Пустыня (СИ) - Щепетнёв Василий

— Ну… да, пожалуй.

— Не тяжело? Туда-сюда, туда-сюда?

— Нет, не очень. У нас хороший поезд. Вечером выехал, утром приехал.

— Поезд да, конечно. «Черноземье». Сам на нём не раз ездил. Но это все-таки время, хлопоты. Да и здесь, в Москве… Гостиницы…

— В Москве прекрасные гостиницы, — сказал я.

— Не спорю, вы у нас известный москвич. Михаил Владленович частенько останавливается в «Москве», — пояснил он Миколчуку. Будто тот не знает: я ведь бронирую гостиницу через Спорткомитет. Впрочем, последнее время — напрямую. Наладил личные контакты с администрацией. Подписка на «Поиск», заграничные пустячки… Да я и сам потихоньку стал достопримечательностью «Москвы», и посетители ресторана искали глазами столик, за которым я нередко принимал гостей. Как же, победитель Фишера!

— Но гостиница хорошо, а свой дом лучше, — продолжил генерал. — Принято решение: вам, трехкратному чемпиону, выделить квартиру в Москве.

Что-то сегодня без конца без меня меня женят: то на турнир отправляют, то вот квартиру в Москве выделяют.

— У меня уже есть дом.

— В Чернозёмске? — Тритьяков сделал вид, что не знает.

— В Сосновке. Тихое, спокойное, воздушное место, двадцать минут до города. Меня вполне устраивает, знаете ли.

— И пусть устраивает, Михаил Владленович, пусть устраивает. Мы этот дом оформим, как загородную дачу. А квартира в Москве — отдельно. Можете жить, где хотите. В Сосновке — пожалуйста! В столице — пожалуйста! Поверьте, Михаил Владленович, подобные предложения кому попало не делают. Вас ценят, вам оказывают доверие!

Люблю, когда ценят, но не люблю, когда оказывают доверие. Что значит — оказывают доверие? А потом, с утратой доверия, фить-фить на выход?

Но сказал другое.

— Это неожиданно. Я должен немного подумать.

— Ну, разумеется, разумеется. А пока я хочу показать ту жилплощадь, которая предназначается вам, — он тоже встал. На этот раз Миколчук вскочил. Так и должно, когда поднимается старший по званию.

— Минуточку. Минуточку, товарищи. Я ведь не знаю никаких подробностей о предстоящем турнире. Что, где, когда?

— На эту тему у нас будет предметный разговор завтра, в Спорткомитете, в шестнадцать ноль-ноль, — сказал Миколчук, и дал мне папочку, простенькую, тонкого коричневого картона, на тесёмках. — Здесь материал для ознакомления. Не потеряйте — это для служебного пользования.

И мы с генералом спустились к выходу, оставив Миколчука в кабинете.

Нас ждала «Волга». Серая. Водитель, сержант, тронул, не спрашивая. Видно, знал заранее, куда.

Но мне никто ничего не говорил. Готовят сюрприз.

Я по сторонам не смотрел. Все равно Москву я знаю чуть-чуть. На один процент. И то не факт — Москва огромна.

— Ехать недолго, — успокоил генерал.

И я успокоился. Раскрыл папочку.

Нет, не сказать, что я совсем ничего не знал о предстоящем турнире. Знал. В общих чертах. Слушал новости — Би-би-си, Немецкую Волну, Голос Америки. Наших, конечно, тоже слушал, но у нас об этом помалкивали. И в «Советском Спорте» тоже не писали.

Итак, шахматная Олимпиада будет в Израиле, в Хайфе, и Советский Союз, страны Варшавского Договора и арабские страны её бойкотируют. Настолько бойкотируют, что делают вид, будто и нет никакой шахматной Олимпиады.

Ливия объявила контр-Олимпиаду. Но и её Советский Союз и страны Варшавского Договора в упор не замечают. А едут лишь арабские страны и какие-то странные команды. Ни одного гроссмейстера. Да и мастеров то ли два, то ли полтора. Уровень первенства водокачки. В общем, получалось смешно. А Каддафи не желал быть смешным. И организовал Турнир Мира. Величайший турнир в истории шахмат. Пригласив лучших из лучших — и тем самым обезглавив Олимпиаду в Хайфе. Сделав смешным Израиль.

Как ему удалось собрать лучших из лучших? Просто. Сумма призовых турнира приближалась к четырем миллионам долларов. Никто не уйдет обиженным: даже занявший последнее, шестнадцатое место, участник получит тридцать тысяч долларов. А за первое место — миллион. Второе — семьсот пятьдесят тысяч. Третье — пятьсот тысяч долларов. Огромные, невероятные деньги. Цена гордости Каддафи.

