Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Наконец ожидание его исполняется: он в Петербурге.

Будучи одним из слабейших воспитанников в Гимназии, не обладая даже и умеренным запасом сведений по какой бы то ни было отрасли знания, не умея даже написать без орфографических ошибок страницы, на чем он мог основывать свою надежду на успехи в столице? Приведенные выше письма его доказывают, что он чуял в себе врожденный всем талантам инстинкт, устремляющий юношу к великому, и, по темному внушению этого инстинкта, искал себе поприща для деятельности. В успехе он не сомневался: скрытые в нем силы говорили ему, что он назначен к чему-то необыкновенному, а высокие стремления к пользе ближнего для его неопытного ума были тому ручательством.

Но людям, с которыми он соприкоснулся впервые в столице, не было никакого дела до его высоких стремлений. Его, без сомнения, приняли везде с тою холодностью, которая так неприятно поражает здесь всякого новичка из провинции, и которая есть не что иное, как усвоенная опытом осторожность столичного жителя в выборе себе сотрудников по службе, в литературе, или в какой бы то ни было сфере деятельности. Каково должен был подействовать на пламенного мечтателя такой прием, предоставляю судить каждому, кто находился когда-либо в его положении. Впрочем Гоголь передал отчасти историю тогдашних своих впечатлений в письмах к матери, из которых я помещаю здесь выписки.

3-го января 1829 года, он писал к ней, что на него "напала хандра или другое подобное" и что он "уже около недели сидит поджавши руки и ничего не делает. Не от неудач ли это (продолжает он), которые меня совершенно обравнодушили ко всему?----------

Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал. Я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распустили другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз в день щи да кашу несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы платим восемьдесят рублей (ассигнациями) в месяц за одни стены, дрова и воду. Она состоит из двух небольших комнат и права - пользоваться на хозяйской кухне. Съестные припасы также недешевы, выключая одной только дичи (которая, разумеется, лакомство не для нашего брата); картофель продается десятками; десяток луковиц репы стоит 30 коп. (асс.). Это все заставляет меня жить как в пустыне. Я принужден отказаться от лучшего своего удовольствия - видеть театр. Если я пойду раз, то уже буду ходить часто, а это для меня накладно, т.е. для моего неплотного кармана".

Иногда нужда в деньгах доходила у него до крайности. "Но впрочем (пишет он от 30-го апреля, 1829) это все пустое. Что за беда посидеть какую-нибудь неделю без обеда? Того ли еще будет на жизненном пути? всего понаберешься. Знаю только, что если бы втрое, вчетверо, всотеро раз было более нужд, и тогда они бы не поколебали меня и не остановили меня на моей дороге. Вы не поверите, как много в Петербурге издерживается денег. Несмотря на то, что я отказываюсь почти от всех удовольствий, что уже не франчу платьем, как было дома, имею только пару чистого платья для праздника или для выхода и халат для будня, что я тоже обедаю и питаюсь не слишком роскошно, и несмотря на это все по расчету менее 120 рублей (асс.) никогда мне не обходится в месяц. Как в этаком случае не приняться за ум, за вымысел, как бы добыть этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире? Вот я и решился..."

Этими словами оправдываются следующие весьма важные слова Гоголя в его безыменной записке 1847 года:

"В те годы, когда я стал задумываться о моем будущем, мысль о писательстве мне никогда не входила в ум, хотя мне всегда казалось, что я сделаюсь человеком известным, что меня ожидает просторный круг действий и что я сделаю даже что-то для общего добра".

Далее он описывает своей матери Петербург, и здесь уже заметна наблюдательность будущего автора "Портрета", "Невского проспекта", "Шинели" и других пьес, в которых отразился Петербург, как в зеркале.

