Бегущая под дождем - Анатолий Чупринский

На тебя опять давит груда обязательств, страхов, запретов и всяческих табу.

И что со всем этим делать, совершенно неясно.

— Я хоть чуточку нравлюсь тебе?

«Сумасшедший дом!» — мелькало в голове Леонида. «Меня привлекут за совращение малолетних. И упекут в тюрьму!».

— Ты — мужчина моей мечты! — упрямо, уже со слезами в голосе твердила Надя. — Да, да! Тот самый. Которого каждая женщина ждет всю жизнь. Я хочу тебя любить. И быть любимой!

«По тундре-е… По железной дороге-е…» — уже уныло напевал про себя Чуприн.

— Ты… ты — сопля на ножках! — вдруг сорвался он на крик, когда Надя сделала небольшую паузу в своей пламенной речи.

— Ты видишь меня всего второй раз в жизни!

— Мне хватило и одного!

— Я не любитель малолеток, ясно!? Кислые, зеленые, яблоки не в моем вкусе.

Надя на секунду изменилась в лице. Побледнела. Потом по нему пробежала легкая усмешка. Но тоже только на секунду.

Она опять по-прежнему смотрела прямо в лицо Чуприна. Требовательно, настойчиво и каким-то вызовом. Леониду Чуприну. И всему человечеству. Не меньше.

— Ты от меня просто так не отделаешься. Мы все равно будем вместе.

— Может, попробуем быть просто друзьями? — безнадежно спросил он.

— Что-о?!

— Шутка. Кергуду.

— Дружба между мужчиной и женщиной — полный маразм! — выпалила Надя.

«Наверняка Нефертити была такой же… упертой?» — почему-то подумалось Чуприну. Каждое утро он просыпался с мыслью о ней. И засыпал тоже, думая только о ней.

Из чистого суеверия никому из приятелей он не рассказывал о своем новом романе. Только в самых общих чертах.

— Пишу роман. Исторический. И не дави на меня. Терпеть этого не могу.

Боялся сглазить. Еще больше боялся чьей либо насмешки, циничного замечания или, не дай Бог, чьего либо наглого совета, на которые не скупятся завсегдатаи нижнего буфета Дома литераторов. Кстати, верхнего буфета тоже. О ресторане и говорить нечего. Само собой. Чуприн очень боялся спугнуть зыбкое, еще неясное ощущение, направление, в котором следовало двигаться. Медленно, осторожно, как по зыбучим пескам пустыни. Экономя силы и веря, что оазис со спасительной тенью деревьев и колодец с живительной прохладной водой, все-таки, где-то впереди.

Каждый вечер и каждую ночь, вернее, полночи, как минимум, он продвигался вперед и вперед… И шорох зыбучих песков пустыни шуршал у него в ушах…

4

… Каждым жарким утром, предвещающим еще более жаркий день, в бесконечно голубом и высоком небе, над Фивами неподвижно висит одинокий, черный коршун. Широко раскинув свои мощные крылья, он зорко осматривает город. От его хищного взгляда не ускользает ничто. Ни хижины, ни убогие проулки позади торговых рядов, ни навесы над лавочками торговцев, ни одинокие прохожие.

С высоты его парения десять помпезных храмов в центре города не кажутся такими уж монументальными и внушительными. Да они и не интересуют его. Черного коршуна интересует только то, что движется. Мелкие грызуны, которых в изобилии в любом углу Фив, да серые воробьи, обитающие в садах и многочисленных парках.

В эти ранние утренние часы пара воробьев, старожилов Фив, затаиваются под мостками сточной канавы, позади торговых рядов и застывают там в неподвижности до тех пор, пока жара не усилится и черный коршун, вяло взмахнув крыльями, не улетит в направлении синего леса.

Тогда пара представителей самого древнего рода пернатых, выберется из-под мостков и, с опаской поглядывая на небо, будет купаться в сточной канаве, приводить в порядок невзрачное оперение и готовиться с толком прожить еще один день в большом городе.

Неф никогда никого ни о чем не просила. Поэтому Крикла очень удивилась, когда однажды Неф попросила у нее четыре бирюзовые бусины. Даже высоко-высоко подняла свои красивые брови.

— Зачем тебе бусинки? Да еще целых четыре! Хочешь обменять у торговцев на сладости?

Неф отрицательно помотала головой.

— Хочешь сама сделать украшение?

Неф презрительно скривила губы. Она не любила украшения.

— А-а… — догадалась Крикла. — Решила откладывать бусинки. Накопить себе приданое, верно?

Неф неопределенно пожала плечами, вздохнула.

— Значит, ты собралась замуж? За кого?

Неф немного помедлила. Потом обхватила ее шею руками, подтянулась к самому уху и что-то едва слышно прошептала.

Услышав тайное признание, Крикла широко открыла рот и набрала в легкие воздух, видимо, уже хотела громко расхохотаться. Но, увидев строгие глаза Неф, почему-то передумала. Она достала из мешочка бусинки и положила в ладошку Неф.

Крикла была добрая женщина, но наивная. Бусинки нужны были вовсе не для приданого. Неф решила посетить Главный храм Верховных жрецов, что возвышался над всеми Фивами.

За обедом Крикла рассказывала мужу новости. Оливки у торговцев опять подорожали, виноград опять не уродился, служанки обленились, рабы распустились, им бы только служанок за коленки хватать…

— … вот такая… Таратумбия!

Эйе слушал внимательно, кивал головой.

Поедал фрукты и незаметно стрелял косточками в служанок.

В самом конце обеда Крикла сказала:

— А соседский хряк подкоп под нашу ограду делает. Ты скажи этому своему Пареннеферу, если его хряк не перестанет делать подкоп, не знаю, что я тогда сделаю. Все нервы вымотал.

— Надо ему один глаз подбить. — невозмутимо ответил Эйе.

— Кому, Пареннеферу? — не поняла Крикла.

— Соседскому хряку. Подбить правый глаз. Можно левый. Тогда он пойдет, вот так… пойдет…

Эйе взял в руки большой кабачок и начал на столе показывать, как пойдет хряк. Служанки по очереди прыскали в кулачки.

— … пойдет… и упрется в свой собственный свинарник. Пусть его и подкапывает. — с серьезным видом, заключил Эйе.

— Тебе все шуточки. — отозвалась Крикла. — А дело серьезное.

Эйе понимающе кивнул головой. Тогда Крикла глубоко вздохнула и, усмехнувшись, сказала:

— Есть и хорошая новость. Для тебя.

— Какая это?

— Наша Неф собралась замуж.

В глазах Эйе заиграли веселые огоньки. Он прищурился.

— Новость, действительно, хорошая. За кого, если не секрет?

— Угадай с трех раз. — хохотнула Крикла.

Эйе, смеясь, отрицательно замотал головой.

— Женская душа… лабиринт. В него лучше носа не совать.

— За тебя, наш защитник!

Эйе высоко поднял брови. Потом нахмурился. Потом начал корчить разные забавные рожи. То выражающие восторг, то глуповатое умиление, то безграничное удивление… Крикла в таких случаях всегда очень громко смеялась.