Иерусалимские хроники - Михаил Федотов

Он нападал на Григория Сильвестровича. Он размахивал мясистыми кулаками перед самым его носом и вздымал их к потолку. Он бегал по комнате, спотыкался, как прибой, о ковровую дорожку и все сильнее мял и пинал ее на сгибах. Но через несколько минут он закашлялся, приостановился и приготовился слушать, что ему возразят.

Но Григорий Сильвестрович ничего не отвечал и загадочно ухмылялся: ему очень понравился рав Барух -- приезжий был тертым калачом! Психическая атака дородного рыжего раввина никакого впечатления на него не произвела. Слушая вполуха, доктор Барски подошел к небольшому пыльному оконцу и с интересом стал разглядывать суетящуюся магистраль знаменитого иерусалимского квартала. Что за чудо Меа-Шеарим в начале весны!

Черные ангелы-франты мчались навстречу друг другу, как стремительные эскадренные миноносцы. Парочки юных сойферов траурными бабочками порхали по узким тротуарам и, казалось, вот-вот должны были столкнуться насмерть лбами! Шли тяжелые баржи -- ангелы-кормильцы семей с массивными гормональными задами, за которыми едва поспевали нежные астеничные важенки в силиконовых матросках. Как перископы подводных лодок, всплывали на поверхность очкастые шойхеты и меламеды из окрестных ортодоксальных школ, неслись по течению красавицы-каравеллы в напудренных шотландских париках и угловатые незамужние канонерки с бледно-голубыми глазами и густыми пеньковыми косами! Что за прелесть эта весна! Но вот Григорий Сильвестрович еще раз улыбнулся своим мыслям и открыто повернулся навстречу степенному раввину.

И странное дело! Как ни различна была жизненная фабула этих людей, как ни разнились их оттепели и заморозки, бури, прибои и отливы, но любой человек, глядя в первый раз, как они стоят друг против друга на фоне портретов дер митл Ковенского Гаона и ковенских крыш со сладким дубовым дымком, подумал бы, наверное, что это два брата, два древних сказочных рыцаря Витольда, два кентавра со шпорами, два борца "сумо", которые, еще миг, и начнут толкаться массивными животами. И неизвестно, что могло бы еще померещиться прохожему, а между тем, они не состояли даже в далеком историческом родстве. И если Григорий Сильвестрович всегда выдавал себя за Иафета, то рав Фишер был несомненным Симом. Но толкаться животами насмерть ни Иафет, ни Сим почему-то не стали, а еще через минуту кабинет заполнился теплым воркующим голосом Григория Сильвестровича Барски, "толстого-барского", как называли его когда-то однокашники и друзья.

Удивительным было вот что: рав Фишер, который никому в городе в ус не дул -- да что там в городе! - тот самый рав Фишер, который, как бегемот, как слон, мог поставить на место любого всезнайку и еще утереть ему нос лихой арамейской фразой, а когда речь заходила о "краеугольном камне", то могучий ковенец всегда успевал подумать, что речь идет именно о нем, -- так вот этот рав Барух-Менахем Фишер на несколько минут вдруг абсолютно стушевался, чего с ним за всю жизнь практически никогда не случалось. Он вдруг заметил, что сидит, как проситель, на самом краешке своего великолепного кресла, но как оказался в нем, начисто не помнит! Так что приходилось думать о высших силах, в существовании которых рав Фишер и так ни капельки не сомневался.

От слов этого чугунного гостя голова рава Фишера начинала ходить ходуном. Ему самому понятно было, что Григорий Сильвестрович именно захлопотался в Европе, и в Израиль ему было вовремя не выбраться. И что портфель с письмом был украден или бесследно исчез -- в это тоже можно было поверить. Ну а уж что у ПРАВЕДНОГО идет седьмой (юбилейный) год, что Великий Гаон покоится, никого не принимает, не звонит по телефону и не отвечает на письма -- рав Фишер знал сам лучше, чем кто-либо другой. Потому что о ешивской казне сегодня можно было вспоминать, только сощурив один глаз и поморщившись. И понятно, что в юбилейный год ни о каких повторных рекомендациях от Великого Гаона и речи быть не могло!

Фишер по инерции продолжал задавать вопросы, но пора было уже давать задний ход и решать, как же из этой ситуации достойно выпутываться самому. Не поверить посланнику Великого Гаона -- значило не поверить самому ПРАВЕДНОМУ! И если этот уважаемый человек к тому же божится, что он сможет гарантировать продвижение рава Фишера вверх на ковенском престоле, то несомненно стоило и рискнуть. Волшебный голос Григория Сильвестровича еще продолжал виться в ешивских стенах, еще он продолжал старательно объяснять, как необходима будет типография "Шалома" для приближения нобелевского торжества, а рав Барух-Менахем Фишер уже отчетливо понял, что ему, увы, ничего не поделать и придется рискнуть.

