Восстание в крепости - Гылман Илькин

— Верно, господин подполковник!

— Верно, верно, верно… — нараспев протянул Добровольский.

Пройдясь еще несколько раз по комнате, он сел за стол и, вскинув на поручика глаза, сказал уже совсем другим голосом, жестко и сухо:

— Ступайте выполняйте приказание, поручик.

— Слушаюсь, господин подполковник! — И Варламов, щелкнув каблуками, быстро вышел.

Добровольский с гордостью посмотрел ему вслед поверх пенсне с толстыми стеклами, которое надевал только у себя в кабинете во время работы. Он был уверен, что не ошибся, поручив это важное дело именно Варламову, что тот рано или поздно и здесь, на Кавказе, оправдает, как всегда, его доверие.

Добровольский имел все основания верить молодому офицеру. Еще не было случая, чтобы поручик Варламов подвел его. Он лез из кожи, выполняя малейшее приказание своего благодетеля. Вот и сейчас, получив ответственное задание, он не захотел терять ни минуты. Да, он умрет, но оправдает доверие, оказанное ему командиром батальона здесь, среди этих диких гор.

От Добровольского поручик отправился в комендатуру крепости и, повалившись на диван, принялся обдумывать, с какой стороны ему взяться за порученное дело. Он перебирал в памяти солдат, которые были преданы ему и с которыми он находился в приятельских отношениях. На некоторых из них он мог положиться с закрытыми глазами. Он знал их как свои пять пальцев. Они не раз вместе кутили с проститутками на окраинах Одессы и Харькова.

Поручик Варламов вспомнил о Сырожкине, своем земляке, которого знал с детства.

Этот молодой солдат с жесткими, цвета соломы волосами, узенькими раскосыми глазками на большом скуластом лице монгольского типа с виду казался настоящим увальнем. Однако поручик знал, что Сырожкин обладает редкими качествами, которые на первый взгляд трудно было в нем предполагать. Если бы удалось прибрать к рукам этого солдата, Варламов с уверенностью мог бы сказать, что добьется успеха на новом посту. Ему было на что рассчитывать. Чего стоило одно только поразительное бесстрашие Сырожкина! Этот солдат не боялся ни бога, ни черта, ни даже самой смерти, которой так страшился Варламов, человек далеко не робкий.

Да, поручик многое отдал бы, чтобы приобрести такого помощника, как Сырожкин. Но как это сделать? Угрозы и запугивания ни к чему не привели бы. Он помнил еще с детства, что на Сырожкина подобные вещи не действуют. Надо было искать пути другие.

Что же могло прельстить солдата? Женщины, водка, деньги?

Первое сразу отпадало. Варламов знал, что Сырожкин абсолютно равнодушен к прекрасному полу. Солдаты любили, смеясь и смакуя подробности, рассказывать о том, как Сырожкин сгреб однажды на улице в охапку женщину, осмелившуюся игриво подморгнуть ему, и посадил в лужу.

А вот деньги Сырожкин любил. Больше того, деньги были единственным богом, которому он поклонялся. Деньги имели неограниченную власть над этим угрюмым солдатом с жесткими соломенными волосами, которого так боялись и ненавидели женщины.

На эту слабость Сырожкина поручик Варламов и возлагал большие надежды. Он чувствовал, что с помощью золотого тельца ему удастся заарканить и приручить строптивого солдата.

"Куй железо, пока горячо!" — Варламов решил побеседовать с Сырожкиным в тот же день после возвращения солдат в казармы.

Глава пятая

В четверг после обеда Бондарчук пришел в мастерскую портного Усуба.

Мастер, как и в прошлый раз, сидел на прилавке, поджав под себя ноги, и шил. Едва хлопнула дверь, он повернул голову и взглянул на вошедшего поверх очков. Солдата узнал сразу, но виду не подал.

— Ну что, готова моя рубаха? — спросил Бондарчук.

Уста Усуб выглянул в распахнутое окно и, убедившись, что подручного Хамдии поблизости нет, кивнул на серую, закопченную занавеску, перегораживающую мастерскую пополам.

— Иди туда. Сейчас получишь рубаху.

Бондарчук прошел за занавеску и увидел низенькую узкую дверцу, похожую на створку стенного шкафа. Дверь была приоткрыта. Услышав за ней шорох, он, согнувшись, вошел.

В полутемной сырой комнатке на токарном станке сидели двое. Едва Бондарчук шагнул за порог, они сразу же поднялись.

— Бахрам, — представился первый, стискивая пальцы солдата сильной, грубой рукой.

Бондарчук посмотрел на второго и подумал про себя: "Как странно! Лицо молодое, а сам весь седой…" Он подал руку:

— Бондарчук.

