Восстание в крепости - Гылман Илькин

Городовой умолк и опять уставился на Кукиева.

— Что там еще написано? — спросил Мухаммед.

— Это все… — робко ответил городовой. — Внизу подпись господина пристава.

Мухаммед сложил листок вчетверо и сунул в карман городового.

— Ты все понял? А теперь ступай и исполняй приказание своего начальника. Живо освободить крестьян. Ясно?

— Так точно…

Мухаммед кивнул своим людям. Те снова схватили городового под руки и увели.

В спальне стало тихо. Из соседней комнаты доносились всхлипывания Тамары Даниловны. Выждав некоторое время, Мухаммед, продолжая угрожать Кукиеву пистолетом, подошел к окну.

— Господин пристав, — сказал он, — советую вам не двигаться с места до тех пор, пока не вернется городовой. У дверей стоят мои люди. Вздумаете пикнуть — пеняйте на себя. Как говорится, пуля чинов не разбирает… — Мухаммед вскочил на подоконник. — Только учтите: если опять их арестуете, в ту же ночь вам будет крышка… Ясно?

Гачаг Мухаммед был уже за окном. Пристав видел только его плечи и голову. Разбойник еще раз обернулся:

— А моего пристанища, господин Кукиев, вам вовек не сыскать. В народе говорят, что птица, у которой разорили гнездо, второй раз его не свивает. Так и мы, гачаги, каждую ночь спим на новом месте. Желаю приятных сновидений, ваше благородие…

Мухаммед, ухватившись за ветку чинары, спрыгнул на землю.

Листва на дереве задрожала, зашелестела, и опять все стало тихо.

Кукиев же продолжал неподвижно сидеть в кресле. Из гостиной все еще доносился плач Тамары Даниловны.

"Надо пойти, утешить ее…" — подумал он. Но ноги у него словно налились свинцом.

Пристав не помнил, сколько прошло времени, пока ноги у него снова стали двигаться. Из соседней комнаты уже не было слышно всхлипываний. "Наверно, уснула на диване", — решил он.

Кукиев тяжело поднялся с кресла, думая пройти к жене, но вдруг увидел ее в дверях, растрепанную, опухшую от слез. Ночная рубашка на ней была разорвана спереди почти до пояса.

Сделав несколько шагов по комнате и убедившись, что разбойники ушли, женщина глухо вскрикнула, упала навзничь на кровать и забилась в истерическом припадке. Копна длинных густых волос разметалась по подушке.

— А все твоя меланхолия!.. Ведь говорила ж я тебе!.. — причитала она. — Говорила, что все это так не кончится… Ах, до чего же мы дожили! Боже ты мой! Умираю!.. Умираю!.. Сердце разрывается… Будь проклята твоя меланхолия! Вот к чему она привела!..

Тамара Даниловна извивалась на кровати, как большая рыба, которая хочет вырваться из сетей.

Кукиев растерянно смотрел на жену, не зная, что делать. Приставша до самого низа разорвала на себе рубашку, сбросила ее на пол и лишилась чувств.

Муж подошел к кровати, поднял с пола легкое шерстяное одеяло и укрыл им нагую женщину.

Рано утром солдаты седьмой и восьмой рот, засучив до колен штаны, стирали на берегу Талачая матрасные чехлы.

Студеная вода горной речки обжигала им ноги. В икры будто вонзались сотни невидимых игл.

Чуть ниже по течению реки человек десять местных женщин полоскали белье, выбивали на камнях ковры.

Разогнув занемевшую спину, Бондарчук увидел на другом берегу двух мужчин. Они сидели на небольшом обрыве, свесив вниз ноги.

Неожиданно один из них помахал ему рукой. Виктор не придал этому особого значения, решив, что какие-то два местных жителя проявляют обычный интерес к солдатам.

Снежные вершины гор, окутанные легкой розовой дымкой, сверкали, как бриллиантовые.

"Красота!.." — вздохнул Виктор и хотел снова приняться за стирку, как вдруг кто-то дернул его за рукав. Он обернулся. Это был его товарищ Григорий Романов.

— Что тебе, Гриша?

— Обрати внимание… — Романов показал глазами на противоположный берег. — Видишь, сидят двое и делают нам знаки. Кажется, хотят что-то сказать. Только далеко… Ни черта не поймешь.

Отжимая скрученный жгутом чехол, Виктор бросил быстрый взгляд на обрыв. "В самом деле, что им надо? Вот опять замахали. И как-то чудно, словно боятся…"

Он огляделся. Солдаты были заняты своим делом. Кроме него и Романова, никто не заметил этой странной сигнализации.