И никто не отказался.

И я не откажусь.

Хотя за эти деньги придется попотеть, даже и буквально.

Турнир будет проходить в городке Джалу, в Ливийской пустыне. Начнется день в день с шахматной Олимпиадой, пятнадцатого мая. Шестнадцать участников, игра в два круга, тридцать туров. По три тура в неделю. Десять недель! Два с половиной месяца! Супермарафон!

Но — миллион долларов! И даже за последнее место тридцать тысяч!

Ограничения таковы: никаких тренеров, все спортсмены должны полагаться на собственные силы. Игроки должны соблюдать законы ислама: никакого алкоголя, никаких наркотиков. Прелюбодеяние — забудьте. Карается побиванием камнями, но у участников не будет шансов. Игрока могут сопровождать только жёны, находящиеся в официально зарегистрированном браке. Исламском браке, да. Ислам разрешает многоженство.

«Волга» выехала на набережную. Проехали еще немного.

— Вот мы и на месте, — сказал Тритьяков.

Большой дом. Высокий. Чем-то схож с гостиницей «Москва». Конструктивизм.

— До «Москвы» недалеко. По мосту, полчаса бодрым ходом. Ну, а на машине…

Мы подошли поближе.

— Двенадцатый подъезд! — как о чем-то важном сказал генерал.

Ну, двенадцатый. Ладно.

Прошли. Консьержу Тритьяков показал бумагу.

— Смотровой ордер, — пояснил он мне.

Лифт поднял на восьмой этаж. На площадку выходили две двери. Дубовые. Крепкие.

Только пустое это. Я уже знал, где нахожусь. Подсказали. Бесплотные тени, и много. Так много, как я прежде и не встречал.

И все хотели мне что-то рассказать.

Нет. Не сейчас. Еще не время.

Мы вошли в квартиру.

— Пять комнат! Пять! Двести метров жилой площади! — расхваливал квартиру Тритьяков. — Потолки-то какие!

Потолки, и в самом деле, были высокие.

— А паркет!

И паркет был отличный.

— Квартиру только полгода назад как отремонтировали. И толком в ней не жили после ремонта. Свежая квартира, чувствуете! Сантехника финская, великолепная. А кухня! Пятнадцать метров кухня! А ванная! С окном!

Тритьяков подошел к окну.

— Какой вид!

Вид был на Кремль.

— И гараж! Внизу гараж!

— Такая квартира — и свободна? — удивился я.

— Бывает. Освободилась. Жильца перевели на новое место службы. Мы, люди военные, служим там, где прикажут. Сегодня в Москве, а завтра — куда пошлют.

— Понимаю, понимаю. И за что же мне такое счастье, Евгений Михайлович? Такую квартиру не каждому генералу дадут.

— Ой, не каждому, — согласился Тритьяков со вздохом.

— В чем подвох?

— Никакого подвоха. Это компенсация.

— Компенсация? За что?

— Особым решением Совета Министров определен новый порядок получения призовых. Теперь призы до десяти тысяч долларов вы, и другие шахматисты, разумеется, получаете полностью в валюте, за вычетом налогов. И делаете с ними, что хотите. А то, что свыше десяти тысяч… — он сделал паузу, но я равнодушно промолчал.

— Всё, что свыше, вы передаете государству, получая за это валютные чеки в соответствующем размере. То есть вы ничего, собственно, не теряете.

— Конечно, конечно…

— Это очень выгодное предложение, — продолжал охмурять Тритьяков. — Лучше и придумать трудно. Зачем вам доллары?

— Миллион долларов, — сказал я.

— Что?

— Зачем мне миллион долларов. Ведь именно миллион — призовые за первое место.

— Вы думаете, что непременно займете первое место?

— Это вы так думаете. Ну, или ваше руководство. И правильно думаете. Впрочем, и второе место, и третье — мало не покажется никому.

— Это ведь разовое событие — такой турнир. А квартира — на всю жизнь. Еще и внуки будут жить, дедушку добрым словом вспоминать.

— Ну да, ну да… — я видел, как пришли за женщиной. Мужа арестовали ночью, и он безропотно дал себя увести. За женщиной пришли утром. Женщина оказалась потвёрже. Из «парабеллума» застрелила троих, и потом еще сутки выдерживала осаду. Последним патроном — себе в сердце. И теперь она стояла и смотрела на меня. Тоже хочет рассказать свою историю.