Где папа? - Юлия Кузнецова

Как она могла в полутьме разглядеть мои волосы?! Да и враньё это! Они при любом освещении уродские. Как говорит моя бабушка: «Я красивая и молодая». И добавляет: «Со спины и ночью».

Но вот бывает такое враньё. За которое хватаешься, как за соломинку.

— Ладно, прости, — пробормотала я, — какой-то тяжёлый был вечер. Спать-то будем?

— Будем, — кивнула Кьяра, — тойко ты со мной поизи.

«Нет, — подумала я, — лежать с ребенком перед сном — неправильно. Можно разбаловать. Приучить к тому, что всё время кто-то будет лежать. К тому же она большая, почти взрослая, ей три года! А в три года идут в сад. Большие и самостоятельные. К тому же смысл мне с ней лежать? Всё равно Татьяна не будет этого делать. И Андрюха не будет. Андрюха лучше умрёт. Или превратится в настоящую скамейку. Короче, это неправильно, неверно, плохо, непедагогично и нечестно».

Подумала я про всё это и забралась в детскую Кьяркину кроватку. Легла рядом с ней. Потому что спорить с Кьярой сил у меня уже не было.

Звонок

Снилось мне что-то тёплое, мягкое и доброе, способное защитить меня от всех бед.

Потом что-то разбудило. Я проснулась и поняла, что тёплое и доброе — вот оно, спит рядом со мной, прижав мою руку к щеке.

Я осторожно высвободила руку, зевнула и лениво подумала, что все дураки, кто боится с детьми рядом спать. Отличное средство для…

— Дзынь!

Звонили в дверь, и я поняла, что именно это меня и разбудило. Андрюха вернулся? Уф-ф… Можно сбежать домой!

Это и правда оказался Андрюха. Только вид у него был…

В общем, я сразу вспомнила про фартук, заляпанный зелёными пятнами, а ещё как мы с его сестрой рыдали, уткнувшись друг в друга.

И вот это: «Я не знаю, что я с тобой сделаю!»

Потому что у Андрюхи был как раз такой вид. Словно с ним незнамо что сделали. Шапка набекрень, краснощёкий, тяжело дышит, и косоглазие виднее, чем обычно.

А к груди он прижимал тетрадку. Большую. Формата А4. Синюю. В кожаном переплёте.

У меня сразу засосало под ложечкой. И стало понятно, что сбежать прямо сейчас не удастся.

Он оглянулся.

— Кто-то за тобой гонится?

— М-м-м, — ответил он и снова посмотрел на меня.

— Ты примёрз к полу? — сердито сказала я, и, к моему большому удивлению, он кивнул.

— Ну, хорош!

Я схватила его за руку и дёрнула. Он чуть не упал.

— Андрюха! Ты что, пьяный?

— Я бы т-тогда шатался, — проговорил он, и я поверила, что и правда замёрз, закоченел, и принялась втаскивать его в квартиру за плечи, за руки, хотя меня уже начинало бесить.

Я вспомнила, что в ванной — беспорядок, в кухне — кавардак, в гостиной — не знаю что, моего словарного запаса уже не хватает, чтобы описать одним словом перевёрнутую мебель и раскиданные детские одёжки, пульт без батареек, куклу без головы… Странно, а мама говорила, логопед была от меня в восторге! Это ведь у логопеда учатся всё одним словом называть, верно?

Я усадила Андрюху на табуретку, вырвала тетрадь из его рук, чтобы впихнуть ему кружку с чаем.

И тут же пожалела, что вырвала. Лучше бы думала про логопеда, балда.

Потому что до меня дошло, что это за тетрадь.

Наш классный журнал — вот что!

Последнее испытание

— Ну и зачем он тебе? — спросила я сурово, уперев руки в боки и, конечно, безо всякого чая.

— Ну… он не мне… он — им.

Андрюха кивнул на дверь, словно у него в прихожей переминались с ноги на ногу Фокс с Алашей.

— А им-то зачем?

— Ну…

— Фокс хочет что-то исправить?

— Ага.

— Сам?

— Ну…

— Тебя заставит?

— Не знаю.

— Ну, сам-то не будет руки марать.

Во мне зрела ярость. Да что это за семейка такая?! Бестолковая абсолютно! Что же они мне все на голову падают со своими заморочками!

Теперь не хватало, чтобы влетела Татьяна, с рыданиями, что её бросил Федерико, и мне надо переться их мирить. Хотя вряд ли она влетит, если только на самолёте. Она же сейчас в небе как раз.

«Да ладно, — сказала моя совесть, — куда тебе переться-то на ночь глядя? Забыла, что свои мозги не вставишь?»

Я согласилась. И принялась убирать со стола грязные тарелки. Взяла губку, налила на неё чистящее средство, чтобы отскрести мерзкую брокколи со стены. И вдруг Андрюша сказал:

— Давай его с балкона выкинем?

— Фокса?

— Да нет же! Журнал!

— Лучше вернуть.

