Хадамаха, Брат Медведя - Кирилл Кащеев

– С чего ты взял? – опешила жрица.

– Ну Королевой он быть никак не может, – с все той же простодушной обстоятельностью пояснил Хадамаха.

– Дурень ты здоровенный! Покровительствуют они ему, понимаешь? А может, и не Королева с Советником, а вовсе четыре верховные – Айгыр, Айбанса, Дьябылла и Демаан! Содани твой у них во дворце живет. На тренировки в закрытой оленьей упряжке ездит. Ни с кем не встречается, не разговаривает… Ну какие же вы упрямые, игроки! – жрица уже и не замечала, что почти умоляет строптивого мальчишку. Она зависла в воздухе, покусывая губу и явно терзаясь сомнениями. – Ладно… – наконец выдавила она. – Я подумаю, что можно сделать, – если что-то получится, через твоего тойона тебя найду! – И она стремительно взмыла в воздух. Пущенная ею вдоль площадки струя Пламени прошлась у самого носа старшины кузнецов, заклубилась пылающим водоворотом и разлетелась мелкими трескучими искрами, выдавая бушующее в жрице раздражение.

Хадамаха мысленно усмехнулся и, стараясь двигаться с беспечной неторопливостью, пошагал прочь. Остановился возле уличной торговки – купил два оленьих молока на палочках. Посредине налитого в небольшие плотные туески молока торчала вмороженная палочка – румяная веселая торговка хваталась за нее и с чмоканьем выдергивала замерзший белый молочный конус из туеска. Ухватив молоко за палочки, Хадамаха побрел в сторону дядиного дома. Он был доволен собой. С ходу добраться до Содани он и не рассчитывал, а вот услышанные от жрицы сведения его заинтересовали. Не только простые фаны, но и сами жрицы не знают, откуда он взялся – Содани, великий игрок! Как из Нижнего мира вынырнул… Хадамаха тряхнул кудлатой головой, отгоняя глупую мысль. В том, что Содани во дворце верховных живет, может, и впрямь ничего особенного нет – чтоб здешние поклонницы не приставали, особенно такие, как эта жрица! Хотя не слыхал Хадамаха, чтоб кого из игроков так ограждали, – но он в столице не бывал, не знает, как у них принято. А если жрица ему и впрямь встречу с Содани устроит… Хадамаха задумался: о чем же он Содани спрашивать-то станет – почему у того ладони под мячом рыжим отсвечивают?

Парень досадливо цокнул языком и вдруг ухмыльнулся. Надо же, ему встречу с самим Содани пообещали – мечта любого молодого игрока! – а он только и думает, как бы из того сведения вытянуть! Может, прав тысяцкий и каменный мяч вовсе не главное его дело?

Хадамаха остановился у порога, поняв, что в задумчивости добрел до самого дома. Привычно насторожившиеся уши уловили голоса за дверью – если соседки и впрямь с бабушкой не разговаривали, но делали они это громко и прямо у нее на кухне!

– …в одиночку целую банду разогнал, потом снова догнал да повязал! – рассказывал шамкающий старушечий голос.

– Молодец парень! – согласился второй женский голос, помоложе. Соседка-кожевница, дядька еще у нее для Хадамахи стражницкую куртку покупал. – И в игре отличился, и в страже трудится, всего-то тринадцать, а для дома уже добытчик! Глядишь, через День-другой в большие люди выбьется!

– Разве ж мне добычи надо, успехи надо, награды его надо? – страдальчески вздохнула бабушка. – Главное ведь, чтоб внук с бабушкой вежливый был, почтительный, советы бабушкины слушал! Да такому ребенку я бы сама все отдала, он бы у меня палец в теплую воду не опускал! А они – что сын, что Хадамаха… Домой пришли, не расскажут ничего, не посоветуются – они, видите ли, устали! И мать Хадамахина такая же была! Просто-напросто выкинули меня из своей жизни – все как один!

Умгум, мрачно подумал стоящий на пороге Хадамаха, а жизнь нам, видать, дадена только для того, чтоб бабушка ею командовала да направляла. Иначе и живем-то мы непонятно для чего! Он любил своих родителей – с вечным отсутствием ушедшего на охоту отца, с его злостью, когда дичь не шла и рыба не ловилась, с его нелегким характером. Любил мать с ее постоянными хлопотами и долгими походами по лесам в поисках целебных трав и возней с заболевшими детенышами, ради которых она оставляла Хадамаху. И брата любил – таким, какой он есть! И они любили его – со всеми его желаниями, мечтами и планами. С его собственной, только ему принадлежащей жизнью! И каждая его удача заставляла отца и брата восторженно реветь, а мать молчала, но так улыбалась, так! Хадамаха точно знал, что им нужны и его добыча, и его успехи, и его награды. Даже больше, чем свои собственные. Потому они и отпустили его сюда, хотя Хадамаха точно знал – не хотели, чтоб он уезжал! Но они любили Хадамаху всего, целиком, а не требовали, чтоб он выбросил из своей жизни все, что им не подходит, и оставил только удобный для кого-то кусочек! Как, например, хорошего внука собственной бабушки! А помянутой бабушкой воды – хоть холодной, хоть теплой – Хадамаха, кстати, не боится совершенно!

