Грас - Дельфина Бертолон

Конечно нет, не знает. Мы ему никогда не скажем, и это очень хорошо. Зачем рассказывать кому-то, что он рос рядом с трупом? Что два сердца бились, но через шесть месяцев осталось только одно? Честно, зачем знать такое? Если только для того, чтобы оказаться на кушетке психоаналитика, а так – не понимаю зачем.

Но мое тело породило жизнь, одновременно смутив тебя. После Лиз мы очень быстро снова обрели нормальную сексуальность; только я гнусно растолстела. Ты-то находил меня сексуальной с этой грудью, словно накачанной гелием. А Лиз оказалась непростой малышкой, помнишь? Плохо спала, кошмары, припадки гнева, бредовые капризы, во время которых она билась головой о стену… Никогда не забуду ее крещение, момент Отречения от зла. «Отрекаешься ли ты от сатаны, виновника всякого греха?» И тут она развопилась, как кошка на живодерне. Все в церкви так и грохнули, даже кюре засмеялся, такой уморой обернулась вся эта торжественность. Я не уверена, что сама находила это смешным, но какая разница. Все равно мы затеяли это крещение, только чтобы доставить удовольствие моим родителям. Твоему-то отцу было плевать, как он на многое плевал, – и я ему за это благодарна, кстати. Да, с Лиз было непросто, и это еще мягко сказано; так что от идеи завести другого ребенка мы долго воздерживались. Неважно, несмотря на бессонные ночи, наша пара оставалась образцовой. Даже если приходилось не спать, мы всегда находили себе занятие – занимались друг другом… На самом деле два первых года Лили были особенно эротичными, знаешь, я даже скучаю по ним. Но эти новые роды… После них ты всякий раз проникал в меня с какой-то настороженностью, и это длилось месяцы, годы. Я чувствовала ее, но не осмеливалась об этом говорить, мне было стыдно. Твоя настороженность, Тома, внушала мне стыд. Это тело, которое обращается против тебя!.. Я часто вспоминала эту старую легенду, vagina dentata, миф о зубастом влагалище. Ты так нервничал, когда мы занимались любовью, что мой ум помимо моей воли вспоминал об этом. Словно моя утроба «сожрала» Орельена, твоего сына, твоего второго сына; словно мой половой орган грозил теперь сожрать твой собственный.

С тех пор я чувствую, что старею. Дурнею. Мое лицо иногда кажется мне смятым бумажным пакетом, который уже никогда не разгладится. Мой зад стал картонным, бедра раздались, и ангиомы цветут в декольте, как гвоздики.

Но сегодня ночью ничего такого. В первый раз за четыре с лишним года мы вновь обрели друг друга. Этой ночью мы просто трахались. Знаешь, это нехорошо, но я нарочно шумела, чтобы девчонка слышала. Дети тоже, наверное, слышали… Ну и пусть. Я собой не слишком горжусь, но тут уже ничего не поделаешь.

Когда ты танцевал с ней, во мне поднималась такая ярость, неподвластная любому описанию, словно моя грудина стала раскаленным добела кругом, плавящимся металлическим кольцом, угнездившимся меж грудей, трепещущим под кремовым шелком моей новой блузки. Ты сказал: «Надо же, красиво», и я была так счастлива! Но когда увидела тебя с ней, ткань могла загореться сама собой. Внутри я была такого же цвета, как ее волосы – цвета преисподней.

Если бы только она уехала! Если бы только ее мать заболела там, в Польше! Если бы только она была вынуждена уехать… Я бы тоже хотела ее сглазить, навести порчу.

Пока я смотрюсь в зеркало холла. Наша забава «ноги кверху» словно омолодила меня, словно есть в оргазме какая-то магия, добрая магия. Мы с тобой волшебники. Мы на какой-то миг обратили вспять течение времени.

Надо бы устраивать выборы почаще.

Этот чертов шкаф оказался ужасно тяжелым, я все думал, кто помогал матери его двигать. Наверняка Санье. Я с грехом пополам освободил доступ к люку, заодно заменил лампочку под потолком. Пробило шестнадцать часов, свет дня казался призрачным, и я размечтался об опаленном, залитом солнцем бесконечном пляже, вроде того, что на снимке.

Умоляю, пусть вернется лето!

Я потянул за выдвижную лестницу, ее концы глухо стукнули об пол. Прибежали дети, оставив свою «Монополию», – любопытные, в этом они похожи на свою тетку. Все вместе мы осторожно поднялись наверх, как по трапу.

Помещение под крышей было когда-то превращено в светлое, приятное пространство, вполне пригодное для чтения и ничегонеделания, в том числе и распутного. Это было единственное место в доме, которое я любил. Подростком я проводил здесь много времени, читал книжки, рисовал, целовался с девчонками или просто мечтал, поскольку широкое мансардное окно смотрело прямо в небо, а из второго окошка, круглого, открывался великолепный вид.

