Ведьмино отродье - Розмари Сатклиф

Выпал один из тех дней поздней зимы, какие исполнены кроткой надежды, хотя впереди еще можно ждать бурь. На аптекарском огороде у южной стены приюта в такие дни тепло, будто весной. Нику вреда там не будет.

— Пойдем на улицу, — сказал Ловел.

Из аптекарской дверь черного хода вела на огород Довел шел впереди и слышал стук костыля за спиной. У порога из земли показались сине-зеленые стрелки подснежников, на бузине, той, что ближе, пел черный дрозд. Прямая утоптанная дорожка, начинавшаяся у порога, протянулась меж еще голых грядок, на которых скоро вновь зазеленеют чеснок и чистотел, наперстянка, пиретрум и девясил. И там, где дорожка начиналась, Довел и Ник на миг остановились, поглядели друга на друга.

— Ты готов? — спросил Ловел.

Ник в ответ ничего не сказал. Но кивнул. Ловел взял у него костыль и отступил на шаг.

— Теперь ко мне иди. Нет, смотри на меня — не под ноги.

Долго Ник не мог двинуться. Но не отрывал глаз от лица Довела, а тот еще на шаг отступил. Ловел вдруг опять вспомнил Храбреца и конюшню в Новой обители. От волнения сдавило горло.

— Шагай, — только и вымолвил он.

С невероятной осторожностью, сосредоточенностью, Ник сделал шаг, потом еще и еще — пять шагов, и тогда Ловел подхватил его, споткнувшегося, и вернул ему костыль.

Ник улыбался от уха до уха, дрожал.

— Я смог! Я смог!

— Раскричался! — сказал Ловел. — В другой раз, запомни, колено будешь сгибать. Бог дал тебе это колено, чтобы сгибалось, ты же на ноге, будто на помеле. А теперь вернемся в палату.

В аптекарской Ник помедлил перед дверью в палату.

— Когда я вернусь на стройку?

— В кашевары?

— Многие вольные каменщики из кашеваров делались.

Ловел кивнул.

— Погоди. Пять шагов не значат, что ты встал на ноги, и прежде чем тебя отпущу, я должен увериться, что сухожилие не начнет опять уплотняться. — Он улыбнулся. — Пока вырезал бы еще что-нибудь!

Ник помолчал, а потом уголки рта у него потянулись вверх.

— Нет! Я знаю, в ком тут нужда побольше, чем в резчике.

— В ком же?

— В поваре, — сказал Ник.

Глава 14. Чудо

Через несколько дней Ловел отправился к церкви на поиски Серла. Каменщики устроили на зиму себе мастерскую, укрывшись под сводом северного придела, там Ловел и нашел человека, на тесаном камне и капителях вырезавшего орнамент. Зима была мягкой, и мастера смогли многое подготовить к открытию стройки, ожидаемому на Пасху.

Поздоровавшись, Довел сразу перешел к главному.

— Вы помните Ника Редполла? Серл поднял глаза от работы.

— Да. Я вспомнил Ника. Как он там?

— Без костыля уже понемногу ходит, — сказал Ловел. — К тому времени, как вы начнете, сможет взяться за дело.

— Всегда рады ловкому кашевару. Мы соскучились по его стряпне.

Ловел вздохнул:

— И мы будем скучать по ней. Ник, пока нога окончательно выправилась, на приютской кухне трудился. Но я не про его стряпню пришел поговорить. Прошлой осенью вы сказали мне, что из него получился бы кладчик стен.

— Да, если бы не нога. — Серл осторожно ударил теслом.

— А со здоровой ногой?

— И что ж, такая здоровая, чтоб работать на самом верху, на лесах?

— Может, легкая хромота навсегда останется, но нога — да, здоровая — чтоб на лесах работать.

— Ну, тогда из него будет кладчик.

— Именно. Он обучался делу перед тем, как с ним случилось несчастье. Но я думаю, имей он возможность, Ник не просто кладку будет вести — станет каменщиком из настоящих.

Серл прервал работу, поднялся, поскреб подбородок.

— Откуда вам знать, досточтимый Ловел? С чего вы решили? — Он усмехнулся. — Берись за то, к чему годен, как говорят. И, прошу прощения, не слышал, чтобы говорили, будто ваше дело обращаться с камнем.

Ловел принялся осторожно разворачивать что-то, принесенное в куске мешковины.

— Взгляните, — сказал он и поместил второго, из вырезанных Ником Редполлом, длиннокрылого ангела на гладкую поверхность каменной глыбы, которую обрабатывал Серл.

Серл поднял фигурку и оглядел, вскинув при этом брови и сложив губы дудочкой, — вот-вот присвистнет.

— Ник сделал, Помню, строгал понемножку…

— Ник, — отозвался Ловел.

— Хорош. Да, отличная работа — для новичка. Хотя маленький деревянный ангел еще не превратит его в каменщика. Камень не дерево, и все это… — он ткнул большим пальцем через плечо, и его жест указывал на хоры без крыши, на гору тесаного камня в приделе, целиком на церковь, которая будет когда-то стоять, но пока лишь чуть поднялась от земли и зрима лишь на чертежах мастера каменщиков, — все это не резная фигурка, какую подхватишь одной рукой… Знаете, из него выйдет способный резчик.

