Невинные рассказы - Михаил Салтыков-Щедрин

Но вот и батюшка пришел; Кондратий Трифоныч слышит, как он сморкаетсяи откашливается в передней, и в нетерпении ворчит:

– О, чтоб!.. сморкаться еще выдумал!..

Батюшка – человек маленький, рыхленький; лицо имеет благостное, новместе с тем и угрожающее, как будто оно говорит: "А вот погоди! скажу ятебе ужо проповедь!" Ходит батюшка, словно лебедь плывет, рукой действуетразмашисто, говорит размазисто. Нос у него, вследствие внезапного переходасо стужи в тепло, влажен, на усах висят ледяные сосульки.

– Скука, отче! – говорит Кондратий Трифоныч после взаимныхприветствий.

– Можно молитвою развлечься! – отвечает батюшка, и при этом лицо егоосклабляется.

– Ну вас!

Молчат.

– Сидел-сидел, молчал-молчал, – начинает Кондратий Трифоныч, – индадурость взяла! черт знает чего не передумал! хоть бы ты, что ли, отче, паству-то вразумил!

– Разве предосудительное что заметить изволили? – отвечает батюшка, илицо его выражает жалость, смешанную с испугом.

– Да что! грубят себе поголовно, да и шабаш!

– Непохвально!

– Просто житья от хамов нет!

– В ком же вы наиболее такое настроение замечать изволили, КондратийТрифоныч?

– Во всех! От мала до велика – все грубят! Да как еще грубить-товыучились! Ни слова тебе не говорит – а грубит! служит тебе, каналья, стакан воды подает – а грубит!

Батюшка тоскливо помотал головой и крякнул.

– И во многих такое настроение замечаете? – брякнул он, позабыв, чтоповторяет свой прежний вопрос.

– Да говорят же тебе: во всех! во всех! Ну, слышишь ли ты: во всех! вовсех!

Батюшка слегка привскакнул и откинулся назад, как будто обжегся. Опятьмолчат.

– Что ж это за скука такая! – начинает Кондратий Трифоныч, – закуску, что ли, велеть подать?

– Во благовремении и пища невредительна бывает.

– А не во благовремении как?

Батюшка опять привскакивает и откидывается назад.

– Ну, и сиди не евши: зачем пустяки говоришь!

Молчат.

– Не люблю я, когда ты пустяки мелешь!

Молчат.

– И кого ты этими пустяками удивить хочешь?

Батюшка краснеет, Кондратий Трифоныч тяжко вздыхает и произносит:

– Ох, скука-то, скука-то какая!

– Время неблагопотребное, – рискует батюшка, но тут же обнаруживаетбеспокойство, потому что Кондратий Трифоныч смотрит на него сурово.

– И откуда ты этаким глупым словам научился? говорил бы просто: непотребное время! И не надоело тебе язык-то ломать! – строго говоритКондратий Трифоныч.

Опять водворяется молчание, изредка прерываемое глубокими вздохамиКондратия Трифоныча. Батюшка вынимает платок из кармана и начинает вытиратьим между пальцев.

– Что это я все вздыхаю! что это я все вздыхаю! – произносит КондратийТрифоныч.

– О гресех… – начал было батюшка, но не окончил, а только пискнул.

– Тьфу ты!

Молчат.

– А ты слышал, что Скуракин на днях такого же вот, как ты, попа высек? – спрашивает внезапно Кондратий Трифоныч.

– Сс… стало быть, следствие наряжено?

– Да, брат, тоже вот все говорил: "о гресех" да «благоутробно» – ну, ивысек!

Всю эту историю Кондратий Трифоныч сейчас только что выдумал, иникакого попа Скуракин не сек. Но ему так понравилась его выдумка, что ондаже повеселел.

– Да, брат, права наши еще не кончились! Вот вздумал высечь – и высек! Ищи на нем!

– Однако, позвольте, Кондратий Трифоныч, осмеливаюсь я думать, чтогосподин Скуракин поступил не по закону!

– Ну! по какому там еще закону! Известно, секут не по закону, а пообычаю!

– Позвольте, Кондратий Трифоныч! Я все-таки осмеливаюсь полагать, чтогосподин Скуракин не имел никакого права!

– Высек – и все тут!

– Высечь недолго-с…

– Ну да… и долго, и не долго… а высек!

Батюшка крякнул; он видимо был обижен. Что ж это такое, в самом деле? И с какой стати Кондратий Трифоныч завел такую пустую материю? и незаключают ли слова его фигуры иносказания?

– Стало быть, этак всех высечь можно? – произнес он с видимымволнением.

– Всех!

– Стало быть, и… – Батюшка недоговорил.

– Стало быть, и…

Батюшка обиделся окончательно. Мало-помалу он так разревновался, чтодаже встал и начал прощаться.

– Уж я, Кондратий Трифоныч, лучше в другой раз приду, когда улучитсяболее благоприятная минута, – сказал он.

– Ну, да постой! куда ты! это ведь я пошутил!

– Неблагообразно шутить изволите!

– Фу, черт! опять ты с своим благоутробием! да говорят тебе: пошутил!

