"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

— Марфа, — твердо сказала Феодосия. «Как мать, мою, а ту в честь Марфы Борецкой назвали».

Федор подавил тяжелый вздох. Только такая упрямица, как его жена, могла назвать невинного ребенка в честь страшной посадницы Марфы, грозы московских царей, столпа так до конца и не убиенного вольного новгородского духа.

— Марфа. Марфа Вельяминова, — произнес он, будто пробуя имя на вкус. Он поднес ребенка к распахнутому на реку окну. Грозовые тучи ушли, и весь город внизу был рассветный, розовый, золотистый, уже просыпающийся, звенящий колоколами, единственный такой на свете.

— Смотри, Марфа, это Москва! — сказал Федор, сглатывая комок в горле.

Лучи солнца упали дочери на голову, и Феодосия с Федором восхищенно увидели, как засветились ее волосы — чистой, роскошной бронзой.

Часть вторая

Москва, лето 1553 года

— Тихо, спит еще батюшка твой, Марфуша, не мешай ему, — услышал Федор Вельяминов ласковый голос жены

— Не ‘пит! Тятя не ‘пит! — раздался звонкий голосок Марфы. «У тяти аменины, он ‘пать не будет в праздник!

— Пусти ее, Федосья, — улыбнулся Федор. «Куда уж спать с таким шумом!»

Дверь отворилась, и Марфа молниеносно в нее прошмыгнула, сразу забравшись на постель.

— Проздравляю тебя, тятенька, с днем агела! — сказала она, потянув — довольно сильно, — Федора за волосы.

— А подарочек ты мне принесла, боярышня? — нежно спросил Федор и чуть пощекотал дочку под ребрами.

Марфа, — как всегда, — сразу скисла от смеха и завалилась отцу под бок.

— Да уж пыхтела неделю, старалась, делала, — улыбнулась Феодосия, присев на постель. «За трапезой отдаст». Федор покосился на Марфу и пощекотал ее еще — посильнее.

Пока девочка хохотала, Федор перегнулся через нее и быстро поцеловал жену, шепнув:

«Мало мне вчерашнего подарения твоего, Федосья, — еще хочу!»

— Не целуй маменьку! — раздался снизу требовательный голос. «Маменьку только мне можно целовати!»

— Ох, и жадина ты, боярышня! — Федор ловко поднял дочь за ноги и потряс. «Вот сейчас-то я всю жадность из тебя и вытрясу, ни капельки не останется».

Бронзовые кудри Марфы растрепались, щеки раскраснелись, Федор прижал ее к себе одной рукой, а второй — привлек к себе Феодосию.

— Маменьку я твою целую, Марфа, потому как люблю ее, — серьезно сказал Федор. «Ты ж тоже и меня целуешь, и ее, правда, ведь?»

Вместо ответа Марфа обхватила ручками — сколь хватило их, — обоих родителей, и прижалась к ним. «Это потому что я тебя, тятенька, и тебя, маменька, люблю уж не могу как!» — сказала она.

Федор поцеловал дочь в мягкие волосы и почувствовал, как совсем рядом с его большим сердцем бьется ее маленькое сердечко.

— А не хочешь ли ты, Марфуша, проверить, что там, в поварне заради именин моих готовится? — спросил ее Федор и подмигнул Феодосии.

— А пряника можно? — спросила Марфа у матери.

— Ну, заради дня ангела-то батюшкиного можно, — рассмеялась Федосья. «Беги на поварню к Василисе, Марфуша, скажи ей, что тятенька с маменькой разрешили».

Крохотные сафьяновые башмачки затопали по полу опочивальни, дверь заскрипела и Марфа — в вихре кудрей и развевающемся сарафане, скатилась вниз по лестнице.

— Не хочешь ли ты, Федосья Никитична, дверь закрыть, заради мужниных-то именин? — усмешливо спросил ее Федор.

Боярыня заперла дверь и вернулась к мужу. «Так вот, Федосья, — сказал ей Федор с нарочитой строгостью, — не была ты вчера щедра на подарок-то, не хочешь ли исправить это?»

— Дак уж не знаю, как тебе и угодить, — скромно потупила глаза Федосья. «Ты прикажи только, боярин, я уж постараюсь».

— Постараешься, Федосья, ой, как постараешься, — сказал Федор, расстегивая на жене домашний сарафан. «Так постараешься, что еще запросишь. А я ведь, Федосья, не как ты — на ласки не скуплюсь, так ведь?»

— Так, — изнемогающим голосом протянула боярыня. «Ты поучи меня, боярин, поначаль как следует, чтоб в следующий раз я податливей была».

