Хайбах: Следствие продолжается - Муса Хадисов

Я работал следователем, прокурорам, судьей и в других должностях с 1937 года в Курчалоевском, Шалинаком и Атагинском районах Чечено-Ингушетии. В марте 1942 г. был выдвинут заместителем Наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР.

18 февраля 1944 года в г. Грозный приехали Л. П. Берия и другие руководящие работники НКВД. В тот же день утром меня пригласил бывший тогда председатель Совнаркома Супьян Моллаев и сообщил, что предстоит выселение чеченцев и ингушей.

Он сказал, что будет встреча у первого секретаря обкома партии Иванове и чтобы я никуда не отлучался. Потом, через два часа, меня пригласили в кабинет Иванова. Там находились Моллаев, Серов, Круглов, заместители Берия. Все это было засекречено. О том, что в республике находится Берия, мне сказал Моллаев. Мне также оказали, что я должен ехать в Галанчожский район. Туда я поехал с Халимом Рашидовым, вторым секретарем Чечено-Ингушского обкома КПСС.

Рашидов должен был быть в Сунженском районе, а я — в Галанчожском. До ст. Слепцовской мы ехали вместе. Нам сказали, что нас ожидает заместитель Берия — Аполлонов и другие высокопоставленные военные.

Когда мы прибыли на станцию, там в железнодорожном вагоне находились генерал-полковник Аполлонов и другие генералы. С нами представитель высокой власти вел беседу. Зазвенел телефон и я понял, что Аполлонов разговаривает с Берия, так как, обращаясь к нему, называл по телефону его имя и отчество: Лаврентий Павлович.

В Галанчож должны были поехать я, один генерал, старшие офицеры в сопровождении солдат. Как фамилия генерала, я не знаю. Они в то время не называли своих фамилий.

Др с. Галанчож мы ехали на автомашинах. Еще до нашего отъезда после обеда в обкоме партии проводилось совещание партийно-хозяйственного актива. Когда мы вышли от 1-го секретаря, нам сказали ждать в приемной. Оттуда нас пригласили в зал заседания и там объявили, что предстоит выселение всего народа и что все мы должны принять участие в этом. Лично я сам задал вопрос:

— Почему выселяют всех, в чем они повинны? Например, один мой брат вернулся контуженным с фронта, а пять других братьев находятся на фронте. Почему я и моя семья, как и тысячи других, должны выселяться. На этот вопрос Серов ответил, что эта мера временная, основная масса людей вернется обратно.

Никакой подписки о неразглашении сведений о поголовном выселении чеченцев у нас не брали, так как это объявлялось тем, кто был допущен к работе с секретными документами. Однако всех предупредили, что за разглашение этой государственной тайны будут привлечены к уголовной ответственности вплоть до расстрела.

Так вот, в с. Галашки нам подали лошадей и на них в сопровождении примерно 16 солдат — я, генерал и другие офицеры — поехали в Галанчожский район.

За полтора месяца до выселения в селах Чечено-Ингушетии начали появляться солдаты. Под видом учений, ведения боевых действий в горных условиях, готовились к массовому террору.

Вечером мы прибыли в с. Ялхорой, Галанчожского района. Наше появление в этом районе было засекречено. Выселение чеченцев ожидалось начать 27, а 28 февраля 1944 г. — закончить. Потом я узнал, что 24. 02. 44 г. в плоскостных районах республики чеченцев выселили. Об этом мне сообщил сам Гвешиани.

Кстати, Гвешиани полтора месяца находился в с. Ялхорой, руководил выселением аборигенов в Галанчожском районе. Он в то время занимал должность начальника Дальневосточного управления НКВД и был командирован в Чечню. В каждом районе выселением наших соотечественников руководил военный не ниже звания генерала. В с. Ялхорой нам представился сам Гвешиани. Внешне он разговаривал вежливо, культурно, называл меня по имени. Это (было вечером 10 февраля 1944 года.

До 24 февраля мы прибыли в с. Ялхорой, а после с капитаном Громовым поехали по маршруту с. Акки — Эскн — Хайбах — Нашхой. С Громовым я познакомился в пути следования. В ночь с 26 на 27 февраля 1944 г. мы приехали в с. Хайбах. В to время из Галанчожского района люди еще не были выселены. Были слухи о том, что здесь орудует банда Исраилова и поэтому, по всей видимости, власти придавали особое значение этому району и выселение чеченцев отсюда было немного отсрочено.

27 февраля в с. Хайбах собрали жителей для отправки в г. Грозный. В Ялхорое находился штаб войск, привлеченных к выселению.

