Мастера мозаики - Жорж Санд

— Что ж, играй, выигрывай, радуйся, пресмыкающееся, скоро и ты вползешь под «Свинцовые кровли», к своему братцу!

Валерио подхватил кольцо в тот миг, когда прозвучало последнее слово, но, смертельно побледнев, он его уронил. Со всех сторон раздалось гиканье: приятели и сторонники Бьянкини шумно выражали свою злобную и дикую радость.

— Мой брат! Мой брат под «Свинцовыми кровлями»! — воскликнул Валерио. — Куда скрылся подлец, сказавший это? Кто видел моего брата? Кто скажет мне, где он?

Но его возгласы потонули в шуме, порядок был нарушен. Боцца, получившего приз, с торжеством несли подмастерья братьев Бьянкини, к ним присоединилось целое шествие: недовольные, которых не приняли в «Веселое братство Ящерицы». Грубые насмешки, язвительные шутки неслись из этой шумной орды. Испуганные дамы жались к стенам подмостков, давая дорогу беспорядочной веренице людей. Члены «Веселого братства Ящерицы» обнажили шпаги, порываясь броситься на противника; их с трудом сдерживала вооруженная стража. Толпа расходилась, жалея красавца Валерио — почти все, и уж разумеется все женщины, ему живо сочувствовали. Маленькая Мария расплакалась и с досадой швырнула корону под ноги лошадям. А Валерио, забыв о своем поражении, вне себя от тревоги за брата, бежал наугад среди шума и суеты и взволнованно расспрашивал о Франческо всех, кто ему попадался навстречу.

XIV

— О чем ты задумался, учитель? — говорил Чеккато, догоняя Валерио в толпе и хватая его за руку. — Неужели тебя так взволновали оскорбительные речи? Разве ты не видишь, что Бьянкини придумал эту злую шутку, чтобы ты не взял кольцо! Надо его за это наказать. И, если ты бросишь товарищей, если омрачишь праздник, покинув его, Бьянкини будут торжествовать. Ведь ясно, они всё это подстроили, желая отомстить за то, что их не приняли в братство. Да ну же, учитель, догоним нашу маленькую повелительницу и пройдемся с музыкой по набережной. Веселая наша братия не может гулять без своего вожака. В час вечерни мы поищем мессера Франческо.

— Но где же он может быть? — спросил Валерио, сжимая руки. — Кто знает, по чьему наговору его бросили в тюрьму?

— В тюрьму? Да это невозможно, учитель! По какому праву и под каким предлогом? Разве бросают людей в тюрьму по наговору первого встречного?

— Однако брата здесь нет. Задержать его могла лишь очень важная причина. Он знает, что без него мне не до веселья, хоть он и не любит праздников, он должен был выказать внимание ко мне в награду за мою работу. А вдруг наши враги заманили его в ловушку и погубили! Винченцо Бьянкини на все способен.

— Учитель, твой рассудок помрачился. Ради бога, вернись к нам! Видишь, наш отряд пришел в уныние, все расходятся! И, если мы нынче вечером во время регаты[33] не отыграемся, Бьянкини раструбят это на весь город, и во всей Венеции только и будет разговоров, что «Братство Ящерицы» потерпело провал.

Валерио немного успокоился: может быть, Франческо пошел повидаться с отцом, а тот его задержал. Чудачества и строгость Себастьяно Дзуккато давали некоторое право так думать, а вспомнив недовольный взгляд отца, юноша готов был поверить, что старик нарочно пришел сюда, намереваясь побранить его, Валерио. Он попытался пробраться к отцу сквозь толпу, наперед зная, что придется снести язвительные насмешки, на которые старик был так щедр, несмотря на всю свою нежную любовь к сыновьям. Но разыскать отца не удалось. Кроме того, Валерио окружили раздосадованные товарищи и ему пришлось повести их на набережную канала святого Георгия, теперь называемую набережной Невольников, иначе все разбежались бы и праздник был бы совсем испорчен.

Веселая музыка, шаловливый смех маленькой Марии, гордой тем, что четверо юношей несут ее в изящном паланкине, убранном цветами, флажками и по замыслу Валерио расписанном арабесками, восхищенные возгласы жителей лачуг и матросов в порту, толпившихся на берегу и на борту кораблей, стоявших на якоре, шум и смена впечатлений придали Валерио немного бодрости. В нем снова проснулась надежда, что во время мессы он отыщет Франческо. Уже раздались первые удары колокола, призывавшие к вечерней молитве, и празднество на время должно было приостановиться, как вдруг к ногам Валерио с крыши Дворца дожей упали ножны от кинжала. Похолодев от ужасного предчувствия, он схватил ножны и вытащил записку, нацарапанную кусочком угля, который, по счастью, нашелся в кармане Франческо.

