ДЕВОЧКА В БУРНОМ МОРЕ - Зоя Воскресенская

Вот тут и мама растерялась. Антошка поняла, что мама тоже не знает, что такое социализация.

— А что это такое? — не постеснялась спросить Елизавета Карповна. Брови у нее высоко поднялись вверх, и где-то внутри глаз дрожали смешинки.

— Мы-то знаем, что такое социализация, — значительно сказала журналистка, словно мама хотела схитрить. — Нам известно, что, когда у вас рождаются дети, они переходят в собственность государства. Нам неизвестны только некоторые детали. Ну, например, мы не знаем — имеют ли право родители давать детям имена по своему выбору, могут ли они навещать их? Знают ли дети своих родителей?

Антошка перевела недоумевающий взгляд с журналистки на маму. У мамы собрались веером смешинки у глаз, и она еле сдерживала их, чтобы они не разбежались по всему лицу.

— Вы понимаете меня? — спросила журналистка.

— Я понимаю, что вы говорите, но только у вас странное представление о нашей жизни. — Мама обняла Антошку за плечи, словно эта дядететя хотела отнять ее. — У нас никакой социализации нет.

— Отменили?

— Нет, у нас никогда ее не было.

— Странно, — передернула плечами журналистка. — Мы располагаем точными данными.

— Вероятно, из ненадежного источника, — высказала предположение мама.

— Из немецкого женского журнала.

— Я так и полагала.

Чтобы переменить разговор, журналистка спросила:

— Вы, как видно, интеллигентный человек. У вас есть профессия?

— Да, я врач, — ответила Елизавета Карповна.

— Врач? — удивилась дядететя. — Значит, у вас есть капиталы?

— Нет, — улыбнулась мама. — Когда я училась — получала от государства стипендию, немного зарабатывала уроками.

Дядететя прищурилась.

— Вы хотите сказать: за то, что вы учились, платили не вы, а платили вам?

— Вот именно. Я знаю, это удивляет многих иностранцев. В некоторых странах на врача нужно учиться десять лет и платить профессорам за лекции, за сдачу экзаменов, за пользование лабораториями, анатомичкой. Для этого надо быть состоятельным человеком.

— Благонадежный человек может получить ссуду в банке, — добавила журналистка.

— Я это знаю, — спокойно ответила мама. — За эту ссуду врачи расплачиваются всю жизнь и поэтому вынуждены брать большие деньги с пациентов.

— Вы хотите сказать, что берете с ваших пациентов меньше?

— Нет, в нашей стране лечение бесплатное. Журналистка иронически улыбнулась.

— Я хотела вас спросить, что вы думаете об исходе войны, кто победит, но едва ли я получу от вас беспристрастный ответ, — заметила журналистка и сердито перечеркнула в блокноте все, что успела записать. — Так со мюккет![1] — с трудом раздвинула она в улыбке губы.

— Вар со гуд![2] — весело ответила мама.

Фру Седерблюм, видя, что гости собираются расходиться, взяла маленький поднос и стала обходить дам. Женщины раскрыли сумочки, достали конверты.

— За каждый кусочек торта или кекса прошу оторвать сто граммов хлеба, — сказала хозяйка.

Все стали отрывать крохотные талончики на хлеб.

Антошка показала маме три пальца.

Одна дама забыла свои карточки дома и была очень смущена.

— Завтра мы увидимся с вами на выставке, — сказала она хозяйке, — и я непременно принесу. Фру Седерблюм кивнула.

— И кстати, — обернулась к гостям дама, которая забыла карточки, — на выставке, говорят, будут представлены последние работы Его Величества. Каждое рюэ, которое выткал Его Величество, — это настоящее произведение искусства. Очень рекомендую посетить выставку. Вы будете очарованы.

Елизавета Карповна и Антошка распрощались и вышли на улицу.

Антошка глотнула свежего воздуха.

— Мама, что такое рюэ, которые делает король?

— Это яркие пушистые коврики из шерсти.

У ВИТРИНЫ

Мама с Антошкой спешили в пресс-бюро. Теперь они работают там каждый вечер. Взявшись за руки, перешли сквер.

Швеция не воюет, но признаки войны, в оцеплении которой находится страна, видны повсюду. Бросаются в глаза белые щиты с синими стрелками, на которых чернеет слово «Шюцрум» — «Бомбоубежище». На углу каждого квартала под нарядными вывесками магазинов строгая синяя надпись: «Раппортстеле» — «Командный пункт противовоздушной обороны», и над ней мигает синяя лампочка, прикрытая сверху колпачком. Вдоль тротуаров, где всегда были яркие кусты роз, грядки тюльпанов и гвоздик, сейчас цветет белыми и сиреневыми цветами картошка. Все скверы завалены дровами. По тротуарам цокают деревянными башмаками женщины.

