Режиссер - Александер Андориль

Ингрид целует Гуннара в губы и в щеку с отчаянием брошенной женщины. Затем радостно смотрит на Ингмара и спрашивает, хорошо ли, что она не сняла варежку.

— Прекрасно, — смеется Ингмар. — Попробуем так.

— Остановиться? — спрашивает она.

— Нет, спасибо. Не надо.

— Тумас, тебе надо многому научиться.

— И это говорит мне учительница, — шутит тот.

— Здесь ты должен быть совершенно измученным, — объясняет Ингмар. — Ты говоришь почти без всякого чувства. Он так безнадежно устал оттого, что его ни на минуту не оставляют в покое. Стоит ему куда-то пойти, как она тотчас спрашивает, можно ли ей пойти вместе с ним. Когда он отвечает, что нельзя, она начинает плакать и канючить, как малый ребенок.

— Кстати, ты прочитал мое письмо? — спрашивает Ингрид.

— Твое письмо? Нет, пока не успел… — отвечает Гуннар.

— Только не перебарщивай, — просит Ингмар. — Камера подъезжает совсем близко, тебе надо лишь наморщить лоб, вот и все.

Гуннар не отвечает, глядя в другую сторону. Губы его побледнели еще сильнее.

Ингмар садится на корточки перед актерами.

— Попробуем еще раз быть невыразимо унылыми?

Когда дядя Юхан стал часами заниматься переделкой держателя пленки и объектива проектора, он попросил Ингмара об ответной услуге: спрятать его трубку в какое-нибудь надежное место, чтобы Ма не нашла ее и не забрала.

Но уже на следующее утро Даг с трусливыми глазами размахивал трубкой над головой, требуя, чтобы Ингмар засунул палец пуделю в задницу. Он попробовал, но Тедди жалобно заскулил, и Даг медленно сломал трубку.

Ингмар кричал, пытался избить брата и заметил, что обмочился, только когда Даг стал смеяться.

Тепло, неожиданно растекающееся по ногам, и бешеный стук сердца. Затем штаны тяжелеют, а тепло неожиданно сменяется холодом.

— Спасибо, — говорит Ингмар радостным голосом, поворачиваясь к ассистенту оператора. — Сколько метров получилось? Сто пятьдесят есть?

Он проверяет: сто пятьдесят семь.

Птица, ворвавшаяся в павильон, прорезает воздух, резко снижается, парит на месте и, вновь разворачиваясь, летит кверху.

Ослепительный прямоугольник со скругленными углами пульсирует на экране. Дрожащий светящийся лист. Но вдруг на свету проявляются темные пятна: черная спина пастора, тень на каменном полу.

— Это еще что такое? — выходит из себя Ингмар.

Миновав Свена, слова долетают до Бриана, который переворачивает штатив с громкоговорителем.

Почесав затылок, Ингмар смотрит на Бриана. Тот, покраснев, поднимает штатив. Ингмар поворачивается к Свену.

— Грязь в объективе, — говорит он. — Когда это началось? Ты это видел? После восьмидесятой сцены — или когда?

— Наверняка после того, как мы заряжали пленку, — вздыхает Свен.

— Черт, — говорит Стиг.

— Никто тут не виноват, но до чего же обидно, — бормочет Ингмар. — До чего глупо. Придется снова переснимать все это дерьмо…

Ингмар стоит спиной к экрану, затем передвигается вдоль стены по направлению к металлической двери.

Свен разговаривает с Петером Вестером, Стиг смотрит в пол.

Входит Ленн, машет Ингмару и спешит ему навстречу.

— Вы знаете, что Муландер ждет у вас в кабинете?

Ингмар открывает дверь в хоровой зал.

— Встреча была назначена уже…

Он выходит на холодный воздух, слышит, как хлопает дверь, обходит Малый павильон и, миновав наружную лестницу, идет к машине. Руки так сильно дрожат, что ключ не попадает в замок.

— Твою мать!

Он бьет кулаком по крыше машины. Странный протяжный грохот эхом отдается от кирпичной стены. Сердце колотится в груди.

Ингмар кладет темно-синие носки на свою кровать и выходит из кабинета босиком. Ворс медленно расправляется, и следы на бледно-желтом ковре исчезают.

Он входит в комнату примирения и ставит бокал мартини на стол. Смотрит на улицу сквозь балконную дверь. Колыхание мокрой листвы в полосе света, льющегося с первого этажа дома. Тяжелые яблоневые ветви со зрелыми плодами покачиваются меж реек перил.

Глаза свербит от усталости.

Пальцы проводят по взлохмаченным волосам. Пульсируют часы на запястье.

Мятые брюки, серый свитер.

Он замечает, что Кэби наблюдает за ним, угадывая ее силуэт за «Стейнвеем».

