Совок-7 - Вадим Агарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какой ты молодец, Серёжа-джан! — выходя из телетайпной с оторванной от барабана бумажной портянкой, воскликнул дежурный Аскер, — Сам пришел!
Я демонстративно сел на тоже дежурный, как и сам Аскер, топчан. Показывая тем самым, что вот прямо в сию секунду никуда не побегу. Даже, если за ближайшим углом грабят сберкассу. Очень хотелось просто посидеть. Если философ меня потешил, то умник-Тютюнник нервы мне всё же потрепал.
Старлей, как человек восточного склада, понял моё настроение и давить на меня не стал. Он вернулся в закуток телетайпной и принес оттуда два кувшинообразных стеклянных стаканчика. А из сейфа достал кулёк с сушеным инжиром.
— Садись дорогой, чаю выпьем! — он расстелил между нами сложенную вполовину «Комсомольскую правду» и налил ароматного напитка.
— Индийский? — чтобы как-то снивелировать свой афронт, спросил я.
— Обижаешь! — делано возмутился Аскер, — Азербайджанский! Родственники прислали!
Попробовав напиток, я засомневался, что чай не индийский, вспомнив пачки азербайджанских чайных фабрик. Наполненных преимущественно безвкусными опилками.
— Куда ехать? — спросил я, с величайшим удовольствием отхлебнув еще раз.
— Кража из женской раздевалки на фабрике-кухне, — спокойно сообщил старлей, — На Юбилейной. Двенадцать рублей, маникюрный набор и проездной. Пока вроде бы всё, а там, на месте уточнишь! Прошло через УВД, так что надо бы поторопиться! — без эмоций добавил мудрый Аскер и я поднялся.
— Группу известил? — чтобы что-то сказать, задал я вопрос.
— Конечно, дорогой! В машине тебя ждут!
Мне стало стыдно за свой каприз и, поставив недопитый чай на газету, я стремительно вышел из дежурки за папкой в кабинет.
Кражу личного имущества у гражданки Кузенковой, работающей в овощном цеху Фабрики-кухни, я отработал. Хоть и по шаблону, но добросовестно. Эксперт-криминалист колдовал над шкафчиком, то и дело, что-то доставая из своего чемоданчика. Опер Гриненко тиранил всех, кого счел потенциально причастными к краже или возможными её свидетелями.
Когда все постановления и протоколы были вынесены и составлены, следственно-оперативная группа потянулась на выход. Уаз-канарейка, на котором мы приехали, стоял напротив проходной. Телефон-автомат мне искать не пришлось. Он висел на стене по внешнюю сторону от вертушек, через которые время от времени туда-сюда сновали работницы.
В левом кармане тихо позвякивали при ходьбе заранее приготовленные несколько двушек. Одну из них я и приспособил в прорезь прибора.
— Пора! — произнёс я всего одно слово на солидное вовино «Милиция! Нагаев слушает!».
Теперь надо ждать. Минут через двадцать нам передадут по рации сообщение о разбитом окне в доме за номером сорок четыре. По улице Северной. И еще, то ли о взрывах хлопушек, то ли о стрельбе всё по тому же адресу. И мы, всей нашей группой будем обязаны ехать туда. Потому что мы будем там рядом и я сам об этом доложу по рации дежурному. Не сейчас, когда группа отработала и освободилась, а через пятнадцать минут. Если за эти пятнадцать минут еще чего-нибудь не случится и нас не пнут в сторону того случая. Тогда на Северную Аскер пошлет уже экипаж ОВО или ГАИ. И это не есть хорошо.
Милицейско-попаданческий бог был сегодня за меня. И преступные элементы города тоже не подвели. Никто нас за последующие пятнадцать минут никуда не дернул.
Помдеж начал нас вызывать по рации минуты через три-четыре после того, как я доложился Аскеру, что свободен и возвращаюсь на базу. Сержант без лишнего ажиотажа выдал мне по радиостанции текст, который я вчера заставил Елизавету заучить наизусть слово в слово. На улице Северной вроде бы стреляли, а вроде бы и нет. Но окно сорок четвертого дома разбили, это точно. Сообщение на телефон дежурки, а не на ноль два. И ровно такое, чтобы оперативный дежурный не затревожился по-взрослому и не объявил общий сбор всем экипажам ОВО, ППС и ГАИ по проблемному адресу. Но это я зря, вряд ли бы кто-то забеспокоится всерьёз. На дворе пока еще та эпоха, когда огнестрел, это чрезвычайная редкость. А мелькнувший где-то ПМ или, упаси бог, АК-47, это есть железный повод для всесоюзной тревоги. От Бреста до Владивостока.
Смесь обычной, купленной в аптеке марганцовки и магниевой пудры, одолженной Вовой у эксперта-криминалиста Советского РОВД, сработала, как надо. Заряженные ею три спичечных коробка были снабжены обрезками обычных шнурков разной длины. Пропитанными разведенной в воде селитрой из хозмага. А потом просушенными. Потому и рванули эти коробкИ секунд через сорок после того, как пустая бутылка влетела в окно барсуковского дома. И рванули не одновременно.
Подтвердив приём сообщения, я велел сержанту водителю включить люстру и энергичную музыку. К дому экс-прапорщика мы подъехали пафосно, но вполне обоснованно и легально. По команде оперативного дежурного Октябрьского РОВД.
В адрес мы со Стасом ввалились со стволами в руках, по-колхозному и совсем неправильно в тактическом смысле. Но об этом я сейчас думал меньше всего. Водителя и эксперта я оставил на улице, приказав им двоим «оцепить» двор со стороны улицы.
Пинать калитку не пришлось, она была открыта. Во дворе озабоченно суетился рослый упитанный мужик. Даже, если бы Елизавета мне его подробно не описала раньше, я и так понял бы, что это прапорщик. Без обязательной привязки к фамилии Барсуков. Прапорщик, он и есть прапорщик.
— Руки за голову! На колени! — прогавкал я, моментально вспомнив свои командировки на южные окраины родины. — На колени, сука, я сказал! — заметив, что удивлённый до крайности Виктор, не спешит выполнить команду.
Но уже через секунду он послушно рухнул и обхватил затылок ладонями. Для этого мне всего-то и понадобилось большим пальцем придавить затворную задержку и передёрнуть затвор наведённого на него ПээМа. Дабы не пристрелить при бутафории клиента, патроны у меня так и остались в полученной из оружейки колодке. Играться стволом и передёргивать его затвор, можно было, не опасаясь беды.
— Кто такой?! Кто стрелял?! Документы!! — продолжал я в полную глотку отрывисто гавкать, против всяких правил, тыкая срезом ствола в лоб затейника прапора.
— Я живу здесь! Я Барсуков! Виктор Иванович. Прописан я тут! — не будучи философом, неожиданно тонким для своей комплекции голосом заблажил Витёк. — Это
