ДЕВОЧКА В БУРНОМ МОРЕ - Зоя Воскресенская

— Сегодня в кино идет английский фильм «Луна смотрит вниз». Пойдем с нами? — предложила Ева. Антошка пожала плечами.

— Если мама разрешит.

— А почему здесь не идут русские фильмы? — спросил Улаф.

— Шведы запрещают показывать наши фильмы о войне, но их будут показывать в пресс-бюро, в нашем пресс-бюро. Если хотите, я вам принесу пригласительный билет, — предложила Антошка.

— Тюссен так![3] — ответил Улаф. — Я смотрел некоторые ваши фильмы в Норвегии, мне очень понравились они.

— Когда же ты успел? — спросила Ева.

— Я смотрел их в подпольном кино…

И Антошке мучительно захотелось пойти сейчас же в кино, посмотреть какой-нибудь фильм, который хотя и идет в одной серии, но билет покупаешь сразу на три сеанса и уходишь из кино с жадным желанием еще посмотреть этот фильм хоть десять раз. Так она смотрела фильм «Чапаев». И дома всегда, когда чистила картошку, выстраивала картофелины на столе и спрашивала: «А где должен быть командир?..» А разве забудешь когда-нибудь знаменитую одесскую лестницу в «Броненосце «Потемкине», по которой прыгает по ступенькам вниз коляска с ребенком?

Дождь перестал внезапно. Солнце загорелось в лужах. Осторожно обходя воду, к грибу направлялся мальчишка с заколкой. Рядом с ним шагала Эльза и без умолку трещала. Мальчишка вежливо улыбался. Они зашли под гриб, Эльза еле кивнула головой, всем своим видом показывая, что ей теперь не до Евы. Мальчишка вежливо поклонился, обождал, пока сядет Ева, и тоже сел. «Какие красивые у него глаза, — подумала Антошка, — светлые и вместе с тем какие-то загадочные». Она никогда не слыхала, как он говорит. Может быть, он немой?

— У рабочего, который работает вместе с отцом — их станки стоят прямо-таки рядом, — в подводной лодке остался сын. У них вчера весь цех не работал. Ты думаешь, что лодку потопили русские? — спросила Эльза и выразительно посмотрела на Антошку.

— «Ульвен» потопили русские. Я не думаю, я хорошо это знаю.

Антошка от неожиданности вздрогнула. Это сказал тот мальчишка с заколкой, сказал, коверкая шведские слова и путая их с немецкими. Вчера газеты сообщили, что в шведских водах потоплена шведская подводная лодка «Ульвен». «Кто потопил ее?» — спрашивали газеты. «Кто виноват в гибели моряков? — спрашивали шведы. — Удастся ли поднять ее со дна, спасти заживо погребенных людей?» И вот этот мальчишка с дрянной девчоночьей заколкой смеет говорить, что лодку потопили русские! Антошка с вызовом посмотрела на мальчика.

— «Ульвен» потопили не русские, а немцы! — сказал Улаф.

Мальчишка с заколкой встал и, сузив глаза, раздельно, тихо, словно разговаривая сам с собой, продолжал:

— Потопили русские… Я это знаю… Русские уничтожают европейскую цивилизацию… На Кунгсгатан в витрине выставлены фотографии зверств русских.

— Ты врешь! — вскипела Антошка и тоже вскочила со скамейки. — Гитлеровцы сфотографировали то, что сами совершили. Не верьте ему!

— Фотографии есть документы, — продолжал мальчишка. — Опровергнуть этого никто не может.

«Так это настоящий фашист!» — вздрогнула от отвращения Антошка.

— Мы опровергаем это! — Она сжала в руках мокрую косу, словно пыталась удержать себя от распиравшей ее ярости. — Не верьте ему! Советское правительство издало ноту о зверствах фашистов. В ноте документы, фотографии. Никому не удастся обмануть людей. Мы напечатали двести тысяч этой ноты. Завтра вся Швеция будет знать, кто в действительности совершает злодеяния.

Мальчишка с заколкой надвигался на нее.

— Да-да, двести тысяч документов мы разослали сегодня по всей Швеции. Попробуйте-ка опровергнуть! Вам не удастся больше обманывать людей!

Мальчишка приблизил свое лицо к Антошке. Их взгляды скрестились.

И откуда она взяла, что у него красивые глаза? Вот они перед ней — плоские, белесые от злости, проткнутые черными зрачками. Тонкие губы кривятся в усмешке, и вдруг в Антошку вонзилось как жало:

— Ты есть русский свинья!

«Зубами буду грызть фашистскую гадюку» — как молния сверкнули строчки из письма.

Ух, нет! Это не Антошка, это ее мокрая коса хлестнула наискось по лицу негодяя, а потом Антошкин портфель забарабанил по плечам и спине фашиста.

