Другая дверь - Михаил Климов

Но вот время суток – явно другое, тут машина Федерико дала какой-то сбой (хотя Горностаефф и не говорил никогда, что работает она минута в минуту), потому что в том Берлине, который наш герой покинул, едва-едва начинало смеркаться. А в этом, судя по окнам, был уже вечер, если не ночь…

Хотя, исходя из тихого разговора за стеной и довольно частым шагам на улице, всё-таки вечер – ночью, как слышал Слава, люди обычно спят, а не гуляют и не болтают о чём-то негромко и неспешно.

Он скосил глаза вправо – так и есть.

Огромная жёсткая масса, к которой он только что притрагивался рукой, оказалась диваном и, кажется, тем же самым, что стоял в комнате Федерико.

А та большая тень в углу с дырой посредине – столом, родным братом пресловутого дивана. Похоже, топографически машина праправнука работала, как часы, осталось только выяснить, что с хронологией…

Поскольку вот уже несколько минут никто в этой комнате не шевелился, да и прибытие его сюда не повлекло за собой мужской ругани и женского визга, наш герой решил, что может расслабиться.

Он аккуратно положил ручку от «Жигулей» на пол – удалось без единого звука, тросточку тоже (тут чуть-чуть громыхнул) и сел.

Сомнений не осталось – комната та же, только она стала (или была – с этой машиной времен непонятно, когда какие глаголы употреблять) более жилой. На окне висели занавески, на столе явно – скатерть, на ней какие-то отсюда непонятные предметы, на полу что-то вроде дорожек, в углу стул с наваленным на нем чем-то, что отсюда так же неразличимо.

А вот над диваном светились какие-то две небольшие, но яркие точки…

Пока наш герой пытался сообразить, что это за точки (отражение в начищенном до блеска чайнике? огоньки на панели радиоприёмника?), они шевельнулись и двинулись в сторону…

Причём одновременно…

И тут смешались инстинкт и разум.

Первый успел испугаться так, что Слава едва сдержал крик. А второй быстро, но всё же медленнее первого, сообразил, что это, и попытался успокоить несчастное подсознание.

«Это – кот…»

В самом деле, огромный, невидимой расцветки кот («Это его брат…» – вспомнились слова Федерико) соскользнул с дивана и подошёл обнюхать нового человека.

– Кошак хороший… – чуть слышно прошептал наш герой и протянул руку, чтобы погладить животное.

Почему-то ему казалось, что, чем дольше хозяева квартиры не будут знать о его существовании, тем лучше. Поэтому он сидел тихо, поэтому испугался, когда громыхнул тросточкой, поэтому хотел приручить и приласкать животину, чтобы тот не зашумел и не выдал присутствия Прохорова.

Но эффект от его действия получился прямо противоположный. Кот, который только что совершенно спокойно приближался к Славе, вдруг вывернулся из-под двигавшейся к нему руки, взвыл дурным голосом и скакнул в сторону.

Налету он врезался в стул с непонятными в темноте предметами, они посыпались на пол, издавая разнообразные по высоте и тембру звуки.

На что дверь на кухню почти сразу открылась и в проёме показалась могучая в ширину фигура. Несколько секунд фигура вглядывалась в темноту, а потом раздался низкий, но несомненно женский голос:

– Шо? Опять шо-то гепнулось?

22

В общем, как выяснилось, Славе несказанно повезло.

Бог не оставил его и здесь – вместо того, чтобы угодить к какому-нибудь графу, который бы немедленно отправил его в полицию, или простому бюргеру, который прежде чем позвать стражей порядка, отметелил бы нашего несчастного героя, он попал в квартиру семидесятидвухлетней Песи Шнор.

Вообще-то полное имя её было Песя Израилевна, но здесь в Берлине отчества не применяются, не то, что в Российской империи и от всего богатства звучания осталось только четыре буквы, которые тут, слава Богу, хотя бы никем не привязывались до собак, и на том данке и даже данке шон.

Жила она себе спокойно и одиноко (на кухне Песя разговаривала сама с собой) приехала из местечка на западе России, а как его называли, никто уже не упомнит. Торговала мадам Шнор, чем могла, когда примерно полгода назад начали в её квартирку (в отличие от Федерико она снимала только одну, даже скорее половину одной квартиры, потому что соединить две в одну и сделать студию, домовладельцу пришло в голову только после второй войны), неизвестно откуда сыпаться разные предметы.

– Зунахт, ну спершу я сильно злякалась, – говорила Песя, разливая чай и с интересом поглядывая на гостя, – шо за хрень такая? А если по голове ударить? А враз крадене? А придут господари и меня выпрут на вулицю или в тюрьму посадят? Но потом никто не приходил и я заспокоилася. И начала торговать и всё продала, да добре продала, вот только кот остался… Бе-фукс, как говорится, с неба упало…

– А что там было-то? – вежливо спросил Прохоров, чтобы поддержать разговор. – Что нападало?