– Я тяжкую жизнь прожила и вот до чего дожилась! – продолжала жаловаться бабушка. – Чужие люди всегда слушали, что я говорю, муж-покойник, взрослый человек – слушал, а собственные дети да внук на мои советы плевать хотели…

Ну да, целыми днями только тем и заняты – сидим и хотим бабушке плохое сделать. То плюнуть, то из дома погнать. Двигаясь бесшумно, Хадамаха опустил на порог молоко. Лучше он сегодня в караулке у городских ворот поспит – если дяди там и нет, кто-нибудь из знакомых стражников пустит! Он повернулся и побежал прочь. И уже не слышал, как на кухне их дома ехидный старушечий голосок невинно согласился:

– Муж тебя слушал – это точно! Да и вся слобода тоже слышала, как ты его костерила…

– А ты, соседка, в чем внуку-то советы давать собираешься? – столь же невинно поинтересовалась кожевница. – Как каменный мяч кидать или как преступников выслеживать?

Свиток 7,

о том, как в город приезжают трое странных гостей

– Чего явился? – скроив гримасу, спросил Пыу.

– А вы чего, дядька Пыу? – Хадамаха тоже глядел недовольно, но рож корчить не стал, лицо его оставалось невозмутимым, как вытесанное из дерева. – Вы ж вроде болеть собирались?

– Не время болеть-то, когда мэнкв у ворот! – торжественно провозгласил Пыу.

Хадамаха невольно вздрогнул и быстро глянул в сторону распахнутой створки – и тут же облегченно перевел дух. Мэнква у ворот, к счастью, не наблюдалось. Хадамаха повел плечом: не его дело, ежели Пыу охота из себя героического стражника корчить.

– Дядька Пыу, а можно, я там посплю? – неспешно следуя за щуплым стражником – на три торопливых шажочка Пыу приходился один шаг Хадамахи, спросил парень и кивнул в сторону ворот, за которыми скрывалась будочка привратной караулки. Еще совсем недавно между сбитыми из цельных дубовых стволов, а поверху окованных железом воротными створками запросто расходились двое груженых нарт. Но сейчас ворота были плотно закрыты, а для пущей осторожности с внутренней стороны еще подперты стеной утрамбованного снега. По приказу тысяцкого каждый стражницкий караул в свое дежурство затаскивал на городскую стену ведра и поливал снеговую затычку водой, намораживая плотный ледяной покров. Если Хадамаху пустят спать в караулку – ведра точно ему таскать.

– А и спи, жалко, что ли, – согласился Пыу, мгновенно сообразив насчет ведер. Судя по расчетливому взгляду, брошенному им на голое заснеженное поле перед воротами, на вырубку леса вокруг стен он Хадамаху тоже вместо себя наладит.

Хадамаха помнил, как нынешним Вечером он выбрался из тайги – на это поле! Тогда он подумал, что сразу очутился в самом центре ледяного города, – таким шумным и людным оно было. Повсюду шатры, орали зазывалы, шла азартная торговля, и Хадамаху дважды пытались обокрасть, пока он проталкивался сквозь толпу к воротам. Сейчас поле было оглушительно пусто! По приказу жрицы-наместницы Югрской земли, присланному из Хант-Манска, торжище ликвидировано, торговцы, певцы-олонхосуты[2] и прочий люд отправлены под защиту городских стен. Только отряды стражников под прикрытием парящих в воздухе жриц выходили в поле, раз за разом вырубая окрестный лес и расширяя кольцо пустого пространства перед городом. Под глубоким снегом скрывались острые остовы срубленных деревьев и были в беспорядке навалены стволы – в надежде, что если мэнквы выскочат из леса, то переломают себе ноги. Пока верхние духи были милостивы к Сюр-гуду, до его ледяных стен доходили лишь слухи о злодействах великанов-людоедов. Но город продолжал жить в тревожном ожидании.

– Что, бабка из дому погнала? – насмешливо поинтересовался Пыу, оглядывая недлинную очередь из груженых нарт и немногих верховых на оленях, выстроившуюся к низенькой и довольно узкой – на ширину саней – створке в стене, через которую в город просачивались немногочисленные по нынешним временам приезжие. В руках Пыу держал банку с краской – ставить временные номерные знаки на прибывших из тайги оленях.