Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг. - Жозеф Кессель

Подошел Василий. Лена подняла свой бокал и выпила его залпом. Потом второй, третий… Торговцы пришли в восторг, в полное изумление. Возгласы восхищения. Стук каблуков по полу. Хлопки по спине. И они запустили руки в карманы. Лена оставила столик и вышла из зала.

Одна из девушек побежала, чтобы разузнать новости. Возвращаясь, она качала головой, пожимала плечами, бормотала что-то себе под нос. Она была в растерянности. Торговцы отправили Лене поднос, усыпанный рублями. Василий забрал себе половину и разрешил Лене на этот раз покинуть зал.

Лена не имела большого успеха. Нравилась она только русским. Иногда это были грубые князьки от торговли. Иногда одинокий мужчина с глазами, полными отчаяния.

Но в эти моменты шампанское и деньги расточались столь щедро, что все заметили, как Василий проникся чем-то вроде уважения к Лене. Пила она много, но почти не менялась. Разве что иногда она выкрикивала очень грубое ругательство или делала что-нибудь вызывающее, лихое.

Иногда она присаживалась рядом с мужчиной, которого только что оскорбила, и страстно целовала его в губы. Иногда она уходила с ним.

Я наблюдал за ней издалека. Чтобы внушить любовь, она была мало привлекательна. Но во всем остальном ее гордость, резкие смены настроения меня пугали и смущали. Она не была похожа ни на одну девушку. Ее голос волновал. В этом заведении она была интересным, редким, интригующим объектом для наблюдения. Но на расстоянии.

Вагон был загружен, опечатан и прицеплен к товарному составу. Но со следующего утра мне предстояло начать новые поиски. Трудности, смертельная тоска, кули, взятки — для чего все это было нужно, черт возьми! Для чего? Не исключено, что в Чите, благодаря полковнику без ноздрей или другому своему бандиту, Семенов захватит наш вагон. Для кого я работал? Для атамана.

Я вышел из саней у «Аквариума» в самом ужасном расположении духа.

В углу, под портиком, стояла какая-то женщина. Ее лицо периодически освещалось клубами табачного дыма. Я узнал Лену.

Когда прошел рядом с ней, она неожиданно меня спросила:

— Это правда, как все говорят, что ты очень хорошо говоришь по-русски?

Она сделала ударение на «ты», здесь был и вызов, и усилие.

— Вам сказали правду, — ответил я.

Но я никак не выделил голосом «вы». Лена подошла ко мне так близко, что ее зажженная сигарета чуть не обожгла мне веки.

— К чему это ваше «вы»? — спросила она со злостью.

Я сказал, что ничто не позволяло мне проявлять в отношении нее фамильярность. Я видел ее издалека и знал о ней только то, что она поет.

Какое-то время она колебалась, а потом сразу, на одном дыхании проговорила:

— Вы не смеетесь? Во Франции так принято обращаться ко всем, ко всем людям?

«Люди», «ко всем людям» она произнесла эти слова шепотом.

В ее шепоте не было ни жалобы, ни упрека, а только безграничное удивление. Страна, где к мужчинам и женщинам, голодным, выполняющим тяжелую работу в поле, в мастерских, на фабриках, в шахтах, ко всем мужчинам, ко всем женщинам с мозолистыми, безобразными руками — к ним обращались как к богатым, офицерам, чиновникам, полицейским? Тогда как здесь…

Лена глубоко вдохнула и сказала:

— Мне нужно на воздух. Внутри просто нечем дышать. На сцену мне еще не скоро, мы могли бы немного прогуляться.

Я согласился.

Какой-то пьяница, весь в лохмотьях, едва стоявший на ногах, навалился на меня и осыпал меня отборнейшей бранью. Я инстинктивно ответил ему тем же. Я тут же подумал о Лене, захотел извиниться. Немного удивленная, она не дала мне произнести ни слова.

— Ах, оставьте. Мне часто приходится слышать подобное, я и сама могу иногда…

Затем она рассмеялась, но это был невеселый смех:

— Это лишь доказывает, насколько глубоки ваши познания в русском, настоящем русском языке.

Я хотел ей рассказать о том времени, когда я жил в Оренбурге. Обычно это вызывало любопытство и интерес.

— Нет-нет! — воскликнула Лена. — Я знаю, знаю Россию. Расскажите мне о Франции, о Франции!

Мы шли вдоль Светланской, по неровному разрытому тротуару, от фонаря до фонаря, грязный свет прорезал туман. Пьяные мужчины и женщины, поддерживая друг друга, выходили из кабаков, распевая во все горло песни, выпрашивая милостыню.

Время от времени со стороны порта раздавались выстрелы, приглушенные расстоянием и туманом. Красные.

