Московия при Иване Грозном глазами иноземцев - Генрих Штаден

Суть дела заключается в следующем. Осенью 1567 года царь задумал большой поход в глубь Ливонии, 21 сентября он выехал на литовскую границу, а 12 ноября, после совещания со своим двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем и боярами, решил немедленно вернуться обратно. Причина этого крылась в том, что польский король Сигизмунд Август через некоего Козлова стакнулся с московскими боярами и те обещали выдать ему царя. Когда это намерение было раскрыто и царь уехал домой, то и Сигизмунду не оставалось ничего иного, как распустить войско и вернуться в Гродно. Шлихтинг с некоторой неточностью представляет дело так: «И если бы польский король не вернулся из Радошковиц и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено, потому что все его подданные были в сильной степени преданы польскому королю». Это показание его особенно красочно потому, что наряду с этим прямым признанием вины бояр (их, конечно, прежде всего следует разуметь под «всеми его подданными») Шлихтинг при описании каждой казни изменников старательно подчеркивает их невиновность.

Роль князя Владимира Андреевича в этой истории представляется так. По-видимому, он сам принимал участие в заговоре, но увидел, что успеха на его осуществление мало. Тогда он, вместе с князьями Бельским и Мстиславским, отправился к Ивану Петровичу Федорову-Челяднину, стоявшему во главе всего предприятия, взял у него список участников, якобы под тем предлогом, что к заговору хотят примкнуть новые лица, и, заметя таким образом свои следы, открыл все дело царю. Но впоследствии, когда его участие выяснилось, он был умерщвлен по приказу царя. Началось следствие, которое, конечно, производилось с утонченной жестокостью того времени, и прежде всего с применением арсенала всевозможных пыток. Особенно жестоко пострадал глава заговора Челяднин-Федоров. Он погиб не только сам с семейством, но и все его поместья с их обитателями и хранившимся там имуществом подверглись полному уничтожению. Описание этих подробностей у Шлихтинга имеет особое значение, как вероятное показание очевидца. В результате расследования измены оказалось, что она пустила свои корни очень глубоко и захватила высшие власти Новгорода, как светские, так и духовные, в союзе с наиболее близкими к царю лицами, как, например, князем Вяземским, которому царь особенно доверял.

Это и вызвало знаменитый разгром Новгорода, которому Шлихтинг в своем «Сказании» уделяет очень много места. Но можно думать, что он не был при этом лично. Этим легче всего объясняются некоторые неточности рассказа. Так, прежде всего Шлихтинг относит Новгородский поход к 1569 году, тогда как он начался только в декабре 1569 года, а к Новгороду царь подступил уже 2 января 1570 года. Далее, вопреки нашей летописи, Шлихтинг представляет дело так, будто из слободы царь прямо двинулся на Новгород, а потом уже опустошил Тверь и Торжок. Но участники похода Таубе и Крузе и Штаден воспроизводят летописный порядок.

Интересно свидетельство Шлихтинга, что во Пскове всю ярость и жестокость царь обратил против монахов. Между тем Карамзин, со слов наших летописей, говорит, что Грозный как раз не велел трогать иноков и священников. Можно думать, что прав скорее иностранец, так как в заговоре против царя духовенство принимало деятельное участие, за что и пострадало сильно в Новгороде; этого не отрицают и наши летописи.

В описании Новгородского погрома обращает на себя внимание рассказ о массовом уничтожении товаров, накоплявшихся в течение двадцати лет. В этом нельзя не видеть стремления уронить торговое значение этого города, соперничавшего с Москвой.

В итоге открытия этой новой измены и были страшные казни, произведенные 25 июля 1570 года и описанные, судя по всему, Шлихтингом, как очевидцем.

В общем «Сказание» Шлихтинга дает сравнительно мало новых фактов, но освещает их по-своему.