Ловел улыбнулся.

— Я говорил ему, А он мне: это совсем другое. Совсем другое, когда стены встают, когда камни так обтесаны, что на стыке не просунешь и ноготь, когда знаешь: эта мощь вовеки не рухнет, потому что тяжесть, нагрузка приходится на верное место, и всё честь честью, и… и потому кажется, что она, выстроенная, возносится к небу, на землю не опирается.

Ненадолго пало молчание, которое нарушал только стук инструментов работающих каменщиков.

— Он так сказал? — спросил, наконец, Серл.

— Так, если я ничего не забыл. И я принес вам ангела, чтобы показать, какие способные у него руки.

— Способные для малого еще не значит: способные для большого.

— Верно. Но мне думается, умение вырезать деталь — одно из необходимейших каменщику. — Ловел окинул взглядом чудесный зубчатый орнамент, над которым трудился Серл.

— Одно из них… да. И однако, я повторю: дерево не камень. Что до дерева, то мальчик в дереве понимает, согласен.

— А если он понимает в дереве и если так проникся всем этим… — теперь Ловел окинул взглядом все, на что недавно указывал палец Серла, — может, стоит хотя бы попробовать, посмотреть — вдруг и камень он способен понять?

— Ладно, — наконец, вымолвил Серл. — Но вы бы лучше с мастером каменщиков поговорили. Не я тут людей нанимаю.

— Я уже говорил с мастером Беорнфредом. Он поставит Ника на кладку — пусть мальчик покажет себя.

— Ну а что вы от меня-то хотите? — Серл был сбит с толку и чуть раздосадован.

— Присматривайте за ним, отнеситесь сердечно. Попробуйте его в своем деле и, если решите, что способен, дайте ему у вас поучиться.

Серл помолчал мгновение, глядя на резного ангела в руках. Потом резко кивнул и вернул фигурку.

— Ладно, это я обещаю. Но не больше, знайте. Одно может сделать его каменщиком — его собственное умение.

На Пасху монастырская церковь очнулась после зимнего сна, и Ник Редполл — а о прежнем увечье напоминала лишь легкая хромота, когда он перенапрягал ногу, — вернулся на стройку, но уже не кашеваром. Ловел даже не видел, как Ник ушел, потому что выпал день конной ярмарки, и сбитого испуганным жеребенком человека занесли в палату как раз, когда Ник собирал пожитки, а когда разбитая голова бедолаги уже была забинтована, Ника Редполла след простыл, только пустая его кровать стояла в углу, только два длиннокрылых ангела возносили свечи перед алтарем в приютской часовенке.

И тогда от попечителя до недавно принятого подопечного, впрочем, успевшего вкусить прежнюю благодать, приют Святого Варфоломея, со вздохом… предался сестре Гертруде, вернувшей себе безраздельную власть на кухне.

Весна сменилась летом. Жизнь в приюте текла, как всегда. Недужный люд приходил и уходил: кто поправлялся, кто умирал. Цвели травы на аптекарском огороде, Роэр каждый день служил мессу в приютской часовне, где собирались обе палаты, и продолжал разбираться со счетами, с жалобами и всякими сложностями, с какими попечителю хлопотливой жизнью живущего приюта только и разбираться.

А через полоску истоптанной земли, которая разделяла приют и церковь, завиделись свод, покрывший хоры, и поднимавшаяся колокольня.

Шло лето, промелькнула трехдневная Варфоломеевская ярмарка. Хоры уже были покрыты, а теперь поднялся и сводчатый портал церкви, за которым последует неф — чтобы в законченном сооружении смогли идти службы…

И вот настал этот день — канун осени, — когда епископа Лондонского, того самого Ричарда де Бельмейса, четыре года назад принявшего от Ловела обет каноника, ожидали для освящения церкви Святого Варфоломея.

День был пасмурный, ветреный, по небу низко плыли тучи, собирался дождь. Но дождь еще мешкал, когда процессия во главе с епископом, которую замыкали Роэр со своими канониками в черных сутанах и мастера в воскресном платье, влилась ручьем в собор через небольшие врата в западной части хоров. Внутри все объяла тьма. Огромный пустынный чертог с высокими, еще не застекленными окнами, мимо которых торопились серые тучи, растворялся во тьме. И в его сумрачности, будто россыпь драгоценных камней вдруг, заиграли от пламени свечей у алтаря, багрец и пурпур святого хода. Воздух наполнился запахом ладана, и к высоким сумрачным сводам взвилось песнопение. Ловел подумал, что вскоре и неф, и колокольня, и трансепт — все грандиозное сооружение будет закончено, и как же ему уступает длинное, с низкой крышей строение приюта поблизости, где недужные ждут своего врачевателя. Два раздельных мира. Ловел взглянул на высокую, черную, напоминавшую долгоножку фигуру Роэра, бывшего королевского менестреля, ныне попечителя приюта, будущего приора в здешнем монастыре, и спросил себя: Роэр… далек ли от него и Роэр? Но лицо Роэра в свете свечей у алтаря было непроницаемо, как маска с надгробия рыцаря-крестоносца.