Виктор нагнулся и зашептал на ухо товарищу:

— Зовут! Может, хотят сообщить что-нибудь важное! Придумай какой-нибудь повод, подойди к ним. Не мне тебя учить…

Романов весело усмехнулся, вытер мокрые руки о штаны и стал шарить по карманам. Вытащил пустой кисет, помахал им в воздухе, с досадой хлопнул себя по бедру и громко сказал:

— Вот черт! Махра кончилась. А курить охота!.. Что же делать?

Он задумался, морща лоб, поскреб затылок, опять хлопнул рукой по бедру и рассмеялся.

— А что, если пойти на тот берег к этим двоим? Разживусь у них на цигарку! Говорят, местный табачок хорош. Авось не откажут!.. Здешний народ добрый. Да и в уставе не сказано, что солдат не может попросить на закрутку!

Он повыше закатал штанины и, балансируя руками, побрел к противоположному берегу.

Кто-то из солдат крикнул ему вслед:

— Возьми и на мою долю, Григорий! У меня тоже кончилась махорка… Попроси, ничего…

Романов обернулся.

— Ладно, попрошу… — двинулся дальше.

Солдаты опять взялись за стирку. Один только Бондарчук продолжал украдкой поглядывать на обрыв, где сидели двое.

Романов вернулся очень быстро, Солдаты подскочили к нему, загалдели:

— А мне принес, Гришка?

— Где моя доля?

— Давай, давай, не скупись!

— Не повезло вам, братцы, — сказал Григорий. — Жадный чертяка попался! Только на одну закрутку дал. Говорит, кому охота курить, пусть сам придет…

Достав из кисета клочок газеты, он свернул цигарку, закурил и подошел к Бондарчуку.

— Они не меня, тебя зовут, — шепнул он. — Один назвался Усубом. Хочет что-то сказать тебе. Уж не тот ли это портной?..

Бондарчук нахмурился. "Видно, что-то стряслось! Иначе зачем бы старик ни свет ни заря потащился к реке и на глазах у солдат, пренебрегая конспирацией, стал подавать нам знаки?"

Он обернулся к Григорию и громко, чтобы все слыхали, сказал:

— Эх ты, голова садовая! Объяснил бы, что и товарищ твой курить хочет. Не отказали бы. Конечно, своя рубашка ближе к телу. Ладно, сами о себе позаботимся!..

Он швырнул на большой прибрежный валун отжатый чехол, задрал повыше штанины и побрел по воде на ту сторону.

Выйдя на берег, Виктор и в самом деле увидел мастера Усуба, а рядом с ним чернявого паренька, очень похожего лицом на портного. "Сынишка, наверно", — подумал Бондарчук.

Подошел поближе.

Уста Усуб тотчас достал из кармана красный матерчатый кисет, протянул солдату и сказал:

— Закуривай, служивый… — потом, чуть понизив голос, добавил: — Из Тифлиса получена новая литература. Надо как-то передать вам.

Сворачивая цигарку, Виктор спросил:

— Когда можно зайти?

— Ко мне в мастерскую нельзя.

— Почему?

— Вчера у меня были два ваших офицера. Хотят заказать летние кители. Обещали заглянуть сегодня. Но могут прийти и завтра. Кто их знает? Точно не сказали. Поэтому лучше ко мне не приходи.

— Где же увидимся?

Портной задумался.

Бондарчук оглянулся. Солдаты продолжали полоскать чехлы и, казалось, совсем забыли о своем товарище.

— А что, если встретиться вечером в духане? — спросил Усуб, озабоченно теребя бородку. — Никому и в голову не придет в чем-либо вас заподозрить. Ведь в духан ходят только для того, чтобы выпить и повеселиться.

Виктор заколебался. Не так-то просто солдату вечером отлучиться из казармы, прийти в духан и распивать вино за одним столиком с местными жителями. Кроме того, удастся ли незаметно пронести к себе литературу? Куда ее спрятать на первых порах? Кругом столько глаз!..

Однако размышлять было некогда.

— Хорошо, духан так духан, — сказал он, — назначайте время.

— Вечером, сразу же как стемнеет. Только сам я не могу прийти. Все знают, что портной Усуб за всю свою жизнь не взял в рот ни капли вина. Встретитесь с моим сыном Фарманом.

Мастер похлопал по плечу чернявого юношу. Тот застенчиво улыбнулся, сверкнув ослепительно-белыми зубами.

— Буду ждать вас в маленькой комнатке, — сказал он. — Там обычно мало народу.

Бондарчук сунул в рот цигарку и полез в карман за спичками. Юноша быстро опередил его, вынул коробку, чиркнул спичкой. Виктор прикурил, глубоко затянулся и спросил парня:

— Узнаешь солдата, который только что до меня подходил к вам за табаком?

Отец ответил за сына:

— Конечно, узнает. А что?