Rosstan - Gurulev

Быстро собрали фляжки, и Эпов в сопровождении Северьки пошел вниз по оврагу.

Белое солнце повисло над каменистыми голыми сопками. Недавно прошли грозовые дожди, ожили начавшие было высыхать травы, и теперь пади и елани отливают свежей синевой острецов. Степь цвела. Удивительное это время, когда степь цветет. В неизбывной красоте качаются на ветру яркие марьины коренья, синеют чуткие колокольчики, остро поглядывает из травы волчья сарана.

Жарко. Кажется, все живое должно попрятаться от жары. Но высоко в бледной синеве неба на распластанных крыльях кружит орел. Он медленно выписывает круг за кругом и вдруг стремительно падает на землю.

Иногда на желтеющем бутане среди чутких кустиков перекати-поля появляется тарбаган. «Винь-винь, – облаивает он горячую степь. – Винь-винь».

Монотонно жужжат слепни, бьются о лошадей, кружат над мокрыми телами казаков. Лошади мотают головами, в муках секут себя жесткими хвостами. Федька наломал веник из метельника, отгоняет от лошадей паразитов. Но это помогает мало.

– Кольша, слышь, командир, может, заседлаемся?

– Только по темну пойдем.

Федька обидчиво бросает веник, ложится на попону. Всю жизнь чего-нибудь нельзя. То этого, то другого. Всю жизнь как по прочерченной линии. В сторону ступил – подзатыльник. И так с самого рождения человека. В партизанах и то… А может, еще пожестче. Северьке, Кольке Крюкову – тем легко. Прикажи – каблуками щелкать будут, навытяжку стоять. Бравые казачки.

«Дис-цип-лина! – это Колька так говорит. Словно гвозди вколачивает. – Без дис-цип-лины победы не будет».

Правильные у Кольки слова. Ведь Осип Яковлевич то же самое говорит. Ну, а сопки, реки, небо, травы, ветер? И жизнь по прочерченной линии. Это как? Как это вместе объединить? И для чего человек рождается? От мамки до ямки по линеечке протопать? А потом ручки на груди смирно сложить? Дескать, вот праведник лежит…

И надумается ж такое. От жары, видно. Федька поворачивается на бок, сплевывает вязкую слюну.

Эпов и Северька принесли воду. Партизаны быстро разобрали холодные фляжки, запрокинув головы, жадно пили. Утирались рукавом и снова пили.

– Что же нам с тобой, Григорий, делать? – задумался Николай Крюков. – Взяли бы тебя с собой, да коня заводного нет…

– Слышь, Николай, – захохотал Федька, – давай я его лучше зарублю. И мороки никакой.

Николай шутку не поддержал. Федька понял, что сказал не то, замолк.

– Не бросайте меня, – вдруг взмолился Эпов. – Ну, куды я один? В село все едино мне не вернуться. Не берите грех на душу.

И верно: Григорию домой не вернуться. Там, может, его ждут не дождутся, чтоб к стенке поставить. Потому как дезертир. Потому как в дружине не хотел ходить. Потому как про свободу горлопанил. Да мало ли еще каких грехов можно насчитать за маломощным хозяином Гришкой Эповым.

Лучка Губин, прислушивавшийся к разговору, приподнялся с земли.

– Пусть он со мной поедет. И вдвоем не задавим коня.

Эпов обрадованно заморгал глазами, подсел к Лучке и больше уже не отходил от парня.

– Дядя Григорий, – позвал Федька.

– Отвяжись от меня, репей. Племянничек нашелся.

– Ты из револьвера стрелять можешь?

– В тебя, язву моровую, попал бы обязательно.

Федька полез рукой куда-то за спину, вытащил револьвер, расплываясь в улыбке, протянул его Эпову.

– Возьми. Достанешь винтовку – отдашь. Смотри, заряжен.

– Я девятьсот четвертого года призыва, а ты меня учишь.

Но парни видели – оружие сделало Григория счастливым: разгладились морщины около губ, растаяла обида на Федьку. Эпов исподней рубахой нежно протер револьвер, сдул с него пылинки.

– Коня теперь достать – и человеком бы стал. Примет меня в отряд Осип Яковлевич?

– Примет, – успокоил его Николай.

– Эх, урядник, идол ты бурятский, до смерти не забуду доброту вашу. А то ж куды я один? – Эпов расчувствовался, достал кисет, сделанный из мошонки молодого барана, принялся угощать всех махоркой.

– Не, – отвел его руку Федька и скорчил рожу, чем вызвал смех. Смеялся и Эпов.

От Эпова партизаны узнали, что в Тальниковом вторую неделю стоит сотня баргутов. Там же банда Веньки Кармадонова.

– Это ваш, караульский, – мстительно сказал Григорий и посмотрел на Федьку.

Кармадонов имеет свой обоз. Но может быть, Венька со своим войском уже ушел к границе.