Облака почти касались земли. Было холодно и сыро. Лена подбадривала меня, торопила. Париж… Какая там жизнь. Я рассказал обо всем, что видел там до войны. Мои родители. Их друзья. Сорбонна. Латинский квартал. Мои друзья по университету. Люксембургский сад. Кафе. Богема.

Когда я умолк, Лена после недолгого тяжелого молчания сказала, подняв голову к нависшим тучам:

— Младше меня… А столько видел, столько видел, и такое, такое будущее…

Она отпустила мою руку и пошла одна. Нас разделяло большое расстояние. Она, как обычно, смотрела прямо перед собой. Так мы и дошли до «Аквариума».

Она пригласила меня. За свой столик. За тот, за который никто не хотел садиться. Попросила принести графин белой водки, подкрашенной травой желтого цвета, крупные малосольные огурцы, черный хлеб, селедку, колбасу и сыр.

— Ешь, ешь, — повторяла она с плохо сдерживаемым волнением. — Так у нас было в праздничные дни. Не так много и не так часто. Но чем реже, тем лучше. Тогда как здесь, сейчас…

Она почти не притронулась к еде, но выпила много мутной водки. Ее глаза смотрели куда-то вдаль, она рассказывала и рассказывала. Свою жизнь… всю свою жизнь.

Она была родом из Омска. Ее отец, плотник первого разряда, получал приличное жалованье в большой мастерской, где он работал. Он не пил, любил свою семью. Но этого было недостаточно: у Лены было пятеро старших братьев и сестер. Мама подрабатывала домработницей. В семье появилось еще трое детей. Лене исполнилось двенадцать лет, когда она начала работать.

Знакомая портниха взяла ее в ученицы. У нее были умелые руки, ей нравились красивые ткани — она быстро освоило ремесло швеи. Днем хозяйка отправляла ее работать в богатые семьи. Кормили ее плохо, да и платили очень мало. Но время шло, она научилась шить юбки, блузки, настоящие платья, которые нравились. Ее стали приглашать во многие дома. Денег она зарабатывала больше. И подумывала о том, чтобы начать работать только на себя.

— А как же пение? — спросил я.

— Какое пение!

В ее взгляде вновь промелькнули боль и ненависть.

— Да, мне нравилось петь, все говорили, что у меня хорошо получается, что у меня прекрасный голос. И что с того? К чему все это? Вы можете мне объяснить? Петь, не имея образования?

В последнее слово она вложила всю силу своей мечты, любовь, сожаление и отчаяние. Уже позже я не раз ощущал эти чувства в голосах многих бедных юношей и девушек. Лена смотрела на сцену «Аквариума». Там пела высокая, дородная, красивая артистка. Никудышный вокализ. Глупые слова. Двигалась она, словно огромная механическая кукла.

— Вот оно, ваше пение, — сказала Лена. (Стакан водки, потом еще один.) Все это случилось, потому что однажды на пороге клетушки, где я работала, появился он.

Он, Федор, красивый капитан из Генерального штаба Колчака.

Ну что ж, надо было покориться ему. И так началась самая избитая история. Жалкий фельетон, один из тех, что интересны консьержкам. Тут я ничего не могу поделать. Это не первая подобная история, придуманная самой жизнью. И далеко не последняя. Здесь было все. Очаровательный принц, жестокий соблазнитель и юная белошвейка.

Сначала они встречались в большом саду семейного особняка. На дворе стоял август. Деревья, зеленая листва, цветы и птицы. Он снял любовное гнездышко. Она ни о чем не жалела, ничего не стыдилась. Разве можно стыдиться, когда вы так счастливы и просто не верите, что такое счастье могло прийти именно к вам.

Зря она пыталась убедить саму себя, что, наверное, он и правда ее любит. Да, он ее любит, она вынуждена была это признать. Подарки, цветы. Внимание, бесконечные комплименты. Он обожает ее голос, ее глаза.

А как же родители? Она придумывает дополнительные часы. Деньги, которые она якобы зарабатывала, — эти деньги давал ей Федор. Дома мама слишком довольна, слишком измотана, чтобы хоть что-то заподозрить.

Это восхитительное безумие продолжалось три месяца.

И вот капитана отправляют во Владивосток. Это его угнетает. Он из Омска, крупного города, столицы Сибири. Он — любимец высшего света, званых ужинов, больших балов, гала-представлений в театре. Оставить все это и отправиться в отвратительную провинциальную дыру, где можно умереть с тоски! Он ходит взад и вперед по комнате. Звон шпор раздается по паркету. Вдруг он расхохотался.

И как это не пришло ему в голову? Он возьмет Лену с собой! Вдвоем будет гораздо веселее.

Она перекрестилась. Еще мгновение назад ей казалось, что наступил конец света. Теперь мир спасен. Волшебная сказка продолжается.