Без двойников - Владимир Алейников

Когда бездомицы окончательно его донимали, смирялся с обстоятельствами и возвращался в свои Белые Столбы. Но долго там не выдерживал. Москва тянула его к себе.

И он, прихватывая с собой очередную кипу сделанных в загородном уединении работ, возвращался в столицу, в богему, к бродячей жизни.

Осенью шестьдесят восьмого года у меня появилась квартира. Кооперативный кирпичный дом находился на улице Бориса Галушкина.

В одну сторону – ВДНХ, посетив которую летом шестьдесят пятого, во время кинофестиваля, где ему вручили главный приз, за фильм «8 1/2», великий итальянский кинорежиссёр Федерико Феллини выразился предельно кратко и максимально образно, в своём духе, с магическим преломлением реальности и брезжущей сквозь неё мистической подоплёкой: «Сон пьяного кондитера!», в другую сторону, за мостом, – Сокольники.

Совсем близко, за свободно разбросанными зданиями и обширными дворами, – река Яуза, со знаменитым акведуком, с клочками огородов на обоих берегах.

По улице грохотали трамваи, непрерывно ехали машины. Но мне моё однокомнатное пристанище казалось раем, я блаженствовал в роли его хозяина, по-новому осознавал свою независимость и уже начинал входить во вкус такой жизни, решив сделать новое жильё открытым домом для друзей и знакомых.

Больше не надо было шляться по городу, по гостям.

Гости сразу же стали приходить сами.

Вскоре они околачивались у меня в любое время суток.

По молодости лет такое ещё можно было стерпеть.

Да и то, когда я чувствовал явный перебор в нежданных визитах, то спохватывался и устраивал перерывы в общении.

Впрочем, эта мера мало помогала.

Мои знакомые привыкли к тому, что у меня всегда можно было славно и с явной пользой для души провести время – и поэтому шли и шли косяками, не больно-то считаясь с моим личным временем, настроениями и занятиями.

Непрерывно трезвонил дверной звонок, соседи ворчали.

Телефона у меня не было, поэтому гости шли наобум, надеясь застать меня дома.

Так оно, чаще всего, и случалось.

Учился я в МГУ на вечернем отделении, от занятий охотно отлынивал, предпочитая скучному времяпровождению в университетских аудиториях наше бурное богемное общение.

Понемногу подрабатывал – то грузчиком, то вместе с неугомонным Колей Мишиным распространял туристические путевки, то помощником режиссёра на телевидении, то ещё где, – сейчас уж всё это слилось в общее пятно.

Жил я тогда стремительно, даже неистово, впитывая в себя всё, что казалось мне интересным, важным.

И в доме у меня было всем всегда интересно.

О «галушкинской» моей поре выжившие могикане богемы вспоминают с ностальгическим вздохом.

Бывала у меня, как тогда выражались, вся Москва, да и всякие заезжие люди.

Поэты и прозаики —

Володя Брагинский с женой Седой, Саша Морозов с женой Аллой, Леонард Данильцев, Андрей Битов с женой Ингой Петкевич, Эдик Лимонов с женой Аней Рубинштейн, Жорж Фенерли, Генрих Сапгир, Игорь Холин, Слава Лён, Алёна Басилова, Аркадий Пахомов, Юра Кублановский, Михалик Соколов, Саша Величанский, Лёня Губанов, Гено Каландиа, Дима Савицкий, Слава Горб, Олег Хмара, Юра Каминский,

и прочие, и прочие;

художники —

Вагрич Бахчанян с женой Ирой Савиновой, Володя Яковлев, Олег Целков, Эрнст Неизвестный с Диной Мухиной, Виталий Стесин, Андрей Судаков, Миша Шемякин, Женя Бачурин, Толя Зверев, Игорь Вулох, Варя Пирогова,

и так далее, и так далее.

Москвичи и петербуржцы, киевляне и харьковчане, криворожане и днепропетровцы, с Украины и с Урала, из Грузии и Азербайджана, из Австрии и Германии, из Швеции и Франции, с жёнами и поодиночке, с рекомендациями и без таковых, люди пишущие и рисующие, поющие песни, вроде Володи Воронцова, и сочиняющие серьёзную музыку, вроде Алика Рабиновича, люди просто интересные, люди малопримечательные, любители стихов и любители выпить, любители живописи и любители новостей;

вслед за Колей Боковым мог запросто зайти сосед снизу, актёр Лёша Сафонов, ведя с собой своих друзей-киношников – актёров Тамару Сёмину, Бронислава Брондукова, режиссёра Лёню Осыку;

приезжали из Харькова Юра Милославский и Миша Басов, Боря Чурилов и Юра Кучуков, из Питера – Наум Подражанский и Боря Гройс, Володя Бродянский и Толя Белкин, Оля Назарова и Эрика Амоскина, из Киева – Марк Бирбраер и Эдик Рубин, Зоя и Олег Пушкарёвы;

из Марьиной Рощи заглядывали Виталий Пацюков с женой Светланой, из-за Яузы пешком приходил Андрей Лозин…

Нет, перечислить всех, назвать поимённо – просто невозможно!

Жизнь, что называется, кипела, и в кипении этом обнаруживались свои плюсы и минусы.

