Бремя любви - Агата Кристи

– Я насчет Генри. Он в больнице. У него полиомиелит.

«Как у Чарльза, подумала Лаура, и ее мысли ринулись к событиям многолетней давности. Как у Чарльза».

Трагедия, которую в то время она не могла осознать по малости лет, вдруг обрела новое значение.

Мука, прозвучавшая в голосе Ширли, напомнила ей ее муки матери.

Чарльз умер. Умрет ли Генри?

Да, умрет ли Генри?

– Детский паралич – то же, что полиомиелит? – спросила она Болдока.

– Просто другое название. А в чем дело?

– У Генри полиомиелит.

– Бедняга. И ты хочешь знать, выживет ли он?

– Ну… да.

– И надеешься, что нет?

– Болдок, вы делаете из меня какое-то чудовище!

– Сознайся, юная Лаура, такая мысль у тебя мелькнула.

– У любого может промелькнуть ужасная мысль. Но я никому не желаю смерти, правда, не желаю.

Болдок задумчиво сказал:

– Да. Не думаю, что ты желаешь – теперь.

– Что значит теперь? А, вы имеете в виду старую историю про Вавилонскую блудницу? – Она не смогла сдержать улыбку от воспоминания детства. – Я пришла затем, чтобы сказать: теперь я не смогу каждый день вас навещать. После обеда я уезжаю в Лондон – чтобы побыть с Ширли.

– А она этого хочет?

– Конечно! – возмутилась Лаура. – Генри в больнице, она одна, ей нужен кто-то рядом.

– Возможно… Что ж, возможно. Правильно. Так и надо. Обо мне нечего беспокоиться.

Мистер Болдок, ныне полуинвалид, получал огромное удовольствие от преувеличенной жалости к себе.

– Дорогой мой, мне ужасно жаль, но…

– Но Ширли прежде всего! Ладно, ладно… кто я такой? Надоедливый старикан восьмидесяти лет, глухой, полуслепой…

– Болди…

Болдок вдруг усмехнулся и закрыл один глаз.

– Лаура, как же легко ты поддаешься на басни неудачников. Тот, кто жалеет сам себя, не нуждается еще и в твоей жалости. Жалость к себе занимает все свободное время.

– Как удачно, что я не продала дом! – сказала Лаура Болдоку.

Это было три месяца спустя. Генри не умер, но побывал на краю смерти.

– Если бы после первых симптомов он не пошел играть в теннис, дело не обернулось бы так серьезно.

– Плохо, да?

– Он останется инвалидом на всю жизнь, это определенно.

– Бедняга.

– Ему, конечно, не сказали. И я надеюсь, что есть шанс… но, возможно они просто хотели подбодрить Ширли. Все-таки удача, что я не продала дом. Странно, у меня было чувство, что я не должна его продавать. Я повторяла себе, что это смешно, что дом слишком велик для меня, что пока у Ширли нет детей, они не захотят жить за городом. Я изо всех сил старалась провернуть дело с детским домом из Милчестера, но сделка не состоялась, и теперь я могу отозвать бумаги, и Ширли сможет привезти сюда Генри после больницы. Правда, это будет через несколько месяцев.

– Ширли одобряет твой план?

Лаура нахмурилась.

– Нет, по каким-то причинам она не хочет. Я догадываюсь почему, – она быстро взглянула на Болдока. – Вы, наверное, знаете: Ширли могла рассказать вам то, чего не хотела говорить мне. У нее практически не осталось своих денег, да?

– Она не говорила мне, но я думаю, что это так, – сказал Болдок. Думаю, Генри растратил и все свои деньги тоже.

– Мне многое рассказывали, – сказала Лаура. – Их друзья и другие люди. Это ужасно несчастливый брак. Он растратил ее деньги, он ею пренебрегал, изменял с другими женщинами. Даже сейчас, когда он так болен, я не могу его простить. Как можно было так обращаться с Ширли? Если кто и заслуживает счастья, так это Ширли. Она полна жизни, энергии – и веры. – Лаура встала и заходила по комнате. Она постаралась сдержать дрожь в голосе. – Почему я позволила им пожениться? Я же могла предотвратить или хотя бы задержать свадьбу, чтобы сестра успела разобраться, что он собой представляет. Но она так мучилась, так рвалась к нему. Я не могла не дать ей то, чего она хочет.

– Ну, ну, Лаура.

– Хуже того. Я хотела доказать, что у меня нет собственнических чувств, и я выпустила Ширли в жизнь, полную несчастий.

– Лаура, я тебе уже говорил, ты слишком много придаешь значения счастью и несчастью.

– Мне непереносимо видеть, как Ширли страдает! А вас, я вижу, это не волнует.