Но не сегодня. Густой свинцовый туман окутывал долину, закрывая пейзаж до самой земли. Тем не менее все осталось таким, как в моей памяти, точно таким же, как во все предшествующие годы: все, кроме большого кукольного дома, стоявшего посреди комнаты. Дети, разумеется, жадно на него набросились. Этот предмет, впечатляющий своими размерами, принадлежал моей матери и был сделан моим дедом, а потом долго был страстью моей сестры. Я считал его пропавшим, во всяком случае, напрочь забыл о нем. Мне сразу вспомнилось, как мы с Лиз устраивали битвы Кена и Барби в «гостиной», прежде чем самим по-настоящему схватиться врукопашную. Мне было лет шесть-семь, Лиз – в два раза больше, и нашим любимым занятием в то время было мутузить друг друга. Мы называли это «схваткой». Хватали друг друга за плечи и толкались, это неизбежно причиняло мне боль – она ведь была сильнее меня. Я начинал плакать, приходила мама, ругала нас, или же это была няня, сначала Элоди, потом Мариза, а потом не стало никого, ни чтобы меня отшлепать, ни чтобы отругать. Лиз уехала, а я стал достаточно взрослым, чтобы постоять за себя.

Как бы там ни было, эта игра в борьбу длилась много лет, регулярно заканчиваясь одним и тем же – я в слезах и мы оба наказаны. Однако я начинал снова, продолжал соглашаться на эту «игру», даже сам этого просил, насколько помню. У нас с Лиз была такая разница в возрасте, что я почитал ее как наставника. И всегда гордился такой старшей сестрой, холерической и бесстрашной, и был готов на все, лишь бы она обратила на меня внимание, хотя бы и ради того, чтобы поколотить.

– Пап…

Тонкий голосок Колена вырвал меня из прошлого, словно легкий шум в ушах, долетевший из дальнего далека. Я обернулся. Близнецы, выпрямившись по стойке «смирно», стояли в стороне от кукольного дома. Оба были бледны, казались застывшими и сами выглядели как куклы, две гигантские бледноволосые куклы с вытаращенными глазами.

– В чем дело?

Они не ответили. Я сделал несколько шагов по направлению к дому. В точной копии той комнаты в конце коридора, куда поместили детей, как раз и сидела кукла, в самой середине «комнаты». Она была одета в лохмотья, остатки бального платья из зеленого атласа, голова обрита. Но главное – у нее не было глаз. Глаза были вырезаны по кругу, будто резаком для бумаги, придав заурядной Барби устрашающий вид. Наверное, я тоже побледнел, но все-таки улыбнулся детям.

– Это кукла тети Лиз. Как вы сами можете убедиться, она не слишком-то о ней заботилась!

Близнецов это не развеселило.

– Можно спуститься?.. – спросил Колен, уже поставив ногу на лестницу.

– Да, конечно. Только осторожнее, ступеньки крутые.

Солин бросила на меня раздраженный взгляд – ладно, знаем. Это ужасно, Кора, но я не могу удержаться, чтобы не сказать: «Осторожнее». Своего рода рефлекс. Стараюсь не думать, как они подростками отправятся на какую-нибудь вечеринку, напьются и поедут домой в машине с мертвецки пьяными приятелями. Риск и легкомыслие… Мы ведь все это делали, разве нет? И они тоже будут, и мое «осторожнее» тут ничего не изменит; просто еще одна из тех напрасных мыслей – напрасных и убийственных, которые вечно от себя отгоняешь, но никак не можешь прихлопнуть.

Я смотрел на куклу и качал головой. Всего лишь старая изуродованная Барби, гротескный кусок пластика, и если ее трупный вид мог испугать шестилетних детей, то я все-таки не был неженкой до такой степени. Единственное, что меня занимало – кто привел ее в такое состояние и зачем достал этот «дом»? Он был похож на миниатюру из моего сна, из моего прошлого – уменьшенная, но совершенная точная во всем копия. Своего рода макет, и эта мысль скрутила мне внутренности. Я бросил Барби в картонную коробку со всяким хламом и тут услышал ужасный шум на первом этаже. Одновременно вырубилось все электричество и раздался мамин крик.

Я кинулся вниз по выдвижной лестнице, чуть не свернув себе шею в потемках. Впереди меня мелькала двойная тень наших детей, сбегавших по ступенькам; я углубился в коридор, направляясь к комнате Грас, за мной по пятам Лиз.

Мы обнаружили ее стоящей в ванной (при каждой из двух комнат первого этажа имелась отдельная ванная, тогда как на втором был лишь общий душ), кое-как замотанную в белое полотенце и мокрую с головы до ног. Несмотря на полутьму, было видно, что ее кожа покраснела, как у индейца. У Лиз вырвался крик ужаса. Вся ванна была заляпана кровью – и я подумал в первое мгновение, мы все это подумали – что за дьявольщина, почему в ванне полно крови? Во вторую секунду у меня возникло видение преступления, словно в этой ванной разыгралось что-то чудовищное, убийство, совершенное каким-то диким, свирепым существом. Но мать еле слышным голосом вернула нас к реальности.