Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками - Алексей Самойлов

А факты свидетельствуют: Владимир Иванович Немирович-Данченко не принял участия в обсуждении Камерного театра. Хмелев, Москвин, Горчаков, Станиславский – все там есть, а Немировича нет. А в телеграмме 43‑го года есть такие его слова: «Посылаю любовный привет Александру Яковлевичу и Алисе». И мне понятно, что у них были свои, личные, отношения, и он в этом обсуждении-осуждении участия не принимал.

– Но ведь, судя по Вашей программе, у обоих создателей МХАТа арестовывали и расстреливали родственников?

– Оба они пострадали. Арестовали племянников Станиславского. Он писал бесконечные письма и Сталину, и Ежову, и Бубнову, и Вышинскому, но их расстреляли. И жену Станиславского, урожденную Рябушинскую, посадили на десять лет, а расстреляли в 37‑м. В семье Немировича арестовали родного племянника его жены, барона. И Немирович написал не Сталину – Владимир Иванович был очень умен, – а Ежову. Абсолютно унизительное письмо. Через три недели племянника освободили.

Люблю читать чужие письма

– Меня удивляет в Ваших программах то большое внимание, которое Вы уделяете личной жизни – романам, разводам, сексуальной неотразимости, привлекательности своих героев…

– Вы не одиноки в этом. Когда я занимался и Любовью Орловой, и Аллой Тарасовой, и Мариной Ладыниной, меня все время кусали за то, что я касаюсь личного. Один явно не любящий меня московский журналист и телевизионный критик написал даже, что я занимаюсь тем, что открываю пикантности, что-то в таком духе. Сейчас покусывают гораздо меньше, чем раньше, но случается…

Надо ли повторять прописные истины о том, что личная жизнь вообще связана с искусством, связана с творчеством? Если бы Симонов не любил Серову, он не написал бы «С тобой и без тебя» – это лучшая его лирика. Если бы не было Сергея Эфрона, Цветаева не вернулась бы в Россию. Если бы не было Гумилева и Пунина, жизнь Ахматовой была бы другой. Это все связанные вещи. Как может быть искусство человека без его личной жизни? Оно что, существует отдельно? Для того, чтобы знать Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову, я читал ее переписку. Она была издана в 55‑м или в 57‑м году. Она очень много дает. Любые письма дают очень много. Признаюсь: я люблю читать чужие письма. Письма тех, кого уже нет, конечно.

От нас-то ничего не останется: мы ведь все с мобильниками и письма не пишем. А письма Ольги Леонардовны, Зиновия Алексеевича, Алексея Максимовича, Екатерины Васильевны Зеленой, всем известной как актриса кино Рина Зеленая, – бесценные свидетельства ушедшей жизни, прошлого.

– Со многими из героев своих передач Вы были в дружеских отношениях. Какие уроки Вы извлекли из общения с ними, бесконечно талантливыми, много любившими, много страдавшими?

– В трудные минуты своей жизни, когда я задумываюсь о том, что что-то надо было сделать иначе, что-то повернуть, я понимаю: самое главное богатство человека – это богатство прошлого. Многие годы я общался с Екатериной Васильевной – Риной Зеленой – и, делая передачу о ней, читая ее письма, поражался ее необыкновенному оптимизму, умению смотреть на все безнадежно трезво и легко, ее фантастическому чувству юмора (она писала все тексты своих ролей, и не только своих – в довоенном фильме «Подкидыш» она придумала для своей подруги Фаины Раневской знаменитую фразу: «Муля, не нервируй меня»), юмора, который спасает любое человеческое существование… И этот оптимизм, и чувство юмора Рины Зеленой так и остались в моем сознании, в моей душе как некая теплая волна.

Без прошлого нет будущего. А жить нам надо сегодня, в трудном сегодняшнем дне. Впрочем, не помню ни одного дня, который был бы не трудным, не помню ни одной эпохи, когда было бы легко. Наверное, это свойство России. И когда я бываю на Западе, общаюсь с западными людьми, когда на различных фестивалях получаю какие-то премии, то часто ловлю себя на том, что они не очень-то понимают, о чем я говорю, что меня действительно интересует. Их жизнь построена по другим законам. Тем законам, по которым сегодня пытаются жить богатые люди Москвы и Санкт-Петербурга, которым кажется, что, если у них есть виллы и БМВ, они счастливы. А человек бывает счастлив только тогда, когда он или кого-то любит, или умеет реализовать себя.

