Александр Македонский. Наследник власти - Неля Гульчук

«Но как все это бессмысленно, – подумала Апама. – Ведь вся эта роскошь сгорит дотла! Ни одного царя не хоронили так с начала мира. Александр замыслил эти похороны, словно для себя самого».

– И когда все должно свершиться? – спросила она.

– Царь ждет возвращения послов, отправленных к оракулу Амона.

– Неужели оракул разрешит воздать Гефестиону божественные почести, тем самым признав его божественное происхождение?

– Не забывай, что это просьба царя.

– Просьба или приказ?

– Апама, запомни, наконец: Александр – царь, а я – воин. Ты – жена воина и должна относиться к царю если не с любовью, то хотя бы с уважением.

– Даже когда мы вдвоем?

– Да, – тоном, не терпящим возражений, ответил Селевк.

Вскоре из Египта прибыли послы от оракула Амона. Чтобы придать церемонии особую торжественность, царь решил выслушать послов в тронном зале дворца.

В глубине зала шесть ступеней вели к золотому трону. Над ним был растянут пурпурный балдахин, поддерживаемый четырьмя золотыми колоннами. На верху балдахина виднелись два крылатых диска, на которых был изображен феруэр царя.

По обеим сторонам трона стояли друзья царя, сановники и жрецы.

Стены и потолок зала были покрыты блестящими золотыми пластинками, а пол устилали пурпурные ковры.

Крылатые быки с человеческими головами охраняли вход в зал. Во дворе разместилась почетная стража, копья воинов были украшены золотыми и серебряными яблоками.

Подойдя к ступеням трона, послы пали ниц: в последнее время Александр отдавал предпочтение обычаям персидского двора. Царь сделал нетерпеливый знак рукой, приказывая подняться.

Послы сообщили, что оракул Амона разрешает воздать почести Гефестиону только как герою, признавая его героическое происхождение.

Александр помрачнел:

– Хорошо. Воля оракула будет исполнена. Но герою Гефестиону будет принесено столько жертв, сколько не было и у богов.

Птолемей и Селевк переглянулись. Оба были встревожены услышанным: как бы боги не прогневались и не покарали царя.

Выйдя из тронного зала, Селевк шепнул другу:

– Александр уверен, что Гефестион видит и слышит его.

– Еще бы, – отозвался Птолемей, – ведь они родились в одном месяце, оба дети одного народа и одной страны. И под властью одних и тех же богов.

– А сколько дорог прошли они вместе! Сколько вместе построили новых городов! – Голос Селевка дрогнул от волнения.

Наступил назначенный день. В предрассветном сумраке тысячи людей окружили исполинский погребальный костер. Плечом к плечу стояли воины и командиры, сатрапы и жрецы, знаменосцы и глашатаи, певцы и музыканты. Невдалеке возвышались величественные, красочно наряженные слоны.

Обводя взглядом стройные ряды македонцев и персов, Селевк, невольно сравнивая их, думал: «Как мало осталось среди нас тех воинов, которые помнят все десять лет войны. Горсточка на всю великую армию. Острие непобедимого копья, которое когда-то составляли лучшие, уже надломилось! Все шло хорошо, пока цель была единой и нас не обременял груз колоссальной военной добычи».

У ступеней платформы пылали жаровни, стояли столы с разложенными на них факелами. Накануне внутрь башни были заложены легковоспламеняющиеся материалы и сухие благовонные травы.

Гефестион, самый близкий и жизнерадостный друг царя, перенесший трудности всех походов и битв, лежал в погребальной колеснице спокойный и торжественный.

Гетайры, прошедшие с Гефестионом множество дорог, перенесли на плечах забальзамированное тело своего военачальника к основанию башни. Александр с ближайшими друзьями следовал за ними.

Селевк не сводил глаз с Александра: царь шел с поникшей головой, опухший от бессонницы и слез.

Когда все остановились, он поднял голову. Александр словно не видел окруживших его друзей, в чьих глазах всегда находил поддержку и понимание. Казалось, что сейчас для него вообще никто не существует, кроме уходящего в небытие Гефестиона.

Воины подняли тело наверх по скрытой внутри башни лестнице и возложили на помост, стоящий на колоннах из пальмового дерева. Тут же запели крылатые сирены. Голоса скорби доносились словно с небес. Воины и певцы, не прекращая печальной песни, спустились по лестнице вниз.

Пердикка отдал приказ – подняли хоботы и затрубили слоны. Жрецы зажгли факелы. Царь первым бросил факел, за ним Пердикка, Птолемей, Селевк, Лисимах, Леоннат, военачальники и лучшие из македонских воинов. Сотни факелов падали к подножию страшной башни.

Пламя заревело. Взвивались вверх пурпурные ковры и яркие ткани, опускались распростертые крылья золотых орлов. Желтые, оранжевые, белые языки огня с неистовым гулом сметали все, чем с такой щедростью и любовью украсил костер Александр: носы кораблей, крылатых сирен, статуи мифических героев и зверей.

Какое-то время огненная башня еще стояла во всем своем пугающем ослепительном блеске. Потом этаж за этажом стали проваливаться, увлекая за собой тяжелые резные скульптуры.