В Хайбахе в конюшне колхоза им. Л. П. Берия собрали людей со всех окрестных хуторов и сел. Офицер НКВД приказал тем, кто не может идти, зайти в помещение, там подготовлено место, завезено сено для утепления. Здесь собрались старики, женщины, дети, больные, а также здоровые люди, присматривающие за больными и престарелыми родственниками. Сюда же зашли и здоровые люди, которые предполагали, что их вместе с нетранспортабельными могут увезти на машинах, подводах. Некоторые поговаривали, что их вывезут на самолетах. По моему подсчету в конюшню зашло 650–700 человек. Это происходило на моих глазах. Всех остальных жителей района через с. Ялхорой под конвоем отправили в с. Галашки и оттуда до ж. д. станции. Примерно в промежутке с 10 до 11 часов, когда увели здоровую часть населения, ворота конюшни закрыли. Слышу команду: — Огонь!.. Вспыхнул огонь, охватив всю конюшню. Оказывается, заранее было подготовлено сено и облито керосином. Когда пламя поднялось над конюшней, люди, находившиеся внутри конюшни, с неестественными криками о помощи выбили ворона и рванулись га выходу. Генерал-полковник Гвешиани, стоявший недалеко от этих ворот, приказал: — Огонь!.. Тут же из автоматов и ручных пулеметов начали расстреливать выбегающих людей. Выход у конюшни был завален трупами.

Один молодой человек выбежал оттуда, но в метр, ак в двадцати от ворот его настигли пули автоматчика. Выбрались еще двое, но их у ворот также расстреляли.

Я подбежал к Гвешиани и попросил у него, чтобы прекратили расстреливать людей, ведь это же произвол. Гвешиани ответил, что на это есть приказ Берия и Серова и попросил не вмешиваться в это дело. Иначе, как и они, погибнете здесь. Капитан Громов также начал возмущаться по поводу уничтожения людей. Мы с Громовым больше ничего не могли сделать.

Гвешиани позвал меня и Громова, дал в сопровождение несколько солдат и отправил нас в с. Малхесты. Малхесты состоит из мелких горных хуторов. С боевыми башнями, построенными несколько веков назад. И здесь была страшная картина: с промежутками в несколько десятков (.метров по дорогам и тропам валялись трупы расстрелянных горцев. В самом Малхесты трудно было найти дом, где не находился бы труп расстрелянного чеченца.

Через несколько дней, когда мы с Громовым возвращались обратно, в пещере увидели много бездыханных расстрелянных тел. Мне особенно запомнилась мертвая женщина, прижавшая к себе трупы двух детей — грудного ребенка и другого 2–3 лет.

В пути следования в Малхесты и оттуда мы чеченцев не встречали. Повсюду были солдаты, а оставшаяся часть аборигенов скрывалась в горах и лесах. Их автоматически причисляли к бандитам и жестоко с ними расправлялись.

Когда мы возвращались в Малхесты, с Громовым мы заехали в Хайбах, чтобы посмотреть, что осталось после расстрела людей. В Хайбахе, у конюшни, чеченцы выкапывали трупы сожженных и расстрелянных людей. Увидев нас, они бросились в разные стороны. Я им на чеченском языке крикнул, чтобы они остановились, подошли ко мне. Один из них приблизился ко мне, а остальные разбежались. Подошедший ко мне был Жандар Гаев. Виду него был ужасный. Он с земляками на месте сожжения круглые сутки откапывал трупы чеченцев и хоронил их в другом месте. Жандар сказал мне, что они уже похоронили 137 трупов.

В разговоре с нами Гаев рассказал, что они отстали от, своих и скрываются в горах. Я им посоветовал, чтобы они сдались властям. По Жандар мне ответил, что убивают и тех чеченцев, которые добровольно идут к военным с просьбой соединить их с родственниками. Он попросил у меня какой-нибудь документ, чтобы их не расстреляли. Рядом стоял Громов. Он был поставлен в известность этого разговора. Тогда мы с Громовым выдали справку Жандару Гаеву о том, что эти люди отбились от родственников и просили помочь им следовать к месту выселения. Мы сказали, что не знаем, поможет ли эта справка им в чем-нибудь, так как у нас не было никакой печати или штампа заверить этот документ.

Потом мы с Громовым добрались до ж. д. станции «Слепцовская». Там встретили какого-то полковника-грузина. У него спросили, где находятся Серов и Берия. Мы хотели им доложить, что в горах при выселении чеченцев допущены злоупотребления. Уничтожено много невинных людей путем расстрела и сожжения. Полковник что-то сказал своему шоферу на грузинском языке. Громов понял, о чем он говорит, так как он раньше работал в Грузии и знал грузинский язык. Мой спутник срочно предложил уехать. Мы сели в автомашину и удалились. Громов объяснил мне, что полковник вызвал автоматчиков расстрелять нас как лишних свидетелей преступления в Хайбахе и в Малхесты. Когда мы проехали с. Закан-Юрт, нас догнала военная автомашина. Офицер, ехавший на ней, сказал, что нам повезло, что мы уехали оттуда, так как нас искали автоматчики. В Грозном обо всем, что видел, я подробно рассказал Серову, примерно 8-го марта. Генерал был в ярости, приказал мне не говорить никому об этом. В то время я даже не мог заикнуться о преступлениях, совершенных войсками, так как меня могли физически уничтожить как свидетеля.