Краткое сказание о характере и жестоком правлении московского тирана Васильевича

Извлечения[57]

Никто не мог знать ранее, каким характером и умственными способностями обладал Московский князь Васильевич, какой у него был произвол власти и какая жестокость по отношению к подданным. Посещавшие иногда Московию иностранцы были заняты исключительно торговыми делами и не видали самого князя, а если когда и видали, то не дерзали ничего расследовать и разузнавать из-за страха пред тираном, который обычно терзал удивительными и неслыханными муками иностранцев, обвиненных даже по самому легкому подозрению. Деяния его стали известными только с тех пор, как он взял Полоцк. С этого времени, при непрерывном продолжении войн, приобрели огласку, отчасти от бежавших пленников, отчасти от московитов, не имевших никакой возможности переносить власть тирана и перешедших на сторону короля, жестокость князя и его тирания, превосходившая Неронову и сокрытая раньше в силу человеческого неведения. Таким именно образом человек военный и честный, Альберт Шлихтинг, померанский уроженец, взятый в плен московитами у крепости Озерище и задержанный там при московском дворе на семь лет, отметил несколько деяний этого тирана с тою целью, чтобы он стал известным всему миру как тиран, не столько по имени, но и по своим поступкам, превышающим всякую меру злодейства и жестокости. Узнать это Альберту было не трудно, так как его, в силу образованности и знания немецкого и русского языков, выпросил себе в качестве слуги и переводчика итальянский врач, бывший на службе у тирана. После семилетней службы у врача Альберт увидел, что и его жизни грозит опасность, и с согласия своего господина убежал в Польшу, где, улучив немного свободного времени, сделал следующую краткую запись о характере и владычестве тирана.

После взятия Полоцка, как это обычно бывает в счастливую пору, тиран обнаглел от удач судьбы и начал замышлять, как ему уничтожить своих приближенных, а особенно тех из них, кто отличался знатностью и древностью рода. Он считал таких лиц себе врагами за то, что они часто советовали ему править, как подобает справедливому государю, не жаждать в такой степени христианской крови, воздерживаться от несправедливых и недозволенных войн, а, довольствуясь своими владениями, жить жизнью, достойною христианского государя; если же он хотел быть благородным и великодушным и стремился к войне, то должен был обратить свои замыслы и оружие против врагов креста Христова, татар и турок, которые, как он видел, часто опустошали соседнюю с ними Московию. Считая эти ненавистные советы за противные своим намерениям и подозрительные, он, обезумев от дерзости и задыхаясь от давно уже задуманного злодеяния, пользуется следующими уловками и коварствами при гибели великих и знаменитых древностью рода мужей, чтобы проявлять по своему произволу свое тиранство.

Был некто Димитрий Овчина, граф или, как они обычно называют, князь, пользовавшийся огромным влиянием в Московии; отец его был взят в плен под Стародубом и до последнего дня жизни находился под стражей в Литве во время той войны, когда польский король Сигизмунд произвел большое кровопролитие среди московитов и захватил Стародуб и многие другие города, а князя Овчину, начальствовавшего в ту войну над войсками московского владыки, увел пленником в Литву. Так вот этого Димитрия Овчину тиран пригласил на пир и за обедом усердно просил выпить за один глоток и дух кубок меда, сваренного согласно с нравами и обычаями страны, и этой чашей показать, как дороги для него здоровье и благополучие государя; влив эту сладкую и приятную чашу в свои внутренности, он может скорее всего засвидетельствовать, что готов без колебания пролить за это свою кровь. Наполненный медом, этот кубок доходил своими размерами приблизительно до шестнадцати кварт. Хотя Димитрий видел, что это дело неосуществимое, однако охотно принимает обязательство выпить. Он рассчитывал так: если он случайно не выпьет кубка до конца (а он наверно знал, что это будет так), то государь не будет негодовать, а скорее похвалит его готовность и быстроту в повиновении. Итак, надув щеки и расширив горло, он пьет с такою жадностью, что переполненные внутренности изрыгнули мед обратно, и все же при этом он проглотил едва только половину чаши. Тиран, питая жестокий гнев в душе, все же не проявил немедленно своей ярости, но, наподобие ласкающейся собаки, слегка упрекнул князя за нерасположение к себе, говоря, что, во всяком случае, он знает, как ему надлежит обходиться с не очень-то расположенным рабом. И так как Овчина не мог тогда пить, то тиран предложил ему пойти к винным погребам, где хранятся принадлежащие тирану напитки, и там выпить за его здоровье и благополучие что ему угодно и сколько хочет и какого рода напиток ему понравится. Овчина исполняет поручение тирана не без охоты, полагая, что тот сказал это чистосердечно. К тому же, когда он хорошо выпил, его легко было убедить. Итак, Овчина входит в винные погреба с теми, кто по приказу тирана собирался угостить его таким роскошным пиршеством, а там ожидали его псари, подготовленные и наученные тираном, чтобы, как только войдет князь Овчина, задушить его. Это и было исполнено, так как те отнюдь не отказывались от приказов тирана. Так погиб Овчина.