Представить всю эту публику можно так: внутри было основное ядро друзей, вокруг которого образовывались всё новые и новые кольца годовые, так сказать, весьма широкие круги знакомых.

И, конечно же, в квартире моей сразу же появился Игорь Ворошилов.

Теперь он мог не только приходить в гости, но и оставаться у меня на ночлег.

Для этой цели имелась – приобретённая после заставившего меня призадуматься случая, когда Олегу Целкову, попросившемуся ко мне на ночлег, не на чем было спать, и пришлось, поскольку мы находились тогда в гостях у Саши Морозова, обратиться с вопросом к Саше, нет ли у него раскладушки, напрокат, и таковая нашлась, и мы тащили её на себе, сквозь ночь, дабы Олегу было на чём эту ночь скоротать, – достаточно прочная раскладушка, которую Игорь с грохотом раскрывал на кухне, укладываясь, отчасти по-походному, но всё-таки и по-домашнему, в тишине, в спокойных условиях, после битв и трудов, почивать.

Он мог всласть беседовать со мной, сколько душе угодно. Мог выпить со мной или с приятелями.

Мог пообедать чем Бог послал.

Мог слушать музыку, читать книги, просто отдыхать.

Но самое главное – он мог здесь работать.

Что он и делал.

Понимая, что Игорю нужны покой и душевное равновесие для его занятий рисунком и живописью, стал я создавать ему условия.

Заодно вспомнил вовремя, что и мне следует работать.

Как-то умудрились мы без особых последствий и обид объяснить знакомым, что приходить следует только в определённые дни и часы.

Нас вроде поняли.

Шумные визиты стали более редкими.

Стали мы предпочитать видеться лишь с избранными друзьями. Во всяком случае, твёрдо помню, что была такая счастливая, относительно спокойная полоса.

И Наташа Кутузова, тогдашняя моя жена, была этим творческим затишьем очень довольна.

Квартира моя постепенно превращалась в музей современного искусства.

Работы висели на всех стенах, от пола до потолка, стояли и лежали на полу, в прихожей, на кухне, на антресолях.

Вскоре мне надоела такая пестрота.

Я решил устроить у себя постоянную выставку работ Ворошилова.

Экспозиция варьировалась, менялась.

Но зато всегда при желании сюда можно было прийти и посмотреть ворошиловскую живопись и графику в количестве, более чем достаточном для того, чтобы составить о ней мнение, так паче – постараться понять её.

Игорю идея понравилась.

Помаленьку стал он свозить ко мне из разных мест Москвы свои работы, оставляемые им ранее, от случая к случаю, где придётся, лишь бы не таскать их с собою, да и забываемые там, случалось, а то и растаскиваемые оттуда, по частям, понемногу, а потом всё смелее, всё больше, всеми, кому не лень, отчего наработанное Ворошиловым распылялось по всей столице, уходило на Запад порой, исчезало бесследно, навсегда, и концов не сыскать; стал он всё чаще ко мне привозить кое-что из Белых Столбов, если порою туда приходилось ему заглянуть ненадолго – что там, в порядке ли комната, за которую тоже ведь надо квартирную плату вносить, и целы ли его картинки, из прежних его, необъятных, неисчислимых залежей и ворохов? – мало ли что! – так уж лучше пусть будут они находиться теперь у меня, централизованно, можно сказать, здесь, где и сам он бывает всё время, а то и подолгу живёт.

Он освоился здесь, прижился.

Квартира моя была совсем новой. Мебели – никакой. В комнате – стол, шкаф, полки с книгами да табуретки, всего-то две-три, да тахта. На кухне – довольно просторной – и вовсе пусто. Холодильник потом появился. Вместо обеденного стола – широкий подоконник. За ним все мы и ели.

Но зато – изобилие живописи. И, конечно же, графики. Настоящий музей. Смотрите, привыкайте. Всё это – здесь, прямо в комнате, перед глазами, на виду, – вон сколько добра!

Чудные, в полный ватманский лист, украинским духом пронизанные, гуаши Саши Чередниченко – «Тайная вечеря», многофигурные композиции. Цветы, портреты, абстракции Володи Яковлева, да ещё – целые вороха его рисунков, иллюстраций к моим стихам. Сухие, питерские, с вывертом, с сумасшедшинкой, с иронией, стилизованные под восемнадцатый век, офорты Миши Шемякина – дамы и кавалеры, его иллюстрации к Достоевскому, сдержанные, лаконичные, очень стильные петербургские пейзажи его. Работы художников СМОГа – Лёши Курило, Бори Кучера. Офорты Эрнста Неизвестного – иллюстрации к Данте. Литографии и рисунки Миши Гробмана. Пёстрые, угластые абстракции Виталия Стесина. Рисунки Андрея Судакова. Рисунки Володи Пятницкого. Живопись Андрея Лозина. Замечательные старые гравюры. Гуаши Игоря Вулоха. Рисунок Натальи Гончаровой. Пейзаж Давида Бурлюка. Рисунки харьковских и питерских художников. Акварели Толи Зверева. Северные прялки. Иконы. Отцовские акварели. И так далее, и так далее. Невозможно всё перечислить. Много, много было всего…