– Вы пишете в книге «Серебряный шар»: «Люди должны знать, что слава и успех всегда оплачены очень сложным трудом и очень трудной судьбой. И за внешне блестящей биографией всегда скрываются глубокие внутренние катаклизмы». А как быть со счастьем? Его – такова философия сказок Андерсена – тоже надо заслужить? Или прав Честертон, полагавший, что счастье получают как дар и незаслуженность есть его непременнейшее свойство?

– Для меня, простите, это все литературные «ля-ля».

– Ну почему же «ля-ля»? Это сложная моральная философская пробл ема…

– Я высказываю Вам свою точку зрения. Человек счастливым вообще не может быть по природе. Не бывает счастливых людей. Бывают счастливые мгновения, минуты, периоды, даже годы… А такого, чтобы человек от своего первого дня до последнего был счастлив, не бывает. И быть не может. Разве что только в сказках Андерсена или в балете «Золушка» на музыку Прокофьева…

Владимир Герасимов

Петербургский всевед

«Петербургский всевед» Владимир Герасимов не написал за свою жизнь ни одной книги. А книгу, в ближайшее время выходящую в Москве, написали о нем. О нем, чьим рассказам жадно внимали Иосиф Бродский, Лев Лосев, о нем, кого друзья студенческих лет называют «нашим университетом».

Три дома – наугад

– Владимир Васильевич, говорят, Вы чуть ли не наперечет знаете историю всех петербургских домов дореволюционной постройки: кто ими владел, кто из знаменитостей в них жил или бывал… Я вот составил перечень пяти прогулок: на Васильевский остров, Петроградскую сторону, в Коломну, Семенцы и бывшую Литейную часть. В каждом маршруте по три дома. От Вас требуется сообщить о них нечто такое, что знает далеко не каждый. Тяните билет!

– Литейный проспект, дома 60, 56 и 46. Начну с Литейного, 60… На фасаде этого дома висят две памятные доски. На одной из них сообщается, что здесь, на квартире народницы Александры Калмыковой – она занималась тогда изданием марксистской литературы, – Владимир Ильич Ульянов (Ленин) вел переговоры об издании газеты «Искра» с тогдашним своим союзником по партийной борьбе, а впоследствии с одним из злейших своих врагов – Петром Бернгардовичем Струве. Правда, о Струве на доске ничего не сказано.

В этом же доме по стечению обстоятельств бывал и старший брат Владимира Ульянова – Александр. Он приходил сюда в 1885 году к Салтыкову-Щедрину с просьбой поддержать требования петербургских студентов. О том, что Михаил Евграфович около тринадцати лет жил здесь в одной из квартир второго этажа и умер в 1889 году, и начертано на второй памятной доске, украшающей фасад дома.

Но вот как иногда прихотливо соприкасаются и пересекаются судьбы людские… Сообщником старшего Ульянова по участию в заговоре 1887 года с целью убить Александра III был польский юноша, в будущем польский маршал Юзеф Пилсудский. Именно он привез заговорщикам из Вильно чемодан с динамитом. Оба они проходили по одному процессу, на котором Ульянов был приговорен к виселице, а Пилсудский – к каторге.

Однако вот что любопытно: до самой смерти Пилсудский был великим поклонником Салтыкова-Щедрина. Любил он его не только за своеобразный, свойственный и самому Пилсудскому сарказм, но, понятно, и за те русофобские настроения, которые проглядывали иногда в творчестве писателя.

Но и это еще не все… Судьбе было угодно свести Пилсудского с другим Ульяновым – Владимиром, который, как я уже говорил, тоже бывал в этом доме. Свести на уровне противостоявших друг другу армий. Первой конной, в 1920‑м посланной Лениным на Варшаву, и той, которой командовал он сам…

Теперь перейдем к дому № 56, Мариинской больнице. Мало кто знает, что в этой «непрестижной», по советским временам, больнице в марте 1936 года умирал один из самых великих представителей Серебряного века – Михаил Алексеевич Кузмин.

Знаменитый поэт превратился в «нищего гражданина» сразу после Октябрьского переворота, когда его квартиру на Рылеева, 17 «уплотнили», оставив Кузмину маленькую проходную комнату. Здесь собирались гости, вели поэтические разговоры, пили чай с принесенными ими же баранками и сахаром. Здесь Кузмин написал в конце 20‑х свою лучшую и самую таинственную книгу «Форель разбивает лед». Здесь как организатор «несанкционированных сборищ» вечно ожидал соседско-пролетарского доноса на себя…