"Петербург (говорит он) вовсе непохож на прочие столицы европейские, или на Москву. Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на нее печать национальности; на Петербурге же нет никакого характера: иностранцы, которые поселились сюда, обжились и вовсе непохожи на иностранцев, а русские, в свою очередь, объиностранились и сделались ни тем, ни другим. Тишина в нем необыкновенная; никакой дух не блестит в народе; все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях-------Забавна очень встреча с ними на проспектах, тротуарах. Они до того бывают заняты мыслями, что, поравнявшись с кем-нибудь из них, слышишь, как он бранится и разговаривает сам с собою; иной приправляет телодвижениями и размашками рук.----------Дом, в котором обретаюсь я, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд-де-мод, сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, декатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку и наконец привилегированную повивальную бабку. Натурально, что этот дом должен быть весь облеплен золотыми вывесками.

Я живу на четвертом этаже [58], но чувствую, что и здесь мне не очень выгодно. Когда еще стоял я вместе с (А.С.) Данилевским, тогда ничего, а теперь очень ощутительно для кармана; что тогда платили пополам, за то самое я плачу теперь один. Но впрочем мои работы повернулись, и я, наблюдая внимательно за ними, надеюсь в недолгом времени добыть же что-нибудь. Если получу верный и несомненный успех, напишу к вам об этом подробнее".

Далее он описывает петербургские гулянья, но говорит, что все они для него "несносны, особливо екатерингофское первое мая. Все удовольствие состоит в том, что прогуливающиеся садятся в кареты, которых ряд тянется более нежели на 10 верст, и притом так тесно, что лошадиные морды задней кареты дружески целуются с богато убранными, длинными гайдуками".

Это уж черта, что называется, гоголевская!

Всего замечательнее в переписке Гоголя-юноши с матерью - нравственная зависимость его от нее. Для Гоголя мать, в начале жизни, была все: поверенная сокровеннейших движений души его, утешительница и наставница, слушательница и, вероятно, критик первых его опытов в стихах и в прозе, помощница во всех его предприятиях, и, наконец, опора его душевной чистоты. Все это я, по возможности, докажу выписками из его писем к ней.

"Теперь вы, почтеннейшая маминька (говорит он во втором письме к ней из Петербурга), мой добрый ангел-хранитель, теперь вас прошу, в свою очередь, сделать для меня величайшее из одолжений. Вы имеете тонкий, наблюдательный ум, вы знаете обычаи и нравы малороссиян наших, и потому, я знаю, вы не откажетесь сообщать мне их в нашей переписке. В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка от верхнего платья до самих сапогов, с поименованием, как все это называлось у самых закоренелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиян, - равным образом названия платья, носимого нашими крестьянскими девками до последней ленты, также нынешними замужними и мужиками. Вторая статья: название точное и верное платья, носимого до времен гетманских. Вы помните? раз мы видели в нашей церкви одну девку, одетую таким образом. Об этом можно будет расспросить старожилов. Я думаю, Анна Матвеевна или Агафия Матвеевна [59] много знают кое-чего из давних годов. Еще - обстоятельное описание свадьбы, не упуская наималейших подробностей. Об этом можно расспросить Демьяна (кажется, так его зовут; прозвания не вспомню), которого мы видели учредителем свадеб и который знал, по-видимому, все возможные поверья и обычаи. Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть кроме того какие-либо духи или домовые, то о них подробнее, с их названиями и делами. Множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, разных анекдотов и проч., и проч., и проч. Все это будет для меня чрезвычайно занимательно. На этот случай и чтобы вам не было тягостно, великодушная, добрая моя маминька, советую иметь корреспондентов в разных местах нашего повета. Александра Федоровна, которой сметливости и тонким замечаниям я всегда удивлялся, может в этом случае оказать нам очень большую помощь. ----------Еще прошу вас выслать мне две папинькины малороссийские комедии: "Овца-собака" и "Романа с Параскою". Здесь так занимает всех все малороссийское, что я постараюсь попробовать, нельзя ли одну из них поставить на здешний театр. За это по крайней мере достался бы мне хотя небольшой сбор. А по моему мнению, ничего не должно пренебрегать, на все нужно обращать внимание. Если в одном неудача, можно прибегнуть к другому, в другом - к третьему и так далее. Самая малость иногда служит большою помощью".