Александр напряженно наблюдал, как стремительно исчезает в пламени помост с телом. Вскоре весь погребальный костер уподобился одному гигантскому факелу.

– Гефестион ушел! – тихо сказал царь. – Ушел навсегда! Земля опустела!

Среди рыдающих македонских воинов и военачальников Селевк видел лишь одно лицо – полное скорби лицо Александра.

Всходило солнце. Люди стояли, оглушенные печальной красотой трагического зрелища. Когда от костра не осталось ничего, кроме горы красных угольев и белого пепла, Александр совершил возлияние Гефестиону, а затем пригласил на погребальный пир все свое войско. Для этого пира царь повелел заколоть десять тысяч быков.

Вернувшись в свой дворец, Селевк застал Апаму безмятежно спящей. Плотные занавеси стерегли ее покой. Но Селевку сейчас необходимо было поговорить. Только Апама, прекрасно знавшая обычаи персидского двора, могла дать ответ на происходящие в Вавилоне странные вещи.

Отдернув занавеси, Селевк присел на ложе, нежно погладил волосы жены. Ресницы Апамы затрепетали, она открыла глаза и тут же зажмурилась от ослепительных солнечных лучей.

– Я даже не слышала, как ты вошел.

Она стремительно поднялась и села рядом с мужем.

– Что случилось? Я понимаю, ты расстроен смертью друга, но ведь Гефестиона не вернешь.

– Я о другом… Понимаешь, Апама, когда царь повернулся, чтобы уйти, к нему бросились жрецы всех храмов города.

Апама окончательно проснулась и внимательно слушала.

– Жрецы показались мне расстроенными. Я спросил одного из стражей, чего они хотят от царя. Страж ответил: жрецы спрашивали, нельзя ли вновь разжечь священные огни в храмах Вавилона. Александр резко ответил, что нет, до заката нельзя.

– Царь приказал погасить огонь в храмах? Сегодня, в день погребения Гефестиона? – Апама вопросительно глядела на Селевка.

– Да, в знак скорби.

Селевк заметил в глазах Апамы странный блеск. Он не мог понять, радуется она услышанному или печалится.

– Что все это означает?

– Это делается в Вавилоне только в одном случае.

– В каком?

– Если умирает сам царь.

Молчание Селевка удивило Апаму.

– Разве жрецы не сказали ему об этом?

Селевк стремительно поднялся.

– Я иду к Александру. Мы друзья царя и должны оберегать его. Особенно сейчас. Да хранят его боги!

Селевк не знал, что Апама не сказала ему главного. Следовало немедленно зажечь огни в храмах, чтобы отвратить плохое знамение. Но персиянка промолчала.

Селевк не застал царя во дворце. Храмы простояли во тьме до заката солнца.

2

Жизнь Апамы в Вавилоне протекала так, как и должна была протекать жизнь жены всесильного военачальника, особо приближенного к царю. С детства приученная к рукоделию, она пряла и вышивала. Часто к ней приходил учитель и обучал тонкостям греческого языка, вместе с ним она читала «Илиаду» и «Одиссею» Гомера, стихи великих поэтов и трагедии великих драматургов Эллады, постигала мудрость философов. Там, где прежде виделись лишь нудные наставления, открывалась твердая вера в то, что только доброе отношение людей друг к другу способствует созданию процветающего государства.

Интересно, куда направит дальше Александр свою сокрушительную армию? Неужели ему по-прежнему будет сопутствовать покровительство всемогущих богов? Поселившись во дворце Селевка в Вавилоне, Апама часто предавалась подобным размышлениям.

Каждое утро персиянка тщательно занималась своей красотой. Около своей повелительницы с момента ее пробуждения суетились шесть юных рабынь, которыми руководила верная Амитида. Поднявшись с ложа и омывшись прохладной водой, Апама накидывала на себя любимый хитон яркого вишневого цвета из тончайшей ткани. Такие ткани, окрашенные в Тире порошком из мельчайших раковин, стоили очень дорого, но Селевк не жалел денег для молодой жены. Вокруг круглого сиденья, на которое садилась Апама, бесшумно переходили с одного места на другое рабыни. Выражение юных лиц было сосредоточенным, ошибиться было нельзя. Одна из рабынь покрывала лицо Апамы массой, напоминающей жидкое тесто, старательно разглаживала щеки, потом снимала живительную мазь мягким полотняным полотенцем. Другая слегка подкрашивала лоб, шею и руки белилами, а на щеки накладывала румяна, от них лицо как бы озарялось утренней зарей; при помощи пуховки, сделанной из перышек цыплят, пудрила его нежнейшим розовым порошком. В это время третья расчесывала костяным гребнем длинные волосы и укладывала их в замысловатую прическу. Еще одна рабыня подкрашивала кармином губы и чуть оттеняла краской глаза; затем, взяв на тонкую палочку из слоновой кости немного жирной мази, изготовленной из обыкновенной сажи с благовониями, осторожно удлиняла и без того длинные ресницы. Вся «красота» была заключена в крошечных флакончиках и шкатулках из серебра и слоновой кости, стоявших на маленьком столике. На мраморном полу ждали своей очереди серебряная чаша и кувшин с горячей водой.