– Нет, Кондратий Трифоныч!

– Слышишь, говорят: пошутил!

– Нет-с, Кондратий Трифоныч!

– Ну, и ступай! ну, и пропадай! Только ты у меня смотри: ни всенощных, ни молебнов… ни-ни!

– И не надо-с! собственную же свою душу не соблюдете!

Батюшка ушел, в передней опять послышалось откашливание и сморкание;Кондратий Трифоныч опять почувствовал прилив тоски.

– Эй! воротить его! – крикнул он.

Ванька побежал, но воротился с ответом, что батюшка не идет.

– Сказать ему, что я умираю!

Батюшка воротился, но стал у самой двери.

– Что вам, сударь, угодно? – спросил он с достоинством.

– Да садись же ты!

– Нет-с, и дома посижу!

– Ну, да полно! благопрости ты меня! поблагобеседуй ты со мной! Ну, видишь?

Батюшка колебался.

– А не то, давай почавкаем что-нибудь! А если и это не нравится, такпоблаготрапезуем!

Батюшка плавными шагами приблизился к стулу и сел. Но он все-таки ещене совсем оправился, потому что опять вынул из кармана платок и началвытирать им между пальцев.

Приносят водку; Кондратий Трифоныч наливает рюмку и подносит батюшке;но в ту минуту, когда батюшка уж почти касается рукою рюмки, КондратийТрифоныч делает быстрый маневр, и мгновенно выпивает водку сам. Батюшкакрякает и опять косится на шапку. Однако на этот раз все устраиваетсяблагополучно.

– Я думаю на будущий год молотилку выписать! – говорит КондратийТрифоныч, а сам в то же время думает: "Кукиш с маслом! на какие-то деньгиты выпишешь!"

– Это полезно, – отвечает батюшка, – и крестьяне от вас позанятьсямогут.

– Я и сеноворошилку куплю, – упорствует Кондратий Трифоныч, – да вотеще сеялка такая есть…

– Сс… – произносит батюшка.

Молчат. Выпили по другой.

– У меня имение хорошее! – говорит Кондратий Трифоныч.

Батюшка, неизвестно с чего, вдруг распростирает руки, как будто хочетобнять необъятное.

– Ну да! Это надо сказать правду, что хорошее! нужно только рукиприложить! – продолжает Кондратий Трифоныч, – вот я с будущего года молоков Москву возить стану!

– Экипажцы, стало быть, такие сделаете?

– Ну да! Положим, например, что корова дает… ну, хоть ведро в день!

Батюшка крякает и откидывается назад.

– Ну да… ну, хоть ведро в день! положим, хоть по восьми гривен заведро… сколько это будет?

Кондратий Трифоныч задумывается и в рассеянности выпивает третьюрюмку. Батюшка съедает грибок.

– Одного торфу сколько у меня! – вдруг восклицает Кондратий Трифоныч.

– Стало быть, торфом торговать будете? – спрашивает батюшка и, приложив руку к сердцу (дабы не распахнулась ряска), крадется к столу, чтоботрезать кусочек ветчинки.

– Всем буду торговать! и молоком буду торговать! и торф будупродавать! и ягоды в Москву буду возить! Нонче, брат, глядеть-то нечего!нонче, брат, дворянскую-то спесь надо побоку!

– Сс… – удивляется батюшка, – стало быть, изволите находить, чтонепредосудительно?

Вместо ответа Кондратий Трифоныч выпивает четвертую и в то же времяуказывает на графин батюшке, который немедленно следует его примеру.

– А позвольте узнать, – спрашивает батюшка, – как же теперь купцы, мещане… стало быть, им возбранено будет торговать?

– А мне что за дело!

– Стало быть, этого уж не будет, чтоб всякому, то есть званию пределбыл положен?

– Не будет! а что?

– Ничего-с; конечно, по Писанию, оно не то чтоб… потому, естькупующие, есть и куплю деющие, есть возделывающие землю, есть ипоядающие…

– Ну, так что ж?

– Ничего-с… я к примеру-с…

– И кого только ты этими глупостями удивить хочешь!

Молчат.

– А то вот еще искусственным разведением рыб заняться можно! – вдругизобретает Кондратий Трифоныч.

– Сс… стало быть, всякую рыбицу у себя завести можно?

– Всякую!

– Сс… подумаешь, какую, однако, власть над собой человек взял!

– Да, брат, власть!

– Только тверди и звезд небесных еще соделать не может!

– А рыбу может всякую!

– И небезвыгодно?

– Какое, к черту безвыгодно! ты пойми, сколько в Москве стерлядь-тостоит!

– Что ж, это дело хорошее! может, и крестьяне около вас позаймутся.

Молчат. Кондратий Трифоныч слегка зевает.

– Я нонче все буду сам! лес рубить буду сам! молоко в Москву возить – сам! торф продавать – сам! – говорит он, приходя внезапно в восторг.

– Доброе, сударь, дело – отвечает батюшка.

– Нонче, брат, не то, что прежде! нет, брат, шалишь! нонче везде всесам: и посмотри сам, и свесь сам, и съезди везде сам, и опять посмотри, иопять свесь!