Мальчишка с заколкой изогнулся, выхватил из кармана рогатку и уже занес ее над Антошкой, но кто-то заслонил девчонку, кто-то упал и увлек ее за собой. Ева взвизгнула.

Когда Антошка поднялась на ноги, мальчишка с заколкой, не разбирая луж, мчался по двору. Еву и малышей как ветром сдуло, и только Улаф стоял, обхватив рукой левое плечо и тяжело отдуваясь.

Взрослые уже спешили из подъездов, но Антошка предпочла поскорее укрыться дома.

На столе ее ждала мамина записка. Елизавета Карповна писала, что уехала в больницу и вернется только к утру, чтобы Антошка учила уроки, поужинала и никуда не смела выходить.

У Антошки остался нехороший осадок от всей этой истории. Смутное чувство недовольства собой не давало покоя. Наверно, не нужно было затевать эту постыдную драку. Что-то она сделала не так, нехорошо, но как можно оставаться равнодушной, как можно было молча выслушивать такое? «Тоже «геройство» проявила, не могла отстегать словами, так пустила в ход косу! — попрекала она себя, стоя под теплым душем и старательно отмывая волосы. — Вот, слепая курица, вообразила, что этот фашистский слизняк даже красив, и наделила эту дрянь доблестями, не разглядела звериной морды».

Уроки учились кое-как.

Измученная угрызениями совести, Антошка легла спать.

Утром, омытые дождями, освещенные солнцем, в окна бились молодые кленовые листья. Вчерашний день вспомнился как дурной сон. «Все же хорошо я сделала, что проучила фашиста, — успокаивала себя Антошка. — Пусть знает, что его не очень-то боятся».

Лужи во дворе подсохли, воздух был наполнен запахом свежей зелени. Велосипеды со стойки были почти все разобраны. Антошка сняла свой, отомкнула скобку замка на переднем колесе и хотела уже сесть на седло, как заметила, что обе шины сплющились. Она сняла насос, открутила вентиль, но сколько ни накачивала воздух, он тотчас же с сердитым шипением выходил из камер, и шины снова опадали и сплющивались.

— Ха! — вдруг раздалось сверху.

Антошка подняла голову. Из открытого окна второго этажа свешивался этот тип с заколкой, чуб его, как пучок стрел, болтался надо лбом, Антошка отвернулась, быстро вдвинула велосипед на место и побежала за ворота. Она чуть не сбила молодого человека, который только что соскочил с седла велосипеда.

— Ферлотт, — извинилась Антошка и побежала дальше к трамвайной остановке.

— Фрекен, остановитесь, мне нужно сказать вам два слова.

Антошка прибавила шагу. Знакомства на улице мама ей строжайше запретила. Молодой человек нагнал ее на велосипеде и, продолжая ехать рядом, твердил:

— Фрекен, я не хочу ничего плохого. Выслушайте меня.

Антошка даже не посмотрела в его сторону, словно не слышала. Молодой человек не отставал.

— Может быть, вы правы, фрекен. Не стоит доверяться первому встречному. Но я бываю в вашем дворе, знаю, что вы русская из Москвы и что вас зовут Анточчка.

Антошка рассмеялась. «Анточчка» звучало очень смешно.

— Ну вот, вы наконец улыбнулись, хотя смеяться нечему. Получилась очень даже грустная история. На почтамте наложен арест на двести тысяч пакетов вашего посольства с бюллетенями советских новостей.

У Антошки перехватило дыхание. Она остановилась и впервые взглянула на юношу. Где-то она его видела. В толстом сером свитере и в берете он походил на тысячи других молодых рабочих, карие глаза смотрели дружелюбно и даже смущенно. Где же она его видела?

— На двести тысяч пакетов? Вы правду говорите?

— Да, двести тысяч. Врать мне ни к чему. Я работаю грузчиком на почтамте. Мы каждое утро читаем бюллетень советских новостей. Ваша армия отважно защищает свою страну. И нас защищает. Мы понимаем это. Сегодня утром пришли на работу, наш шеф сказал: «Таскайте, ребята, все эти мешки со зверствами в подвал». А мы что? Нам приказали, мы так и сделали. Когда шеф запер подвал на ключ и ключ положил в карман, мы сообразили, что здесь что-то неладно. Потом один из наших парней слышал, как шеф со своим помощником обсуждали, как бы эти пакеты уничтожить, чтобы никто не знал.

— Неужели все это правда?

— Да-да. Там все правда. И правду заперли в подвал, а теперь эту правду хотят сжечь в топке. Вот наш старший товарищ и сказал: «Надо, чтобы об этом узнали в Советском посольстве». По телефону позвонить нельзя — телефон Советского посольства подслушивается, пойти туда тоже опасно — кругом шныряют шпики. Тогда я сказал, что знаю русскую фрекен, ее зовут Анточчка.

На этот раз Антошка не улыбнулась.