Там, где кончается река - Чарлз Мартин

— А где портрет негритянки?

— Что?

Она указала в глубь помещения:

— Там всегда висел портрет негритянки. Той самой, что сидит на старом рынке и плетет корзинки.

Однажды, в самом начале первого курса, я брел по рынку и увидел эту женщину. Ей было за семьдесят. Она сидела, прислонившись к кирпичной стене, и у ее ног стояли сотни корзиночек. Беззубая, с узловатыми руками, в грязном платье, старой шляпе, с соломинкой во рту… и все-таки в ее глазах что-то было. Я спросил разрешения и провел на рынке неделю — каждый вечер в течение часа, когда солнце скрывалось за деревьями.

Эбби сказала:

— Буквально все рисуют афроамериканцев. — Она пожала плечами. — Это легкая добыча. Но вы сделали то, чего не удавалось другим. Даже в Нью-Йорке. Вы передали взгляд. У мисс Рейчел, — она коснулась рамы одной из моих работ, повернутых лицом к стене, — самые добрые и красивые глаза на свете.

— Вы ее знаете?

Она посмотрела на меня:

— Я ведь здесь выросла.

Я смутился и почесал в затылке. Эта картина никогда не стояла на витрине.

— Но где вы видели этот портрет?

Она скрестила руки на груди и кивнула в сторону окна.

— Мы не знакомы, но время от времени я подглядывала. Смотрела, что у вас новенького. Над чем вы работаете. — Девушка сняла солнцезащитные очки, и я впервые увидел ее лицо.

— Так это вы торчали за стеклом?

Эбби кивнула.

— Почему же вы ни разу не зашли? Я не кусаюсь.

Она пожала плечами:

— Иногда приятно остаться неузнанной.

Еще минут двадцать Эбби рассматривала мои картины. Она смотрела, а я чувствовал себя так, будто меня голым выставили на всеобщее обозрение.

Наконец она обернулась ко мне:

— Когда вы заканчиваете учебу?

— Теоретически летом.

— У вас проблемы?

— Ну… в общем, нет.

Она разгадала причины моего колебания и подошла ближе.

— У нас рождественская вечеринка. Мы их каждый год устраиваем. Я буду рада, если… если вы придете.

— Что? То есть… — Я старался говорить так, будто подобные вещи мне не в новинку. — Ну да. Конечно.

— В субботу. В семь. Я пришлю водителя.

Водителя?!

— Ладно. Конечно. — Я ткнул в сторону улицы: — Машину я оставляю там, за углом. Чтоб не загораживала вид.

Она в последний раз окинула взглядом студию и задержалась на единственной фотографии.

13 июня 1948 года Ната Фейна послали на стадион «Янки». Штатный фотограф заболел. Нат, тридцатитрехлетний уроженец Манхэттена, обычно поставлял интересные жанровые снимки для «Нью-Йорк геральд трибюн» — так, однажды он сфотографировал кладбище с указателем одностороннего движения на переднем плане. Но 13 июня все было по-другому. Это была 25-я годовщина знаменитого стадиона в Бронксе, и зрители собрались, чтобы проводить на покой знаменитого «третьего номера». Малыша Рута. Стадион был его домом, и все пришли на него посмотреть. Малышу стукнуло пятьдесят три года, он был величайшим бейсболистом в истории, но последние два года преимущественно провел в больницах. Спортивные комментаторы по взаимному уговору не произносили слово «рак», но когда Нат увидел Малыша в раздевалке, тот был так слаб, что не мог сам завязать шнурки. Ему помогал санитар. Нат с грустью наблюдал за ним. Малыш, исхудавший, в висящей мешком форме, накинул на плечи пальто и отправился на скамью. Когда назвали его имя, стадион взорвался. Малыш сбросил пальто, взял биту и, опираясь на нее, зашагал на свое место. Там он левой рукой снял кепку и постоял так, окидывая взглядом стадион. Фотографы снимали его спереди, расположившись между первой и третьей линиями. Они фотографировали одно из самых популярных лиц в истории бейсбола. Все, кроме Ната.

Нат видел это лицо и хорошо его помнил. Оттуда, где он стоял, видно было только место «третьего номера» на поле. Тогда как другие фотографы снимали со вспышкой, Нат использовал естественное освещение. Он снимал почти с самой земли, так что центром фотографии стали плечи Малыша и кусочек трибуны.

В итоге получилось одно из самых знаменитых фото в истории спорта.

На следующий день оно появилось на первой странице «Геральд трибюн», потом его перехватило Ассошиэйтед Пресс, и оно замелькало в газетах по всей стране. Через два месяца Малыш Рут умер. А в 1949 году Нат Фейн получил за этот снимок Пулитцеровскую премию.

Эбби указала на фотографию:

— Она здесь как будто не к месту…

Я покачал головой:

— Нет.

Она явно была заинтригована.

— Почему?

— Посмотрите на нее хорошенько. Теперь закройте глаза.

Эбби взглянула на меня.

— Закройте глаза.

Она подчинилась.

— Скажите, что вы видите.

— Его лицо.

— Вот именно. Хотя на фотографии его нет.

Я подошел к стене и выдвинул большой холст. Портрет Малыша.

— Ого. — Она с минуту разглядывала его. — А вы показывали это своим преподавателям?

Я покачал головой.

— Ну так покажите.

Я вернул картину на место.

— Я… короче говоря, я рисую портреты. По крайней мере пытаюсь.

Она уставилась на меня. Ей явно не хотелось уходить.

— Почему?

Я пожал плечами:

— Потому что они говорят без слов.

Эбби кивнула.

— Мне, к сожалению, пора. Наверное, он беспокоится. Проделал такой путь, а меня нет дома.

— Кто такой «он»?

— Папа. — Она взглянула на часы. — Значит, в семь?

Я посмотрел на свое пустое запястье.

— Конечно.

Она засмеялась.

— Спасибо за чай.

— Чая у меня хватает. А если закончится, я всегда могу наворовать еще.

Эбби натянула козырек кепки на глаза и заговорила тише:

— И… спасибо за вчерашнее.

Я поставил кружку.

— Всякий бы сделал то же самое.

— Да? — Она покачала головой. — Один тип с биноклем наблюдал за нами через окно. А второй шел мимо и притворялся, будто ничего не видит.

— Откуда вы знаете?

— Было трудно не заметить. Я лежала на спине.

Я сунул руки в карманы, изображая Джеймса Дина.

— В следующий раз выберите кого-нибудь покрупнее. Вы ведь трудностей не боитесь?

— Вы всегда шутите, когда с вами пытаются говорить серьезно?

Долгая пауза.

— Я снял эту студию почти год назад в надежде на то, что смогу продать свои работы. — Я обвел комнату жестом. — И пока еще не продал ни одной. Юмор помогает мне… Это занавес, за которым я прячусь, чтобы люди вроде вас не догадались, что король-то голый.

Эбби прикусила губу.

— Судя по тому, что болтают в городе, вы действительно любите щеголять нагишом.

— Это новая рекламная кампания, чтобы привлечь клиентов.