а у отца теперь могут быть неприятности.

– Михаил! – прикрикнул на сына отец Алексей. – Замолчи, пожалуйста! Это грубо и отвратительно с твоей стороны. Вечером мы серьезно с тобой поговорим, а сейчас извинись перед нашим гостем!

– Ну что вы, отец Алексей, не нужно извинений, – добродушно произнес отец Петр. – Дорогой Миша, если бы ты был сегодня в храме, то знал бы, что я не сослужил твоему отцу в алтаре, а молился как простой прихожанин. Ты прав, твой папа слишком добр и щедр, что хотел поделиться со мной праздничным кружечным сбором. Но я, конечно, не мог этим воспользоваться и принял его приглашение, чтобы не огорчить своим отказом.

– Извините, – смутившись, пробормотал подросток и направился к дому.

– Ты закончил монтировать вашу радиоточку? – нагнал его вопрос отца.

– Нет, я за инструментом. У них там нет нужной отвертки.

– А вот кстати насчет кружечного сбора, – подхватил отец дьякон, внезапно воодушевившись. – На Пасху, кажется, придет много народу. Не то что в прошлом году. Говорят, милиция больше не будет штрафовать за горящие свечи на улице. Это все сталинская Конституция.

– М-да, люди верят, что теперь им никто не помешает молиться, потому что так написано в Конституции, – усмехнулся отец Петр. – Как же они ошибаются. Ох, отец дьякон, в какое интересное время мы живем. Смотрите, примечайте, что делается. Хвала Господу, что меня, старика, сподобил своими глазами все это увидеть. В такое время стоит жить!

– Ну как жить, батюшка? – опять скис дьякон. – Такая невозможная жизнь настала. Налоги на храмы и духовенство будто удавка, служителей алтаря ссылают и в лагерях морят.

– Да-да, сейчас только и жить, – повторил отец Петр. – Смотреть, как все это происходит. Самая интересная жизнь у нас пошла!

– Да что же в ней интересного? Страх один. Всего и всех боишься. Особенно доносов.

Отец Алексей слушал с легкой улыбкой под пышными усами. Хитрым взглядом он как будто поддерживал отца Петра.

– Вот и интересно. А вы, отец дьякон, думайте, шевелите мозгом, отчего да почему у нас такое. Как Господь нашу жизнь правит и прямит. Встряхивает