Гранитный линкор - Мельник Акимович

«Издевается, наверное, сколько же можно?»

Но в тоне и в лице Карпова не чувствовалось издевки. Он говорил правду. Из лейтенанта получится настоящий офицер, хотя Юрушкин всегда думал, что он уже образцовый офицер.

— Вот и начальник штаба полка хвалит своего помощника Юрушкина за образцовый порядок, который он навел в делах штаба,— продолжал Карпов.— Остается самое важное — завоевать авторитет и любовь со стороны подчиненных!

«Легко сказать — завоевать любовь подчиненных...» — подумал Юрушкин.

Как и обещал капитан Углов, Леонид Ерохин после трехдневного пребывания в медсанбате был зачислен в разведывательный отряд. А через неделю туда, тоже из медсанбата, пришли Камушко и Арбузов.

Отряд Углова находился на отдыхе.

После краткой политинформации о положении на фронтах, которую проводил сам командир, разведчики собрались в землянке второго взвода. Там было просторней и уютней. Настроение у всех было напряженное: ждали почтальона. Каждый надеялся получить весточку от родных, любимых или знакомых.

Не ожидал весточки только Федя Егоров, молчаливо лежавший на нарах. «Кто мне напишет?» — часто говорил он. Село Алексеевка, где он родился, было оккупировано немцами. Отец — колхозный бригадир — умер еще до войны, мать погибла от бомбежки. Родное село Егоров часто видел во сне. С ним были связаны лучшие годы его жизни. Там он родился, рос, учился, там впервые горячо полюбил. Наташа... «Где она и что с ней сейчас? — Мучительно сжималось сердце. Федор зажмурил глаза. — Нет, лучше не думать об этом».

Гулко скрипнули под его нескладным могучим телом нары. Рядом были друзья-разведчики. Ерохин разбирал пулемет. Семен Сибиряк лежал на нарах и задумчиво смотрел в потолок.

— Сенюша! — подсел к нему радист Амас. — На гитаре играй. Ты хорошо можешь!

— Давай, Сеня!

— Что-нибудь такое, чтобы за душу хватало!

— Ту, Сеня, которую сам сочинил... про любовь, — настойчиво просили матросы. — Спой!

Сибиряк достал из чехла гитару, бережно смахнул с нее пыль, слегка коснулся струн, и глаза его сделались грустными.

Разведчики удобно разместились вокруг Семена, забыв все, с жадностью смотрели на пальцы и лицо Сибиряка.

                                                                                Ты лети, моя песня.

                                                                                Лети к Енисею,

                                                                                Кто-то там в тишине

                                                                                Обо мне загрустил.

                                                                                Это серые очи.

                                                                                Это синий платочек.

                                                                                Та, которой я сердце 

                                                                                Свое подарил...

Сдержанно зазвучал берущий за самое нутро мягкий взволнованный голос Сибиряка.

                                                                                Знаю, та не забудет,

                                                                                Помнить ласково будет,

                                                                                Пусть сожмет мой подарок

                                                                                В горячей руке...

— продолжал петь Семен. И будто не губы, а сердце шептало эти простые, близкие каждому воину слова.

                                                                                А о ней, о далекой,

                                                                                Я всегда вспоминаю

                                                                                И грущу, как она

                                                                                Обо мне, в тишине...

                                                                                Ветер лозу сгибает,

                                                                                Но ее не ломает,

                                                                                Не ломается дружба,

                                                                                Не сгорает в огне.

— Правильно, Сеня, будто мою душу на струны выкладываешь! — горячо шепчет другу Егоров. — Как это? «Не ломается дружба, не сгорает в огне»! Хорошо!

В землянке уже негде сидеть. Матросы открыли дверь, вырвавшаяся на простор песня поплыла над голыми сопками и заснеженными землянками.

                                                                                Из холодной траншеи,

                                                                                Неуютной землянки

                                                                                Пусть плывет моя песня

                                                                                К родной стороне.

                                                                                Сероглазой расскажет,

                                                                                Сердце друга покажет,

                                                                                Чтобы помнила всюду

                                                                                Она обо мне...

— Эх, войне бы скорее конец! — говорит старшина своему соседу.

                                                                                Если пуля нагрянет,

                                                                                Сердце жить перестанет,

                                                                                Смерть поставит свою

                                                                                Костяную печать.

                                                                                Засыхают березы,

                                                                                Отцветают и розы.

                                                                                Дружба — нет! — не умрет,