С рассветом партизанская разведка подошла к Караульному. Спешились в тальниках, густо разросшихся по излучинам речки. Последние годы тальник почти не вырубался, и теперь в его зеленых зарослях безбоязненно могли укрыться целые сотни. Местами тальник был так густ, что без топора или клинка не то что конному, а и пешему не пройти. Прибрежные балки растянулись на многие версты. В широких логах даже в самые засушливые годы наметывали громадные зароды духмяного сена.

Как и на прошлой дневке, Николай выставил наблюдателей.

– Смотрите строже, – наказывал он Филе Зарубину и Лучке Губину. – Особенно за дорогами. Пусть люди поспят. Часа через два мы с Федькой вас сменим.

И здесь земля щедро цвела. Черноголовник, ромашка, маки сплошь устилали луговину.

– Паря, красота-то какая! – не удержался Филя. – Я здесь сколько бродил, – мотнул он в сторону лугов, – и не видел. А сейчас будто прозрел.

Лучке нравятся Филины слова.

– Много красоты на земле. И видеть ее надо. А не все видят.

Филя мужик бывалый и свое суждение имеет.

– Чтоб красоту видеть, сытое брюхо надо. Наешься – тогда и душа для красоты открыта. Только и тут край есть. Когда обожрешься – тоже ничего не увидишь.

Родные места настраивали на воспоминания. Детство. Совсем недавно проскакало оно в компании сверстников на гибких таловых прутьях. Скакали лихие казаки, лихие рубаки, и горе было всем врагам царя и Отечества. Свистели деревянные шашки, летели на землю цветы черноголовника и полевого чеснока. А теперь Лучка сам выступил против царя, врага Отечества. Нет, давно прошло детство.

– Анна моя лучше всех девок казалась. Да так оно, верно, и было, – Филя задумчиво улыбается. – Смешно, как я ее первый раз провожать насмелился. Сердце, думал, выскочит, когда взял ее за руку. Смехота. А потом вроде обнять решился. Зацепил за шею, как сноп серпом. Идем. Она молчит, и я молчу…

– Теперь так же девок Леха Тумашев провожает.

– Во, я и был вроде Лехи. А таким, как Федька, легче живется.

– Это кто тут мои косточки перемывает? – Федька вылез из-за куста. – Тихо вроде?

– Тихо.

– Тогда спать катитесь.

Федька прилег в траву, снял фуражку.

– Катитесь. Сейчас Николай придет.

– Обожди, паря, – Филя поднялся на колени, – пылит вроде кто-то. Вон по дороге.

– Лучка, тащи Николахин бинокль. Поглядим.

Парень вспугнутой ящерицей скользнул в кусты: был Лучка и нет Лучки. И не слышно даже.

– Хорош пластун, – Филя одобрительно причмокнул.

Николай появился быстрее, чем его ожидали. Он поднял к глазам завезенный с германского фронта бинокль, смотрел долго, потом передал бинокль Филе.

– Отряд какой-то идет. Сотни две, не меньше.

– Беляки, – уверенно подтвердил Филя, не отрываясь от бинокля.

– Батарея шестидюймовых пушек… Обоз имеют.

– К границе подались господа, – ощерился Николай. – Ночевать, видно, в Караульном будут. А может, и сразу на ту сторону, в Маньчжурию.

Белоказаки скрылись в лощине, и только по белесой ленточке пыли можно было догадаться, что в лощине кто-то передвигается.

– А вон еще черти вершего несут.

– Где? – Николай снова схватил бинокль.

– Да не на дороге. Не туда смотришь. Вон вдоль кустов едет.

– Парнишка, – Николай прилег в траву. – Но спрятаться все едино надо.

– Чей же это парень? Не узнаю. Может, ты, Федька, знаешь?

Федьке давно хотелось подержать бинокль.

– Конечно, знаю. Я всю свою родню знаю, – Федька заулыбался. – Я не такой, чтоб от родни нос воротить. А это Степанка, братан мой.

– Ну, балаболка, – Филя толкнул парня в спину. – Степанка, значит?

– Сам. На Игренюхе.

– Показываться не будем, – сказал Николай. – Не надо, чтоб нас кто-нибудь видел.

– Да что ты, – изумился Федька. – Да Степанка про Караульный лучше взрослого знает. А про нас не болтнет.

– Хотя ладно, – согласился Крюков. – Встречай братана. Все одно мы отсюда ночью уйдем.

Прошлой осенью исполнилось Степанке двенадцать лет. В глубине души он давно уже считал себя взрослым, прячась от матери, покуривал махорку. Только вот беда: рос Степанка плохо, худое тело медленно наливалось силой. Но зато всегда удачлив был Степанка, когда ватага ребятишек, возглавляемая давно отслужившим действительную службу Филей Зарубиным, ходила на Бурдинское озеро бить линных уток. А какие там караси! С лопату есть! И карасей умел ловить Степанка.

– Степанка! – позвал Федька громким шепотом из тальников. Лошадь испуганно шарахнулась, и Степанка натянул поводья, готовый в любую минуту всадить пятки в бока Игренюхи.