Седоволосый приветливо улыбнулся:

— Аршак.

Едва Бондарчук скрылся в потайной комнатке, уста Усуб соскочил с прилавка, скользнул за занавеску, прикрыл плотнее дверцу и повесил на гвоздь, вбитый в притолоку, несколько готовых рубашек и брюк. Дверца исчезла. Портной приложился к ней ухом, прислушался. Голосов не было слышно. Он опять взгромоздился на прилавок, сел в прежней позе и принялся приметывать полы уже почти готового архалука.

Мужчины в каморке разговаривали шепотом.

— О вашем приезде нам сообщили из Тифлисского комитета, — сказал Бахрам. — Только почему вы так запоздали?

— Это не моя вина. — Бондарчук на минуту замолчал, прислушиваясь к звукам снаружи. — Расписание движения нашего эшелона составили с таким расчетом, чтобы мы проезжали большие станции ночью. Командование опасалось рабочих митингов. Днем же мы по десять часов простаивали на безлюдных полустанках. Надо полагать, весть о том, что в эшелоне едут ссыльные матросы, распространилась по всему югу России.

Бондарчук снял солдатскую фуражку, вынул из-за подкладки сложенный вчетверо листок и протянул Бахраму.

— От Харьковского комитета… — Он опять тревожно прислушался. — Прежде всего надо подумать о конспирации. Место встреч должно быть надежным.

— Пока самое надежное место здесь, — сказал Аршак. — Портной нужен каждому. Одному — сшить, другому — залатать. Не удивительно, что к нему приходят клиенты. Вы тоже один из них. Усуб сошьет и чуху, и штаны, и чиновничий мундир, и офицерские брюки. Он пользуется большим уважением у жителей города. Можете прийти к нему в любое время. Это никого не удивит. Теперь о другом. Скажите, у вас в батальоне много членов партии?

— Среди матросов — семь человек, среди пехотинцев — никого. Но число сочувствующих там растет. Будем стараться перетягивать их на свою сторону. Вот с литературой у нас неважно. С собой мы ничего не смогли привезти. За каждым нашим шагом следят. Ходят по пятам…

— Не беспокойтесь. — Бахрам дружески похлопал по плечу солдата, к которому с первой же минуты почувствовал расположение. — Тифлисский комитет своевременно доставляет нам марксистскую литературу. Вы должны опасаться только одного: в городе действует партия армянских националистов — дашнаков. Их силы нельзя недооценивать. Они, возможно, попытаются привлечь солдат на свою сторону.

Разговор длился более часа. Наконец Бондарчук поднялся.

— Ну, мне пора. Не могу задерживаться… Связь с вами буду поддерживать или я сам, или матрос по фамилии Романов. Наш пароль — "волна".

Бахрам и Аршак не стали задерживать солдата, Он быстро попрощался и первым вышел из мастерской.

Уже светало, когда с минарета донесся призыв муэдзина к утреннему намазу.

Жители городка просыпались и сразу же начинали готовиться к ифтару [8].

В маленьком окне приземистого домика, построенного из речных камней на окраине города, еще задолго до первого азана зажглась большая десятилинейная лампа, желтый свет которой осветил часть двора и кусты граната.

Это был дом старого садовника Вейсала-киши. Хотя старику уже давно перевалило за семьдесят, он выглядел еще бодрым и крепким. Сорок лет жили они с женой в этой хибаре. Детей у них не было. В первый год замужества Пари родила мальчика, но он погиб весной во время наводнения. Вейсал-киши был человеком тихим, спокойным. Он в жизни никого не обидел, никому не сказал дурного слова. Соседи и знакомые, все от мала до велика, уважали его и любили. Многие жалели старика. "Обидел аллах беднягу, не дал детей!"

Пари-гары, добрая сердечная женщина, была на двадцать лет моложе мужа, но горе и болезнь вконец измотали ее, превратили в древнюю старуху. Шесть месяцев в году она не вставала с постели. Ревматизм преждевременно согнул ее спину. По лестнице старушка взбиралась на четвереньках, как малое дитя. За всю их долгую совместную жизнь Вейсал-киши редко видел жену здоровой. Несмотря на это супруги жили мирно и дружно. Не было случая, чтобы муж пожаловался или упрекнул в чем-нибудь свою болезненную Пари. Иногда только он сетовал в душе на свою судьбу: "Была бы у нас хоть дочка!.. Помогла бы матери, посидела бы с ней рядом, поправила бы ей подушку… Эх, господи да что говорить! Ты ведь самый справедливый! Тебе все известно. Видно, такова наша доля. Что поделаешь!.."