За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

того самого… легенду времен «первого охотника», которого не видел почти никогда, только, может быть, в самом детстве…

– А ты этих слушаешь, конечно, по идее, так и должно было быть, откуда бы у тебя другое мнение появиться могло, – старик говорил уже другим тоном, скорее назидательным, чем злым. – Раз тебе с детства все подряд одно и тоже говорили, Драр-герой говорит, вся Деревня говорит, значит, так и есть.

– Ему смысла врать нет.

– Конечно, нет. Он парень неплохой. Да нет, отличный парень, но ведь он такой же, как все мы тут, одной закваски, и не просто закваски, гордость, он их пример. «Смотрите, ребятишки, какими быть надо, когда повзрослеете, вот как дядя Драр». А раз пример, то не просто, как они, а всю суть их самую содержит. Все качества, из-за которых они… мы сами собой являемся. Прямой он, как палка обструганная, ему всегда ясно, что да как – вот это правильно, а вот это неправильно. А по-другому не бывает. Никогда не бывает. Он еще в детстве для себя решил, что так как папа, неправильно, а как именно папа, знать необязательно.

И Чий вспомнил Амбар этого вечера. Изо дня в день, одинаковые изо дня в день тупые шутки, свое нежелание идти сегодня. И смутное такое ощущение, что это неправильная жизнь. Может быть, дед Кунар и прав, если не во всем, то что-то он угадал определенно. Но Чий все еще был зол на него. Он не мог не ударить, не потребовать уважения. Но он уже давно понял, как его задеть, и потому крутил, пока они шли все время, догадку в голове. Спился… он спился, отец ушел, а он нет. И, когда тот закончил говорить, он произнес заготовленное:

– Да? Но ведь вы умерли! Он тогда, сразу, а ты медленно, из-за бражки, но также, тебя больше нет, дело не в старости.

Кунар повернулся. Чий думал, что он заорет, когда поймет все, что он сказал, даст подзатыльника. Но он ничего не сказал, как-то странно жалко на него поглядел и отвернулся.

Они надолго замолчали. Кроме их шагов и собачьих голосов, никаких звуков вокруг не было, и, когда лай смолкал, Чий слышал рядом хриплое стариковское дыхание. Вся улица, насколько можно видеть, была абсолютно пустынна, впереди, в темноте над дорогой, вдруг мелькнули две низкие тени, какие-то степные зверьки, забравшиеся на ночь порыться в отходах. Совершенно бесшумно вынырнули из темноты и тут же в ней исчезли, как будто ничего и не было, больше вокруг ничего не происходило.

Он время от времени глядел в сторону старика, Кунар выглядел как и прежде, как будто Чия здесь не было, как будто он шел один, как пружина, весь сжавшийся, Чий уже корил себя за то, что не сдержался, он не знал, что реакция будет такая. Он представлял, как себя чувствует дед Кунар. Наверное, он ненавидит его сейчас, и неприятно держать на плече чужую горячую ладонь, щенка неумного, к которому, единственный, хорошо относился, с детства возился с ним, с которым, не отказывал ни в чем, а он пес неблагодарный. Под темнотой, скрывавшей его лицо, Чий почувствовал, что залился краской от стыда. За домом деда Кунара прошла чуть ли не половина его детства, не надо, наверное, с ним было играть в «кто кого заденет».

– Дед, извини, я не хотел… я не то…

– Прав ты, все так.

– Я из-за брата…

– Ты думаешь, я ругать его стал, обвинять, – сказал он, и Чий увидел, что никакой ненависти у него нет, а только боль, по глазам, наверное, понял. – Куда мне, сам такой же.

– Но почему мы об этом впервые говорим, почему я об этом никогда не слышал.

– Ты молодой был потому что. Я бы их не перекричал, их много, а я один, ты бы, Чий, не понял ничего. А теперь сам решай.

– Зачем он на Громовую ходил? – спросил он негромко после паузы.

– Не, вот это не ко мне, он о своих планах никому не рассказывал.

– Не может быть, чтобы вообще никому. Для чего нужна такая воля, чтоб ни с кем из близких не обмолвиться, что за тайны такие?

– Тайны? Знал он просто, что не поймем мы его, может, обжегся пару раз, не помню. Нет здесь никакой тайны и воли тоже, это не воля, это, вроде, уважение к себе. Все, пришли.

Дорога здесь неповторимо изгибалась. Он видел это место бесчисленное количество раз и днем, и ночью, и под разными углами. Дом спал, как и повсюду вокруг, занавеска была опущена, и нигде не было заметно дыма. При их приближении темнота у стены массивно шевельнулась и, сверкнув двумя серыми глянцевыми каплями глаз и черным носом, зарычала. Зверь. Драр не держал своры, у него был только один Зверь, которого он никогда не привязывал.

– Давай, – дед Кунар хлопнул его по плечу. – Брату с матерью привет. Поправляйся.

– Дед…

– Ладно… – старик махнул рукой.

Это он его прогоняет. Разговор закончен. Все-таки зацепил я его. Чий какое-то время колебался, не рассказывать ли ему про двадцать лет и как амбарские решили идти на Громовую. Ведь повторения этого разговора больше никогда не будет, он знал это. «Ушатал ты себя, старик», – подумал он, потом кивнул.

– Удачи.

И пошел к дому. Не дойдя до двери, он остановился и оглянулся назад. Кунар удалялся, медленно, не спеша, ссутулившийся, и со спины сразу было видно, что по дороге идет старик. Наверное, ему действительно недолго осталось, что-то в нем сломалось в последнее время, что-то раньше надломленное, а теперь развалившееся окончательно, в труху. Не могут такие люди умирать годы и годы, Чий не мог представить его в такой роли, как-то не получалось, таким же, как эти, выходящие на ступеньки погреть лысую голову в белесом пуху на тоненькой шее, шамкающие безумным ртом кашку, да и кто ему ее даст – кашку…

А ведь таким, как сегодня, он его ни разу не видел, хотя и знал всю свою жизнь, наверное, никогда больше и не увидит, он вдруг совершенно ясно понял, что это действительно так, и почему это так, не могло в будущем повторится такого разговора – один из собеседников по-настоящему взрослый, слишком взрослый, а другой совсем пьяница, не о чем им было говорить. Нет точек пересечения.

Он выглядел маленьким на таком расстоянии, тоже, наверное, думает сейчас о чем-то. О чем он сейчас думает?

И Чию почему-то стало очень его жалко. Некогда удачливого, которому все само собой давалось в руки, которому все когда-то завидовали, но не семьянина, это ему чуждо было по природе, и потому оставшемуся бездетным, когда умерла жена и сын