Порочная игра - Кристина Уэллс

Сейчас она понимала, что он не только надругался над ее телом. Он смял ей сердце, замарал душу, сокрушил гордость. И еще попросил остаться, чтобы продолжить свои издевательства.

Она поддалась искушению, и никогда не сможет этого простить. И никогда не простит саму себя.

Оказавшись в карете, Сара закрыла глаза и откинулась на мягкие подушки, обтянутые голубым атласом. Запах пота после любовных утех вызывал у нее тошноту, и Сара пожалела о том, что не имела возможности хорошенько вымыться перед отъездом.

Как Бринсли отреагирует на ее предательство? Удовлетворенно потрет руки и начнет нетерпеливо ждать банковский перевод, который наверняка придет, несмотря на отказ Вейна от этой договоренности? Или у Бринсли наконец проснется совесть? А может быть, он впадет в ярость от ревности? Ведь когда-то он действительно любил Сару, она это точно знала. Любил так сильно и глубоко, как только мог любить ловелас.

Она часто задумывалась, изменилось бы что-нибудь, родись у нее ребенок? Сара положила ладонь на свой плоский живот. Сара знала, что виновата в бесплодии она. Доказательством тому — малыш Том.

Сара передернула плечами. Что толку рассуждать о прошлом? Надо думать о будущем, а оно очень даже неясное. Надо постараться внести покой в их с Бринсли отношения. Ее прежнее намерение расстаться с ним теперь казалось не очень разумным шагом, потому что сейчас она нагрешила гораздо больше, чем он. Если бы она нашла в себе силы устоять перед Вейном, тогда это поменяло бы все дело.

Но не надо быть такой наивной и надеяться, что Бринсли изменится.

Оставалось теперь только одно — идти по жизни своей трудной дорогой и продавать парфюмерию, чтобы сводить концы с концами. Может быть, хитроумные комбинации Бринсли и принесут когда-нибудь успех. Сара надеялась, что он не станет делать основную ставку на ее тело. Она скорее умрет, чем согласится на такое. Уж лучше униженно вернуться к матери.

Графиня с самого начала ни во что не ставила Бринсли. Сара тогда пребывала в мечтаниях любви и оказывала бешеный отпор родительскому недовольству. Она много тогда наговорила такого, что предпочла бы вообще не произносить, даже если это было правдой.

Потом, когда брак дочери покатился под откос, графиня и не подумала первой сделать шаг навстречу и потребовала, чтобы дочь извинилась, встав перед ней на колени. Сара предпочла жить впроголодь, но унижаться перед собственной матерью и молить о подаянии не захотела. Годы шли; причины их ссоры давно остались в прошлом. Но обе продолжали пребывать в тупике, порожденном взаимной упрямой гордыней.

Отец все это время держался в стороне, вообще не вникая в происходившее. Вот его безразличие и ранило Сару больше всего.

Карета остановилась. Сара поняла, что доехала до дома, но не осмеливалась отдернуть занавеску. Когда дверь распахнулась, она стремглав бросилась вверх по лестнице, к парадному входу, подобно пугливой мыши, несущейся в спасительную нору. На ее счастье, дверь оказалась приоткрытой, и Сара, благодаря судьбу за этот маленький подарок, проскользнула в дом и заспешила на второй этаж.

Вейн гнал лошадь так, будто за ним следом мчался сам сатана. Может быть, в другое время он и предался бы более спокойной езде, но сейчас желание действовать захватило все его существо. Все это сильно напоминало побег.

На просыпающихся городских улицах Вейн придержал лошадь и поехал медленнее. Топот копыт отдавался у него в голове.

Вейн наконец выбрался из города и пустил Тироса в галоп прямо по полям, прочь от Лондона, прочь от Сары. Но как бы он ни гнал лошадь, как бы ни старался, все равно никуда не исчезал безжалостный взгляд зеленых колдовских глаз. И запах ее кожи все так же держался в ноздрях, как бы сильно и шумно Вейн ни дышал. И охрипший от волнения голос все кидал ему в лицо слова о том, что он получил то, за что заплатил. И на этом хватит.

Каждая мысль о Саре словно плескала бренди на свежую рану. Как ему хотелось окончательно и бесповоротно выбросить из головы все воспоминания о Саре. Насколько было лучше пребывать в безнадежности, смирившись с тупой болью в душе, которая обжигала, когда ему доводилось увидеть Сару или услышать упоминание ее имени. Это было тяжело, но он уже привык жить с этим.

Прошлой ночью он решился сбросить свои доспехи, предстал перед ней открытым и уязвимым. И она не преминула вывернуть ему душу наизнанку и хладнокровно загнать в сердце нож по самую рукоятку.

Понимала ли она, что сделала? Он молил Бога, чтобы Сара не догадалась, как он за нее беспокоится. Он никогда бы не принял мерзкое предложение Бринсли Коула ради удовлетворения своих плотских аппетитов. Вейн ставил свою честь гораздо выше ночи в постели с самой прекрасной женщиной, какой бы желанной она ни была.

Но он вполне заслужил то, что сейчас мучило его, потому что позволил себе поддаться безысходному отчаянию в ее глазах.

Скорее всего, он просто себе все это вообразил, или Сара на удивление прекрасная актриса, кто знает. Одно он знал точно — все кончено. Недолгая, буквально юношеская восторженность, восхитительная убежденность, что их души незримо связаны друг с другом, что она предназначена ему и не важно, какие клятвы она дала в церкви, — все испарилось в один миг, как утренняя роса под жаркими лучами солнца. Сара предала его, унизила, растоптала душу. Не оставила ни малейших сомнений в том, что ему никогда не обрести своего счастья.

К черту эти безжалостные зеленые глаза. К черту и Сару.

А самое главное — будь он сам проклят за то, что позволил сделать из себя последнего дурака.

Сара в нерешительности задержалась перед последним лестничным маршем, который вел в квартиру, и вдруг услышала голоса. Один низкий, незнакомый. Это не Бринсли. Второй, визгливый, Сара узнала сразу. Миссис Хиггинс, хозяйка. Сейчас она явно пребывала на грани истерики.

Платить за квартиру нужно было на следующей неделе, но Бринсли всегда умел очаровать хозяйку и уговорить ее еще немного подождать. Господи, да что там происходит?

Сара заспешила по ступеням вверх и распахнула дверь. — Бринсли! — Вопль вырвался у нее сам собой и заглушил визгливые крики миссис Хиггинс.

Бринсли лежал на диване, рубашка на груди набухла от крови. Бринсли был белым как мел, губы плотно сжаты, дышал он хрипло и с каким-то жутким бульканьем, клокотавшим в горле. Незнакомый мужчина средних лет стоял рядом с ним и прижимал к груди Бринсли скомканную окровавленную салфетку.

Мир вокруг Сары просто застыл. Ей казалось, что она куда-то плывет, очень медленно во что-то погружается, и уши так заложило, что она ничего не слышит. Она пошатнулась и схватилась рукой за спинку ближайшего стула.