— Я тебя сейчас так поучу, что ты у меня как шелковая будешь, — прошептал ей Федор. «Что сейчас, что потом, — как шелковая, поняла, Федосья?»

Марфуша заглянула в дверь поварни. Ключница Василиса хлопотала над огромным блюдом, где лежали саженные осетры.

— Тятенька с маменькой разрешили пряника, — выпалила Марфа, подбегая к Василисе.

«Маменька ‘казала что заради аменин можно!»

— Ох, боярышня, куда тебе пряников, ты ж сама ровно сахарная! — рассмеялась ключница, отмыкая поставец и протягивая девочке сладости.

— Я не ‘ахарная, — серьезно ответила Марфа, «я ‘ладенькая дочка тятина, так он говорит».

— Это уж точно, — сказала ключница. «Ну, беги, а хочешь, посиди тут, с пряником-то».

— А ты мне дай чего помочь, — обсасывая пряник, сказала Марфуша, — а я потом тятеньке

‘кажу — это я для тебя приготовила! Он и радый будет».

— Да уж он радый, только глядючи на тебя, — Василиса нежно привлекла к себе девочку и поцеловала в румяную щечку. «Ты же у нас умница-красавица!»

— А я пряник и доела, — сообщила Марфа, облизывая розовые губки. «Таперича готовить чего хочу».

— Ну что ж с тобой делать, — вздохнула Василиса. «На тебе орехи-то, полущи».

Марфа склонилась над решетом орехов, а Василиса, посмотрев на нее, как всегда подумала: «И уродилась же на свет милая такая!»

Бронзовые косы, зеленые глаза, щеки — будто лепестки розы, длинные ресницы — как в годик начала говорить боярышня, так и не остановить ее было после. Сейчас, в три года, она уже бойко читала, считала на пальцах, и Феодосия начала учить ее письму.

— Ох, и свезло ж боярину Федору на старости лет, не сглазить бы только, — подумала ключница. «Жена красавица, вот уже четвертый год, как повенчались, а смотрит-то на него боярыня как в первый день брака — ровно никого, кроме него, и нет на свете. И дочку, какую ему принесла — пригожую да разумную. Ох, дай-то Бог, чтоб вот так все и шло — чтоб все здоровы были. Вот еще Матвея оженить на Марье по осени — да и ладно будет».

За трапезой Марфа внимательно смотрела на родителей — у маменьки щеки были румяны, а батюшка, глядя на нее, чуть улыбался в бороду.

— Вот, тятенька, — сказала Марфа, забравшись к отцу на колени, — и протянула ему деревянную, раскрашенную ею коробочку, — с аменинами тебя!

— А что внутри-то, Марфуша? — ласково спросил ее отец.

— А ты открой да по’мотри! — хитро сказала Марфа.

Внутри была крохотная — в детскую ладонь, переплетенная аккуратной Федосьиной рукой, книжечка. Внутри рукой Марфы был переписан любимый псалом Федора: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых».

— Это я сама, вот и внизу, видишь! — указала девочка на подпись: «Писано Марфой Вельяминовой в лето от сотворения мира 7071».

— Ох и разумница ты у меня, боярышня! — сказал Федор, привлекая ее к себе. «Ну, спасибо, угодила ты мне подарком!»

— А ты, тятенька, — серьезно сказала Марфа, «ты книжечку мою береги. Маменька говорит — как идешь куда, повторяй п’альмы царя Давида, и Го’подь с тобой пребывать будет. Ну и как по’мотришь на книжечку, так и обо мне в’помнишь!»

— Я, Марфуша, никогда о тебе не забываю, — сказал Федор, целуя ее. «Ты же моя дочка единственная, богоданная, я всегда о тебе помню, что бы ни делал я!»

— Ну, я побегу, — сообщила Марфа. «Маменька говорит, будто на конюшне у кошечки котятки народили’ь, уж так глянуть охота, так охота!»

— Беги, доченька, — ласково отпустил ее Федор.

Феодосия тихо вошла в горницу и опустилась на низкую скамеечку рядом с креслом мужа.

— Что, любовь моя? — спросил Федор, гладя ее по голове. «Али тревожишься?»

— Все про свадьбу думаю, — ответила Федосья. «Матюша, хоть и пасынок мне, но твой, же сын, твоя кровь родная, как не тревожиться мне?»

— Сговор был, по рукам ударили, рядная запись сделана, чего ж еще? — пожал плечами Федор. «Сейчас Успенья дождемся да и повенчаем, и дело с концом».

— Мнится мне, Федор, что все ж зазря мы их томили, — тихо сказала Федосья. «Свенчать бы было в тот год, что я Марфу принесла, и дело с концом».