«Друзья, весело шагающие под звуки фанфар, передайте Валерио Дзуккато, что брат его под «Свинцовыми кровлями», он ждет…» На этих словах записка обрывалась. До Франческо, которому из темницы ничего не было видно, все отчетливее доносилась музыка, и он узнал в звуках гобоев любимый марш Валерио, — боясь опоздать, он не закончил свою мысль и бросил записку через щель, оставленную в стене над замурованными окнами, щель, образно называемую на языке каменщиков «отдушиной страдальцев».

Громкий вопль вырвался из груди Валерио, и Франческо, несмотря на шумную музыку и топот толпы, услыхал душераздирающий крик:

— Мой брат под «Свинцовыми кровлями»! Горе! Горе тем, кто его туда заточил!

Валерио остановился, и такая вдруг в нем появилась сила, что сдвинуть его с места не удалось бы и целой армии. Внезапно остановилось и все «Веселое братство»: роковая весть пронеслась над рядами, и все вмиг разлетелись — одни бросились вслед за Валерио, который опрометью побежал под аркады дворца, другие поспешили на розыски Бьянкини, решив силой вырвать у злодеев признание во всех их кознях.

Валерио бежал, не помня себя от гнева и тревоги, даже хорошенько не зная куда. Но вот, послушный какому-то безотчетному чувству, он бросился во двор дожеского дворца. Как раз в эту минуту дож в сопровождении герцога Анжуйского, прокураторов и членов совета поднимался по лестнице Гигантов. Валерио смело кинулся в самую середину блистательной толпы вельмож и, с силой пробив себе путь к дожу, упал к его ногам и даже уцепился за полу горностаевой мантии.

— Что с тобой, дитя мое? — обернувшись, спросил дож благожелательным тоном. — Отчего на твоем прекрасном лице запечатлелось отчаяние?. Или кто-нибудь учинил несправедливость? В силах ли я поправить беду?

— Светлейший, — воскликнул Валерио, поднося к губам полу дожеской мантии, — да, учинили невероятную несправедливость, и душа моя разрывается от горя. Старший мой брат, Франческо Дзуккато, лучший во всей Италии художник по мозаике, самый храбрый наездник и самый честный гражданин республики, отправлен под «Свинцовые кровли» без твоего повеления, без твоего согласия, и я взываю к справедливости.

— Под «Свинцовые кровли»? Франческо Дзуккато! — воскликнул дож. — Да кто же мог так строго наказать столь доблестного молодого человека, столь славного художника? А если даже он и совершил проступок, заслуживающий наказания, почему не уведомили меня? Чье это повеление? Кто из вас, господа, даст мне в этом отчет?

Никто не ответил. Снова заговорил Валерио:

— Прокураторы, которым поручено следить за работой в базилике, должно быть, знают, об этом. Монсеньер Мелькиоре, казначей, уж наверняка знает.

— Узнаю и я, Валерио, — ответил дож. — Поверь, справедливость восторжествует. Пропусти же нас.

— Светлейший, ударь меня своей шпагой, если моя дерзость оскорбит тебя, — проговорил Валерио, не выпуская из рук мантию дожа, — но только выслушай жалобу вернейшего из твоих граждан. Франческо Дзуккато не мог совершить преступления. У него даже и в мыслях не бывает ничего дурного. Заключить его в тюрьму — значит нанести ему удар, от которого ему никогда не оправиться. Да и весть об этом за какой-нибудь час облетит весь город, — если ты не повелишь вернуть ему свободу и не позволишь показаться со своими товарищами перед народом — ведь все так удивлены, не видя его во главе шествия ремесленников. И вот что еще, светлейший, выслушай меня: Франческо хрупок, как тростинка. Если он проведёт больше суток под «Свинцовыми кровлями», ему уже никогда не выйти оттуда; ты потеряешь лучшего художника и лучшего гражданина республики, и знай, произойдет много бед, ибо я…

— Замолчи, юнец! — строго прервал его дож. — Не угрожай, это безрассудно. Я не могу освободить узника без согласия сената, а сенат не даст согласия, не проверив, за какой проступок он понес наказание, ибо подозрение в тяжкой вине должно тяготеть над человеком, раз его заключили под «Свинцовые кровли». Обещаю тебе правый суд. Не сомневайся в отце республики, ко будь достоин его защиты, заслужи ее и веди себя благоразумно и осмотрительно. Только одно могу сделать, чтобы облегчить твою тревогу и тоску твоего брата: разрешаю тебе навещать его, а если он нездоров, ухаживать за ним.

— Благодарю, светлейший, за соизволение, да славится твое имя! — проговорил Валерио, склонив голову и выпустив из рук полу мантии дожа, который продолжал свой путь.