Тайны одной усадьбы - Александр Просвирнов

– А теперь ложись на спину! – скомандовала она.

Феофан послушался, и она встала над ним на четвереньках расставив бедра над его лицом.

– Продолжай!

Парень с готовностью обхватил ее за попку, приподнял голову и вновь приник устами между бедер девушки. Дуня взялась руками за его дряблую плоть и принялась нежно и умело поглаживать ее. Под ее ласками усохший было кол начал постепенно оживать и отвердевать. Да, ему было далеко по размерам до барского орудия, но сейчас это не имело значения. Девушка уже зажглась и, постанывая от удовольствия, все энергичнее разминала живой кол, теперь как бы гордо поднявшийся с колен.

Но вот Дуня упала на траву, и Феофан тут же взгромоздился на нее сверху. Зажавшись до пределов возможного, Дуня изо всех сил препятствовала ему. Но парень оказался способным учеником, и девушка почувствовала, как его орудие проникло в нее.

– Ой, как больно! – вскрикнула она.

Когда барин в прошлом году в своем кабинете лишал ее девственности, она была в таком любовном угаре, что почти не почувствовала боли, к тому же Николай Петрович был чрезвычайно аккуратен. И вот теперь предстояло разыгрывать спектакль. Попович спьяну мало чего понимал. Добившись наконец своего, он бешено задергался, напомнив Дуне уже не теленка, а молодого кобелька. Это было здорово, и девушка едва успела вылить на бедра пузырек со свиной кровью, приготовленный с утра в хлеву. Затем стекляшка полетела в кусты, Дуня обняла Феофана и, забыв обо всем, затрепетала под ним в страстной пляске любви.

Когда через полтора часа попович проснулся, то первое, что увидел, это сидящая рядом голая Дуня. Ее ноги были в засохшей крови, и лужица бурела рядом на траве. После вина Феофану и без того было нехорошо, а тут еще такое… Его желудок вывернуло наизнанку, и потом он долго умывался в речке. Дуня, так и не сказав ни слова, продолжала сидеть, словно окаменевшая.

– Ну, что теперь делать будем? – наконец произнесла она.

Отец Серафим степенно перекрестил склонившегося к его руке барина.

– Да благословит вас господь за щедрость вашу, Николай Петрович!

Пожертвование, как всегда, оказалось солидным, и батюшка не сразу решился высказать свою просьбу. Наконец, он собрался с духом.

– Николай Петрович, дело у меня к вам, уж не обессудьте. Сынок мой старший Феофан согрешил тут с одной крестьянской девкой. Да вы ее знаете, Дунька это, ваша прислуга. Вот ведь шалопай! Напоил ее пьяную да и овладел, не девка теперь, а баба беременная. Родители ее меня стыдят, вот, мол, каков служитель божий! А на что мне сноха крепостная? Вы бы ей вольную справили, чтобы поприличнее как-то было. Может, и бездельника моего куда пристроите. Уж я его вожжами-то поучил малость, но делу этим не поможешь. Время-то нынче неспокойное, с народом помягче надо. То тут, то там жгут, убивают, газеты читать страшно. Да еще какие-то слухи про освобождение ходят. Поможете, Николай Петрович? А уж я за ваше здравие и за все семейство ваше помолюсь, лба не пожалею!

В глазах Николая забегали веселые искорки. Так вот какое дело было у Дуни! Что ж, ей не откажешь в изобретательности: придумала, как устроить судьбу, да еще ухитрилась за девушку себя выдать. И опять же губа не дура – попович, не черный мужик. Однако непонятно почему Николай почувствовал легкие уколы ревности. Дуня, такая свежая, ласковая и страстная достанется какому-то рыжему Феофану. Одна радость, что не мужлан. Но виду барин не показал.

– Хорошо, отец Серафим, – согласился он. – Но при условии: даю ей вольную, венчаете, а потом оба уезжают в город и будут заниматься моей мастерской дагеротипов. Надежный Феофан-то ваш? Не пропьет имущество? Оно ж больших денег стоит!

– Вот вам крест, Николай Петрович, все будет в порядке! Ручаюсь за сына, как за самого себя!

Недели через две барин стоял перед новеньким, только что отстроенным домом, пахнущим свежим деревом. Николай Петрович придирчиво осмотрел все помещения: как жилые, так и отведенные под мастерскую. Приказчик мял в руках картуз и на почтительном отдалении следовал за заказчиком.

– Вывеска где? – резко спросил барин.

– Не извольте сумлеваться, Николай Петрович, все сделано. В сарайчике заперта. Сейчас приколотим. Вас ждали, разве ж можно вешать что без догляду! Народ-то уж больно на руку нечист.

Он махнул рукой плотнику, и тот побежал за вывеской. Дуня и Феофан до сих пор стояли на крыльце, боясь войти. Минут через десять на домике красовалась яркая вывеска: "Мастерская помещика Н.Каратаева. Портреты натуральные – дагеротипы".

– Эй, Фролка, где ты там? – крикнул барин, и приказчик тут же появился. – Давай документы. Молодец, мужик. Вовремя управился. Держи.

Он передал мужику пачку купюр и подписал бумаги.

– Ежели еще чего изволите, Николай Петрович, милости просим, – заверил барина Фрол, пряча деньги. – Исполним в лучшем виде! Меня весь город знает.

Не слушая больше мужика, Николай махнул рукой, и Антип с Иваном принялись разгружать телегу. Вскоре тяжелый аппарат стоял в мастерской, а на жилой половине появились койка, стол, кухонная утварь, мешок муки и еще кое-какие припасы на первое время.

– Это мой вам свадебный подарок, – ухмыльнулся барин и незаметно подмигнул Дуне. – Феофан, отвечаешь за все имущество. Вот договор с твоей подписью. Не забыл? Не дай бог что пропьешь или потеряешь – стряпчих найму и семь шкур с тебя спущу. Впрочем, отец Серафим за тебя поручился. Не посрами родителя! Дунька, а ты учет не забывай вести и деньги в имение посылать. Радуйся, Феофан, какую жену-красавицу отхватил! Живите дружно и счастливо!

Он махнул молодым рукой и резко зашагал из домика.

– Да благословит господь вас за доброту, Николай Петрович! – крикнула ему вслед Евдокия.

Барин швырнул мужикам монету.

– Антипка, Ивашка, молодцы, хорошо поработали. Выпейте где-нибудь водки – и обратно в имение.

Сам запрыгнул на коня и поскакал прочь. Дуня смотрела в окно, пока барин не исчез из виду.

– И чего ты плачешь, дура? – резко спросил Феофан: он увидел, как из глаз жены серебряными бусинками покатились предательские слезинки. – Все-таки с барином было у тебя что-то? Ишь, как расщедрился!

– Да уж, расщедрились господа! – зло ответила Дуня, вытирая слезы. – Забыл, как они меня изувечили?

Она нервно скинула одежду прямо на пол и голая повернулась к мужу спиной. Красные рубцы от барской плетки до сих пор не зажили.

– Гляди, Феофан, не забывай! Вот от чего ты меня спас, вольную вытребовал! По гроб жизни тебя любить за это буду! Вишь, даже барину совестно стало. Какой же ты непонятливый еще! По деревне я плакала, по матери. Как теперь одни будем? Ты меня поддержать должен, а не совестить. Эх, дурачок ты мой миленький!