Она говорит, что забыла свой бокал в спальне, и идет следом за Ингмаром, когда он хочет забрать его.

Останавливается на пороге в угловую комнату.

Бокал, стоящий на трюмо, почти пуст. Цитроновый вихрь улегся, оливка исчезла.

Они встречаются взглядами.

Фронтон широкой кровати обит тем же цветастым желтым ситцем, из которого сделаны занавески. Узор криво отражается в латунных дверцах изразцовой печи.

Она, улыбаясь, подходит к нему.

— Неужели я все выпила?

— Почти.

Она берет его руку и прижимает к своей щеке.

Он смотрит на нее.

— Что ты хотел? — спрашивает она почти беззвучно.

Он ставит свой бокал.

— Я думал, у тебя сейчас твои особенные дни.

— Вчера все кончилось, — тихо отвечает Кэби, но все же не переходит на шепот. Она садится в светло-голубое кресло Карла Мальмстена[32].

Ингмар крутит на пальце обручальное кольцо.

— Мне тридцать девять лет, — говорит она. — Прежнего постоянства уже нет, но старой я себя совершенно не чувствую.

Колючий свитер натирает шею, впивается в рыжую шкуру, когда лис поворачивает голову к Кэби.

Она осторожно протягивает блюдо с соленым миндалем и предлагает Микелю попробовать.

Но взгляд лиса скользит дальше, от блюда к руке и дальше, к затылку.

Она кивает на апельсины, но глаз неподвижен. Черный штрих покоится в сердцевине медного облака, неотрывно глядя, как золотистый шлейф колышется в такт биению пульса в шейной артерии.

Внезапный выпад. Кэби со смехом отшатывается. Лис спотыкается о стеклянный столик, голова исчезает в широком вороте свитера, руки ищут опору.

— Ах ты черт!

Ингмар извлекает чучело лиса. Он оцарапался когтями. Розовая нить бежит по мягкому животу, на коже выступает колье из крошечных кровавых жемчужин.

— Что случилось?

Свитер падает, он проводит рукой по животу.

— Завтра мы со Свеном устраиваем пробный показ «Как в зеркале» — ты пойдешь?

— Я ведь его уже видела, когда ты…

— Знаю, но я думал…

— Просто… Извини, что перебиваю. Просто я хотела сказать, что с удовольствием бы пошла, но придется репетировать этот ужасный Concerto Ricercante[33].

— Ясно.

Подбородок напрягается, напрягаются плечи и руки.

— Что случилось? Ты расстроился, что…

— Нет, дело не в этом, — говорит Ингмар, слегка краснея. — Как раз перед тем, как пленку переписывали для премьеры, я решил кое-кому посвятить этот фильм.

— Кому же?

— А как ты думаешь?

— Твоему отцу, — шутит она.

— Прекрати.

— Неужели ты посвятил этот фильм мне?

— Я думал, ты будешь рада.

— Конечно, я уже рада.

— Понимаешь, я никогда прежде никому ничего не посвящал, — тихо говорит он.

— Так почему же ты сделал это теперь?

Он ложится в кровать, скрестив руки на груди, словно хочет уснуть. Кэби смотрит на него. Ложится рядом и кладет голову ему на плечо. Говорит, что от него воняет формалином.

Он улыбается сам себе, шевеля пальцами на ногах.

— Эта кровать гораздо удобнее, чем моя, — может быть, мне переехать сюда?

— Добродетельная мораль предписывает каждому иметь свою комнату, — сухо говорит Кэби в ответ.

— Помнишь, как в самом начале? Когда я тайком крался из твоего номера… да, точно, в «Палас-отеле». Я крался на цыпочках по коридору в одном халате…

— Ага, там еще должна была быть какая-то пресс-конференция, да?

— Про которую мы забыли.

Она широко улыбается: открывается дверь чужого номера и наружу осторожно выбирается Ингмар Бергман в одном…

— Да, здорово они тогда удивились.

— Так что ты сказал?

— Guten Rutsch![34]

Она смеется.

— Ну а что я еще мог сказать? Что я заблудился? Или хожу во сне?

Ингмар садится за кухонный стол и кладет на хлеб сыр с ветчиной. Кэби достает из холодильника банку с горчицей и возвращается к столу.

— Тебе кажется, я только и думаю что о твоей предстоящей поездке в Ретвик? — спрашивает она. — Вы будете жить все вместе в «Сильянсборге»?

— Нет, только я один, — шутит он.

Она открывает крышку и ставит банку на стол.

— Не забудь, что Ингрид замужем за Харри.

— О чем ты?

Он намазывает толстый слой горчицы ножом на ветчину.

— Да о том, что, по-моему, он не такой добрый и милый, как мой бедный…

— Кэби, о чем ты? — мягко переспрашивает Ингмар.