Его гораздо больше интересовало, в каком он оказался году, но повода спросить об этом не находилось. Странная хозяйка даже не осведомилась, пока, во всяком случае, откуда он взялся.

– Ну чо було? – в глазах Песи Израилевны мелькнула тревога, – Макитра, да коновка, – начала перечислять она, – корзно, да кобеняк глет, гаман, бомбошка, плящка… – увидев выпученные глаза собеседника, мадам Шнор поспешила добавить, – еще виделка, папира трохи, вишак, парасолька…

Но, как понимает грамотный читатель, глаза у Славы вылезли оттого, что он почти ничего не понял из перечисленного. Какие-то слова показались ему знакомыми: папир – это вроде бы по-хохляцки бумага и её было трохи, то есть чуть-чуть. Парасолька – на том же языке зонтик, в этом наш герой был твёрдо уверен, а макитра… вроде бы голова по блатному…

Неужто Федерико хранил у себя чью-то голову? Или это был бюстик Канта?

Ясно, как Божий день, что это богачество досталось Песе, когда праправнук впервые, не зная, что переместится всё, что не прикреплено и мало весит, двинул рычаг до конца.

– А макитра? – робко спросил Слава, – Это голова?

– Да не… – хозяйка заулыбалась, но глаза её всё ещё смотрели настороженно, – це глечик, тильки раухний, шорсткий аби мак тереть…

– Ага… – допетрил наш герой, глечик он знал, это такой кувшин, значит, это была пепельница или Федерико что-то ел в комнате и так и не отнес посуду на кухню. – А канавка?

– Яка канавка?

– Ну вы же сказали так…

– Та це не канавка, а коновка… Це той же глечик, тильки… – она задумалась, как объяснить идиоту простую вещь, как известно это самое сложное, – тильки с грифом, с ручкой… – обрадовалась она.

«Пиво пил и кружку домой принес?»

– А виделка – это очки?

– Ни… – она отрицательно покачала головой. – Очки – то окуляри, а то – така палычка да с ней три альбо четыре зубеца…

– Вилка… – обрадовался Прохоров.

– Вилка… – обрадовалась мадам Шнор.

– А краковяк?

– Який краковяк? – почти испугалась Песя. – Не було ни одного випадка ниякого краковяку…

– Ты же сама сказала… – незаметно переходя на «ты», почти закричал Слава, – «як» там в конце точно был…

– Так це ж «кобеняк», – заулыбалась беззубым ртом Песя, – це ж такий одяг чоловичий…

Можно было бы и дальше продолжать эту игру, можно было бы объяснить и перевести растолковав, что корзно – это такая дорогая одежда, плящка – бутылка, а вишак – просто вешалка.

Но, наверное, стоит остановиться. И так уже понятно, что говорила Песя Израилевна на той смеси русских, украинских, немецких и еврейских слов, которая характерна для юго-запада Российской империи и восточной Европы. В науке такая смесь называется суржик, но поскольку словарей этого языка я не нашёл (зато нашёл мнение, что суржик вообще не в словах, а в интонациях), то и воспроизвожу здесь речь старой еврейки по интуиции, а не по правде. Наверняка ошибок много, еврейских и немецких слов должно быть больше, но что мог, то и сделал…

И на этом данную часть свой задачи как автора считаю выполненной: больше не буду мучить ни себя, ни читателя бесконечными нанизываниями правильных и неправильных слов, а буду изредка вставлять некоторые украинизмы, чтобы не забывать самому, да и вам напоминать, как разговаривала мадам Шнор.

Теперь, после этого небольшого, но очень важного отступления, можно вернуться и к диалогу наших героев, который мы прервали на перечислении Песей Израилевной доставшихся ей случайно товаров.

Упомянув всё (или сделав вид, что ВСЕ), что смогла вспомнить, хозяйка ещё раз посмотрела на гостя, а потом спросила вкрадчиво:

– Так это что – всё твоё было?

И до Славы в этот момент дошло, что она так переживала в течение их уже не короткого общения: старуха боялась, что всё с нее сейчас потребуют назад. И готовилась к скандалу. Поняв это, наш герой, несмотря на сложное положение, в котором пребывал, расхохотался.

Песя некоторое время недоуменно смотрела на него, потом заулыбалась, потом захохотала вместе с ним.

– Теперь скажи, – с облегчением спросила она, отсмеявшись и, видимо, поняв, что возврата не будет, – откуда вы все взялись на мою голову?