– Ширли, Ширли! Меня волнуешь ты, Лаура, – как всегда. С тех пор, как ты ездила на велосипедике по саду, важная, как судья. У тебя талант страдать, и ты не стараешься его уменьшить, как другие, бальзамом жалости к себе. Ты совсем о себе не думаешь.

– При чем тут я? Не мой муж лежит с острым полиомиелитом!

– А такое впечатление, что твой! Знаешь, чего я хочу для тебя, Лаура? Хорошего, обыденного счастья. Мужа, озорных шумливых детей. Ты всю жизнь была малышка трагического склада, а тебе нужно другое. Не клади на свои плечи страдания всего мира – наш Господь Иисус Христос уже сделал это за тебя. Ты не можешь прожить жизнь за другого, даже если это Ширли. Помогать – да. Но не решать за других.

Побледнев, Лаура сказала:

– Вы не понимаете.

– Ты, как все женщины, носишься со всякой ерундой.

Лаура секунду смотрела на него, потом повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Я паршивый старый дурак, вот кто я такой, – вслух сказал Болдок. Каким был, таким и остался.

Дверь отворилась, и Лаура проскользнула к его креслу.

– Так и есть, старый чертушка, – сказала она и поцеловала его.

Она ушла, и Болдок лежал с закрытыми глазами в некотором смущении. В последнее время у него вошло в привычку разговаривать с самим собой, и сейчас он вознес свои молитвы в потолок.

– Последи за ней. Господи, – сказал он. – Я не могу. Думаю, с моей стороны было самонадеянностью и пытаться.

Услышав о болезни Генри, Ричард Уайлдинг написал Ширли письмо с обычными выражениями сочувствия.

Месяц спустя он написал снова – с просьбой увидеться.

Она в ответ написала:

«Думаю, нам лучше не встречаться. Теперь Генри – единственная реальность в моей жизни. Думаю, ты поймешь.

Прощай».

На это он ответил:

«Ты сказала то, что я и ожидал услышать. Благослови тебя Бог, моя дорогая, отныне и навсегда».

«Вот оно и закончилось», – подумала Ширли…

Генри будет жить, но перед ней встала проблема практических трудностей: у них с Генри почти нет денег. Когда он, калека, выйдет из больницы, в первую очередь им нужен дом.

Очевидным ответом было – Лаура.

Великодушная, любящая, Лаура будет только рада, если Ширли с Генри приедут в Белбери. Но по понятным причинам Ширли этого очень не хотелось.

В характере Генри не осталось и следа былой легкости, он стал непослушным и привередливым инвалидом, и он сказал ей, что она сошла с ума.

– Не понимаю, почему ты против. Это же самая естественная вещь. Слава Богу, Лаура так и не продала дом. Там полно комнат. Хватит и нам, и чертовой няньке или санитару, если потребуется. Не понимаю, чего ты суетишься.

– А мы не могли бы жить у Мюриэл?

– Ты же знаешь, у нее был инсульт. Скоро может быть второй. У нее сиделка, она совсем ни бэ ни мэ, и половину дохода съедают налоги. Что плохого в том, чтобы поехать к Лауре? Она же нас приглашает?

– Конечно. Снова и снова.

– Вот и все. Почему ты не хочешь? Лаура тебя обожает.

– Она любит меня, но…

– А… Лаура обожает тебя и терпеть не может меня!

Тем лучше для нее. Она станет злорадствовать, глядя на калеку, и наслаждаться.

– Перестань, Генри, ты же знаешь, что Лаура не такая.

– Какое мне дело, какая Лаура? Какое мне дело до других? Ты понимаешь мое положение? Понимаешь, что такое быть беспомощным, неподвижным, неспособным даже повернуться в кровати? Разве можно такого любить?

– Я люблю.

– Быть привязанной к инвалиду! Очень весело!

– Меня устраивает.

– Ты как все женщины, вы обожаете обращаться с мужчиной, как с ребенком. Я завишу от тебя, и ты этим наслаждаешься.

– Говори про меня что хочешь, я знаю, как это ужасно для тебя.

– Ничего ты не знаешь! Не можешь знать. Как бы я хотел умереть! Почему эти проклятые врачи не могут прикончить человека? Это единственно правильный выход.

Давай утешай, говори сладкие вещи.

– Ладно, – сказала Ширли. – Я согласна. А то ты сойдешь с ума, и это будет для меня гораздо хуже.

Генри внимательно посмотрел на нее и невольно засмеялся.

– Берешь меня на пушку, – сказал он.

Месяц спустя Ширли написала Лауре.

«Дорогая Лаура, очень хорошо, что ты согласна принять нас. Не обращай внимания на то, что говорит Генри. Он всегда не выносил того, что ему не нравится, и сейчас в ярости. Для Генри то, что случилось, особенно ужасно».

На что последовал ответ Лауры, незамедлительный и нежный.

Две недели спустя Ширли с мужем-инвалидом приехали домой.