— Не, слушай. Когда я спустился вниз, то охранника не было. А как вышел на улицу, то увидел, что в учительской свет горит. Они, наверное, всё уже поняли.

— Угу, сняли тебя скрытой камерой. Да шучу, шучу, — добавила я, заметив, как он побледнел.

— Давай с балкона?

— А как же Фокс? Как ты попадёшь к нему в компанию, если не пройдёшь испытание?

— Я больше не хочу туда, — выпалил Андрюха, — потому что… знаешь, в фильмах вечно кого-то заставляют что-то делать. Он терпит-терпит, а потом отказывается. И говорит: «Это уже слишком. Я не такой». И идёт всё крушить. Со злодеями драться. А я понял, что я не такой, не ДО, а ПОСЛЕ. Что мне теперь делать?

— Уж не драться со злодеями, — вздохнула я, наклоняясь за веником и совком.

«Пойдёшь?» — спросила меня совесть.

«А что мне остаётся?» — буркнула я в ответ.

«Правильно, — согласилась совесть, — но вообще я с тобой согласна: семейка — того… не фонтан».

— Ты куда? — встрепенулся Андрюха, когда я поставила на место веник и взяла со стола журнал.

— Пойду отдам.

— Фоксу? Точняк. И пусть делает с ним, что хочет.

Я закатила глаза.

— Андрюха! Вот уж чего я не допущу — так это чтобы Фокс делал с журналом, что хочет. Так, короче, я пошла. А ты следи за Кьяркой. Если заплачет — полежи с ней. Она на ночь насмотрелась… э-э… ерунды. И смотри, чтобы она не чесала ногу, понял?

— А как я буду смотреть?!

— Ну, рядом сядь и смотри.

— А долго сидеть?

— Слушай! Как живой скамейкой быть, так это пожалуйста?! Нет уж, дружище! Побудь-ка живым торшером сколько надо!

Часть 14

Наша классная Улитка

В общем, ловко я перед Андрюхой изобразила Бэтмена, Человека-паука и Женщину-кошку в одном лице.

А как только вошла в лифт, меня накрыло жутью. Как тем пуховиком у кабинета труда.

Вдобавок погас свет, и лифт остановился. Красота.

Я нащупала кнопку.

— Ну, что у вас там? — сердито спросил диспетчер. — Так торопитесь? Секунду, что ли, подождать не можете? У нас технические работы по всему району ведутся.

— Секунду — могу, — ответила я.

И правда, в следующее мгновение свет загорелся, лифт тронулся. Я поглядела на журнал, который прижимала к груди, и пожалела, что лифт починили так быстро.

Я бы с удовольствием посидела на полу в темноте и тишине. Подумала бы, зачем я это делаю. Кому я тащу этот журнал? Не в школу, понятно. Потом не докажешь, что это не я.

Значит, классной. Улитке.

У неё волосы закатаны в пучок, похожий на улитку. Вообще Улитка нормальная. Обычная училка в серой юбке, в сером свитере. Когда ждёт комиссию из Департамента образования на открытый урок — вопит на нас. А если на нас другие учителя жалуются, она вежливо выслушивает, а когда препод уходит, садится за свой стол и ворчит под нос: «Уж прямо совсем преступников из моих-то детей делает… У самой-то вообще неуправляемые…» Потом замолкает, вспоминая о нас, а мы делаем вид, что ничего не слышим, но всё равно приятно. Вроде как под защитой.

Она историю ведёт. Когда ей любимый материал попадается, она начинает по классу с горящими глазами ходить, руками разводить, эмоционально рассказывать. Я как-то обернулась и увидела, что Алаша смотрит на неё не отрываясь, как будто реально слушает. Хотя не факт. Может, он просто прикидывал, удастся ли на её сером свитере написать маркером «Bad and mad».

А иногда Улитка сама скучает с каким-то параграфом. Тогда начинает нас гонять к доске отвечать по учебнику чуть ли не слово в слово. А сама в это время под столом эсэмэски строчит. Запнёшься — она не сразу отрывается. И пауза повисает, пока ищет нужное место в учебнике. Смешная такая. И она чувствует, что мы так считаем.

Вот тогда и прикрикнуть может. Но всё равно с ней чувствуется, что она не от себя кричит, а потому что учительница и должна так кричать, а мы ученики. Ну, как будто мы вместе в этой паутине учебной застряли — и не выпутаться. Но застряли всё же вместе. На равных. Поэтому мы её все более или менее любим. Она вроде как понимает нас со всеми нашими тараканами.

Но есть один момент. Не момент даже, а выражение лица… Если коротко, то можно описать как «ври, да не завирайся».

Ну, то есть она готова нас принять и понять, только если мы ей правду выкладываем. Ну, или сочиняем, но так… Всем понятно и необидно. Но иногда кто-то пытается её доверчивостью воспользоваться. И вот это она ненавидит. Начинает вопить: «Ну конечно, вы думаете, я размазня? И не вижу, что вы мне в глаза врёте? Да?!»