За вдохновением...: Роман. Мавраи и кит: Повести - Пол Андерсон

— Если он в одиночестве.

— Если нет, то почему же его товарищи никогда не дают о себе знать?

— Кто же может оценить мотивы разума совершенно нечеловеческого? — Вань нахмурился. — Я должен признать, что я и в самом деле часто говорил, что озадачен его путешествиями в полном уединении. Интеллект, наука, если им давать любое разумное определение, непременно должны включать в своей основе обмен информацией, хотя их можно определить, конечно, как определенный вид информации. Для чего, думается, нужно исключать создание и манипуляцию символами? Примитивные виды без инстинктивной потребности в общении — потребности, которая на самом деле гораздо сильнее половой, зачастую гораздо сильнее чувства самосохранения — как у коммунистов, которые готовы подвергаться мучениям, чтобы довести до масс правду, — раса без этого вида потребностей будет, предположительно, мыслить не по-человечески. Она будет состоять из животных. Следовательно, Сигманианец должен хотеть общения, разговора, моральной поддержки, как вы или я. Я сомневаюсь, сможем ли мы оставаться в здравом уме, товарищ генерал, если нам придется подвергаться длительному одиночеству.

— Сейчас не время для лекций, — сказал Чьжу. — Вас направили специально, во-первых, понять, не подвергается ли ваша страна смертельной опасности, во-вторых, направить все ваши усилия полностью на то, чтобы как можно быстрее предупредить нас об этой опасности, — и, естественно, как можно быстрее воспользоваться счастливым случаем, который как мы надеемся, докажет что вы эту ситуацию оцениваете правильно.

Вань поднял руку.

— Во имя народа! — Традиционная клятва прозвучала отрывисто, но не подняла его настроения. Он удивился, почему и решил, что сильная ответственность, которую он нес, сообщая эту торжественную новость, притупила его чувства.

— Пробивайся вперед со всей своей энергией навстречу общению, усовершенствуя этот язык, — сказал Чьжу. — Если в этом отношении мы сможем держаться на одном уровне с американцами — а еще лучше, если мы перегоним их, — они не смогут ввести в заблуждение ни нас, ни Сигманианца.

— Но язык ведь искусственный, — возразил Вань, — и, насколько я знаю, рудиментарный.

— Тогда вы должны играть ведущую роль в его дальнейшем развитии.

— М-м-м… да. По мере его развития, я подозреваю, с соответствующей скромностью, я смогу стать самым лучшим профессионалом в его использовании. Доктор Кантер очень талантлива, но ее гений — в теории, у нее нет такого практического опыта, как у меня, в различных языках. Серов, Дуклос и…

— Конечно-конечно, — Чьжу отметил его рвение. — По крайней мере, Вы сможете поговорить с Сигманианцем с глазу на глаз, если, например, никто больше не сможет подслушать вашего разговора, — и объяснить ему положение дел, — Он остановил себя. — Пусть подобное решение подождет надлежащего времени. Безотлагательное требование для Вас — это получить полную информацию. Не могли бы вы позвонить доктору Кантер и попросить ее послать вам ее материалы сейчас же, не важно в каком хаотическом состоянии они находятся?

— Я могу попробовать, — сказал задумчиво Вань. — Ее начальство могло уже запретить ей это. Или, если нет, она… очень обидчивая особа, я думаю, прячущаяся в своей хрупкой скорлупе. Она может не захотеть показывать кому-то постороннему свои беспорядочные записи. — Он помолчал. — Кроме того, не покажется ли этот звонок несколько поспешным?

Чьжу вытащил сигарету изо рта. Поразмыслив, он согласился.

— Может показаться, — и затушил окурок в переполненной пепельнице.

— Честно говоря, товарищ генерал, — продолжал Вань с еще большим воодушевлением — потому что вспомнил большую научную шумиху вокруг него, он не мог избежать человеческих комплексов. — Я не верю, что они имеют значение. Она дала мне основную информацию. Мои собственные записи подробны, и в моей лаборатории получены последние записи в отпечатанном виде в соответствии с договоренностью. Доктор Кантер говорила со мной свободно, зачастую без необходимости искренно. У нас есть все, кроме ее точного математического анализа и точных правил, которые она открыла.

— Разве вы не поняли, что необходимо принимать во внимание и интуицию? Теперь, когда мы знаем, что нужно искать, я уверен, что мы сможем продублировать ее результаты через две или три недели. Любой квалифицированный аналитик, который имеет доступ к компьютеру…

— Великолепно! — Чьжу засиял. — Вы за это отвечаете. Для вас будет найдено рабочее место прямо в этом здании. К кабинету будут примыкать комнаты для отдыха, где вы будете жить. Приказывайте: что и кого вам нужно.

— Что? — Вань заморгал. — Я могу руководить из своего дома. Или, если потребуется больше сотрудников, мой факультет в Университете…

— Товарищ Вань, — сказал Чьжу скорее радостно, чем строго. — Я понимаю, что вам не терпится увидеть свою жену и детей, но я боюсь, что нужды общества — прежде всего. Необходимы и меры безопасности, вы знаете, почему. Как вы уже, вероятно, догадались, наш разговор был санкционирован высшими правительственными кругами.

— Вашей жене сообщат, что вы будете отсутствовать по делам. — Чьжу помолчал. — Если вы… э-э-э найдете, что ваши физиологические потребности отвлекают вас от научной работы…

— Нет-нет, — сказал Вань. Тут ему пришло в голову:

Он сказал не то, что думает, тут есть намек. На самом же деле, если честно, здесь мы один на один с нашими многочисленными душами (потому, что я верю, что многие примитивные племена, да и такой проницательный и могущественный народ, как древние египтяне, говорят чистую правду, когда верят, что у человека имеется несколько душ, по крайней мере больше, чем одна) — моя Яао — свет луны и горная вершина — стала непреклонным фанатиком, с которым я вместе лишь из-за ее безупречной уважительности, которая гарантирует мне разрешение путешествовать, вести переписку, читать, слушать, иметь вкус к этому совершенно изумительному миру. (До тех пор, пока у нас есть система, которая гарантирует одни и те же свободы всем людям, однако прискорбно то, что безопасность требует, чтобы ими наслаждались только немногие.)

О, у меня есть еще и другие причины. У мужчин всегда они есть. Я чувствую, что где-то в глубине, за хриплым голосом и сжатыми губами, она тоже помнит: она тоже удивляется, недоумевает и страдает из-за того, что произошло.

И вы, мои души, помните ту конференцию в Англии (каллиграфический аскетизм шпилей Оксфорда на фоне серых свинцовых облаков, возвышающихся над вольным мокрым ветром), и книгу, которую я читал, чтобы заснуть однажды ночью, как же было имя автора? Да, Честертон — эксцентричный, чокнутый, архаичный — живший почти сто лет назад… тем не менее он определил аскетизм как аппетит к тому, чего мы не любим. У нас у всех есть элемент аскетизма, не правда ли, мои души?