"Лучшая наша сотрудница безвылазно сидит в Нью-Джерси, и если Великий Гаон хоть на один час снизойдет, если ПРАВЕДНЫЙ хоть на один миг позволит себе вернуться к земному -- все нужные свидетельства лягут, Борис Нахумович, к вам на стол! -- по-свойски, по-российски сказал доктор Барски. -- Мне же головы не сносить. И Нобель торопит!"

-- Скажите, милейший, -- перебил его, вдруг очнувшись, рав Фишер. "Нахумовича" он решил на всякий случай пропустить мимо ушей, -- о каких деньгах пойдет речь, если я решу согласиться на ваш план?

-- Вы получаете Нобелевскую премию целиком, и за русских -- по головам, плюс транспортные расходы. Оплатите его банковские долги, чтобы его раньше времени не посадили, и с премии дадите пять тысяч. Нечего его баловать! Пусть пишет. Поэт должен быть бедным!

-- Сколько же могут дать за эту премию?

-- Когда как. Когда сто тысяч, а когда и все двести.

-- Слушайте, милейший, неужели то, что пишет уважаемый Менделевич, может стоить так дорого?! -- с сомнением в голосе пробормотал рав Фишер. -Это ведь громадная сумма!

-- Да вам-то что за разница, стоит или не стоит. Это же поэзия, а не баклажаны. Раз платят -- значит стоит. А пока составим общую смету и представим ее высокому начальству.

Фишер в задумчивости покачал головой и поглубже устроился в кресле. Определенно стоило рискнуть.

-- И перестаньте вы серьезно относиться к их гиюрам! Вы же трезвый человек. Еврей не может перестать быть евреем и стать китайцем или французом! Я тоже, может быть, искренне хочу стать французом! И точно так же русский -- никогда не перестанет быть русским! Это Азия -- Восток! Вы еще с ними хлебнете. А если "Национальное бюро" усилит контроль за укрывателями?! Снизьте им на пару пунктов индекс и проводите их всех до самолета. И голова не будет болеть! Неужели же мне нужно вас учить. А о судьбе парочки дорогих вам людей мы сможем поговорить особо!

"Еее, -- протянул мысленно Фишер, -- еее!"

Да, -- повторил он вслух по-русски. -- Я согласен, милейший! Давайте сначала устроим смотр тем, о ком мы будем говорить особо.

Глава восемнадцатая

УКАЗ 512

-кедни миксйерве с ацил еигурд и ялиарзИ енаджарГ..."

,17 ежин мос

,вецубик хиксйеваккам иманелч ясеищюялвя ен ,аремон огонтимил еищюеми ен

-зИ юиротиррет ьтуникоп икорс еыннасипдерп в ынжлод

."ялиар

Глава девятнадцатая

КАНДИДАТЫ

Учебный день кончился, но -- невиданное дело -- из ешивы никто не ушел! А ведь никому не было сказано ни единого слова. Так велико было напряжение в воздухе, что никто не переглянулся, никто не спрятал улыбки! Как будто бы каждый день кто-то из постигших спускался вниз в рабочий цех! Правда, руководитель ешивы рав Фишер, открывая ежегодно эту мастерскую, говорил коротенькую речь о том, что означает для всего нееврейского мира их работа, но чтобы сам Шкловец сел за общий верстак -- такого никто из исполняющих припомнить не мог. Но вот он уселся, подлил себе в стаканчик кошерного синтетического клея и наметил первую стенку.

Сверху слышны были знакомые грузные шаги Фишера и все исполняющие сидели с насупленными и притихшими лицами. Особенного заработка сегодня быть не могло, хотя платил за эти коробочки для тфиллинов рав Фишер в принципе неплохо:

за маленькие платили по двадцать восемь агурот, а за большие, восемь на восемь, на лоб, платили даже больше. Не напрягаясь, исполняющий мог сделать штук по десять в час, а некоторые михайловцы, посноровистее, клеили и все двадцать. Если, конечно, обед был не слишком тяжелым и не начинало клонить ко сну. Сегодня на обед был суп с клецками и индюшатина с овощным гарниром, а на третье дали по хорошей груше, но настроение у исполняющих было тревожным, и никто из них не наелся. И Шкловец позвонил и велел приготовить всем чай. Раньше, в более либеральные времена, по вечерам тоже давали чай, но рав Фишер привез с собой из Америки нового машгиаха по имени Пинхас Вульф, и обстановка в ешиве сразу стала строже. "Кончать разговоры! Занятия!" -- раздавался в коридоре визгливый голос, от которого стыла кровь.

Вульф был человек поразительной учености! Впечатление от нового машгиаха усугублялось еще тем, что у постигшего Вульфа кожа была какого-то лимонного оттенка и зубы немного выдавались вперед, так что перед ним робела даже Михайловская молодежь. А ей и черт был не брат, и поднести кому-нибудь в морду они были большие мастера. Михайловцы отдавали своих парней в ешиву, чтобы их немного обуздать перед армией. Вообще мало кто из ковенцев, как говорится, шел "по военной тропе". Зато Пашка Бельдман -- ох как любил щегольнуть гранатой или парой вороненых обойм в карманах армейских брюк!