Вашингтонская площадь - Генри Джеймс

— Он хочет говорить с тобой завтра.

— После того, как я уже узнал обо всем от тебя? Ему следовало поговорить со мной заранее. Или, видя, какую я тебе предоставил свободу, он решил, что твоя судьба мне безразлична?

— Совсем нет, — сказала Кэтрин. — Он знает, что тебе моя судьба не безразлична. И мы тебе очень благодарны за эту… за эту свободу.

Доктор рассмеялся.

— Однако ты злоупотребила ею, Кэтрин.

— Нет, нет, отец, не говори так, — с тихой мольбой произнесла девушка, устремив на отца взгляд своих кротких, тусклых глаз.

Некоторое время доктор задумчиво попыхивал сигарой.

— Вы поторопились, — сказал он наконец.

— Да, — просто ответила Кэтрин, — наверное, ты прав.

Доктор на секунду оторвал взор от камина и поглядел на дочь.

— Неудивительно, что, ты нравишься мистеру Таунзенду, Кэтрин. Ты — сама простота, сама доброта.

— Не знаю, по какой причине, но я и вправду ему нравлюсь. Я в этом не сомневаюсь.

— А тебе симпатичен мистер Таунзенд?

— Конечно, он мне очень нравится — иначе я не согласилась бы выйти за него замуж.

— Но ведь ты совсем недавно познакомилась с ним, дитя мое.

— Ах, отец! — воскликнула девушка с некоторым воодушевлением. — Совсем не надо быть давно знакомым с человеком, чтобы он понравился — особенно если он понравился с самого начала.

— Тебе он, кажется, понравился с первого взгляда. С того первого вечера у миссис Олмонд, верно?

— Не знаю, отец, — ответила Кэтрин. — Я не могу с тобой об этом говорить.

— Разумеется. Это твои личные дела. Ты, должно быть, заметила, какого принципа я придерживаюсь. Я не вмешивался, я предоставил тебе полную свободу; я помню, что ты уже не ребенок, что ты достигла зрелых лет.

— Мне кажется, я совсем взрослая и очень многое понимаю, — сказала Кэтрин с легкой улыбкой.

— Боюсь, тебе очень скоро покажется, что ты стала еще взрослее и начала понимать еще больше. Я не одобряю твоей помолвки.

Кэтрин тихо охнула и поднялась на ноги.

— Да, дорогая. Мне жаль причинять тебе боль, но я не одобряю твоей помолвки. Тебе следовало посоветоваться со мной. Я был недостаточно строг к тебе и боюсь, что ты воспользовалась моей снисходительностью. Тебе следовало непременно поговорить со мной, прежде чем изъявлять согласие на этот брак.

— Я боялась, что ты не одобришь его, — призналась Кэтрин после минутного колебания.

— Вот видишь. Ты молчала, потому что у тебя совесть была не чиста.

— Нет, отец, совесть моя чиста! — решительно возразила девушка. Пожалуйста, не говори таких ужасных слов!

Слова отца и впрямь приводили ей на ум всякие ужасы — подлость и жестокость, злодеев и узников.

— Я просто боялась, — продолжала она, — боялась, что…

— Боялась, потому что делала глупости!

— Я боялась, что мистер Таунзенд тебе не нравится.

— И ты была совершенно права. Он мне не нравится.

— Дорогой отец, ты его совсем не знаешь, — сказала Кэтрин с такой робкой мольбой в голосе, что отец, казалось бы, не мог не пожалеть ее.

— Справедливо. Мое знакомство с ним весьма поверхностно. Но для меня и этого достаточно. Я составил себе мнение о нем. Ты ведь тоже его не знаешь.

Сцепив руки и держа их перед собой, Кэтрин стояла у камина; отец, откинувшийся в кресле и глядевший прямо на нее, обронил свое последнее замечание с безмятежным спокойствием, которое могло рассердить кого угодно.

Я, впрочем, сомневаюсь, чтобы Кэтрин рассердилась, хотя она и принялась с запальчивостью возражать отцу.

— Я его не знаю? — воскликнула она. — Да я знаю его лучше, чем кого бы то ни было!

— Ты знаешь его только с одной стороны, с той стороны, которую он предпочел тебе показать. Об остальном ты ровно ничего не знаешь.

— Об остальном? О чем остальном?

— Обо всем. Уверяю тебя, этого «остального» в нем немало.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала Кэтрин, вспомнив предостережение Мориса. — Ты думаешь, он меркантилен.

Отец смотрел на нее все тем же холодным, спокойным, оценивающим взглядом.

— Если бы я так думал, я бы так и сказал. Но я особенно остерегаюсь этой ошибки — стараюсь не заинтриговать тебя, осуждая недостатки мистера Таунзенда.

— Я не сочту это за осуждение, если только недостатки — истинные, обещала Кэтрин.

— Правда? В таком случае ты на редкость разумная молодая особа.

— По крайней мере я буду знать, какие у тебя причины. Разве ты не хочешь мне объяснить, какие у тебя причины?

Доктор слегка улыбнулся.

— Справедливо. Ты имеешь полное право осведомиться о причинах.

Некоторое время он молча курил свою сигару.

— Прекрасно. Не обвиняя мистера Таунзенда в том, что он влюблен только в твое состояние — и в то состояние, которое ты справедливо рассчитываешь получить от меня, я скажу лишь, что в его расчетах деньги явно играют более значительную роль, чем того требует забота нежного супруга о счастье своей жены. Нет, разумеется, ничего невозможного в том, чтобы неглупый молодой человек проникся к тебе вполне бескорыстной симпатией. Ты честная, добросердечная девушка, и неглупый молодой человек должен это заметить. Однако главное из того, что мы знаем относительно _данного_ молодого человека — весьма и весьма неглупого, — заставляет предположить, что, при всем почтении к твоим личным достоинствам, он почитает твои деньги еще выше. Главное, что мы знаем о Морисе Таунзенде, это что он жил беспутно и растратил свое состояние. Для меня этого достаточно, дитя мое. Я хочу, чтобы твоим мужем стал человек с иным прошлым — человек, сведения о котором говорили бы в его пользу. Если Морис Таунзенд, забавляясь и веселясь, растратил свое состояние, он, надо думать, растратит и твое.

Излагая все это, доктор говорил медленно, с расстановкой, с паузами и ударениями, без всякого снисхождения к нервическому состоянию бедняжки Кэтрин, напряженно ожидавшей отцовского решения. Наконец она опустилась на стул, склонив голову, но все еще глядя на доктора; но, как ни странно (мне даже трудно говорить об этом), Кэтрин, с ужасом понимая, что умозаключения отца склоняются не в ее пользу, не переставала восхищаться изяществом и благородством его речи. Необходимость возражать отцу угнетала и парализовала девушку; но она собрала все свои силы, чтобы тоже говорить ясно. Он был так спокоен, он вовсе не сердился; значит, и ей нужно постараться сохранить спокойствие. И она старалась — но от усилия вся дрожала.

— Вовсе это не главное, что мы о нем знаем, — сказала она дрогнувшим голосом. — Мы знаем и другое, и очень многое. Он талантливый… он так хочет найти себе занятие! Он добрый, и щедрый, и верный, — говорила несчастная Кэтрин, сама не подозревавшая, что способна на подобное красноречие. — А его состояние… состояние, которое он растратил, было совсем крошечное!