Вышли на ярко освещенную Кунгсгатан. Вдоль улицы громыхают автомобили с уродливыми прицепами — газогенераторами — и с мешками дров и угля на крыше. У выхода из ресторана стоит дама в вечернем платье, рядом ее кавалер — грузный швед в цилиндре и во фраке; он открыл люк газогенератора, кочережкой помешивает угли. Летят золотые искры, и за ними вырываются синие языки пламени. На бензине ходят только дипломатические машины и даже к королевскому автомобилю прицеплен для видимости газогенератор.

У Швеции нет своей нефти, нет угля, газа, а морские пути блокированы войной. И ежедневно страна сжигает в топках заводов и паровозов, в газогенераторах автомобилей гектары леса. Война, в которой и не участвует Швеция, слизывает огненным языком роскошные тенистые леса, оставляя голые валуны, унылые пни.

И, как знак прошлого, довоенного времени, разноцветными огнями горит реклама. А небо над городом зияет черной пастью.

Елизавета Карповна и Антошка быстро пробираются в медлительном потоке толпы. На углу улицы у большой витрины собралась публика. За зеркальным стеклом десять живых девушек. Все одинаково одеты в черные юбки, белые блузки, все одинаково причесаны, на всех черные туфли на высоком каблуке. Только на кармашке блузки у каждой вышит свой номер. Девушки улыбаются, медленно поворачиваются, как манекены, чтобы их можно было лучше рассмотреть. Одна из них будет счастливицей. Одну из них изберут мисс Лучией — самой очаровательной девушкой Швеции. Она поедет по городу в фаэтоне, запряженном белыми лошадьми, и мэр города вручит ей ожерелье, а девять девушек снова вернутся к прилавкам магазинов, в швейные мастерские или сядут за пишущие машинки.

Швеция не воюет. Она может избирать очаровательную мисс Лучию.

Антошке все девушки показались совершенно одинаковыми и все красивыми, и она не могла решить, которая же лучше.

— Вот уж никогда не согласилась бы вертеться в витрине всем напоказ, как заводная кукла, — сказала она.

Мама улыбнулась. Антошка никогда и не могла бы попасть в число десяти — нос слишком короткий, глаза большие, широко расставленные, правое ухо чуть оттопырено, и худышка она ужасная — ни одно платье на ней красиво не сидит. Толстая только коса. И все равно милее дочки для мамы быть не может.

— Быстрее, быстрее, нас, наверно, уже ждут, — торопит мама.

Но вот снова людской поток встречает на пути преграду. У витрины германского турбюро собралась толпа. Автомобили без устали гудят, осторожно объезжая ее посередине улицы. Витрина турбюро ярко освещена: она не зазывает теперь совершить увеселительную поездку в третий рейх, ее задача устрашать шведских обывателей. С начала войны в ней почти ежедневно менялись карты «завоеванных» фашистской Германией стран. Карту Польши сменяли карты Дании, Норвегии, Нидерландов, Бельгии, Югославии, Франции, Греции. 22 июня 1941 года в окне появилась огромная карта Советского Союза. Черная тень каждый день перемещалась с запада на восток, покрывая собой значительные пространства Советского Союза. Зарвавшиеся фрицы поместили затем в своем окне карту земного шара, и почерневшие от заштриховки страны наводили ужас на шведских обывателей. Швеция выглядела крохотным островком. Черная тень приблизилась к Москве и там застыла. Стремительный бросок фашистских армий кончился.

Сегодня гитлеровцы выставили в витрине огромные фотографии. Над ними горит неоновая надпись: «Зверства русских».

Антошка в ужасе вскрикнула. На фотографиях горы трупов женщин и детей. Прямо на Антошку смотрит недетским, полным ужаса взглядом малыш, прижавшийся к груди мертвой матери. Старик сидит, опираясь на клюку, возле дымящихся бревен — это все, что осталось от его жилища. Обгорелые остовы домов гневно глядят с фотографий пустыми глазницами окон. В центре витрины большой портрет фюрера с младенцем на руках. В толпе ожесточенно спорили.

— Вот они какие, русские! — кричал молодой швед в коричневой рубашке. — Подумайте, господа, что делают большевики с цивилизованным миром!

— О благородный фюрер, — воскликнула дама в ярко-голубом шелковом пальто, — как он нежно прижал к себе малютку! Это так символично!