Мистер Аркадин - Орсон Уэллс

Я был слишком взволнован, чтобы обсуждать этот пункт, к тому же никак не мот насладиться теплотою шерстяного пальто, которое я подобрал. «Вы тоже замерзли, не так ли? Но вы не собираетесь приобретать меховой плащ, и правильно делаете. Так-то лучше. Знаете, такие пальто, как ваше, называются „норка для джентльменов"».

Он рассмеялся, как. наверное, смеялся, разглядывая торговый знак на кармане поляка в меховом плаще. Человека, которым был Аркадин. Который не мог быть никем иным, кроме Аркадина.

— Так вы говорите, это произошло двадцать лет назад. У вас хорошая память.

Это ему польстило.

— Что до этого, сэр. я помню размеры всех моих клиентов. И коли я говорю — больше двадцати лет. то… Погодите минутку — точно, это было в 1927 году. Я вспомнил. Зима в тот год выдалась холоднее обычною. Я даже, помнится, однажды пошутил: жаль, мол. что поляк забрал меховой плащ. Я бы сам в него не прочь завернуться.

Итак. Аркадин прибыл из Варшавы. Я пока что не мог отправиться гуда на поиски. Да это неважно. Поляков полно не только в Польше. У меня множество знакомых поляков в разных сферах, в разных странах. Я ни минуты не колебался, с кого начать. И я знал, где моту найти Профессора.

***

В Копенгагене было почти так же холодно, как и в Цюрихе. Зима в тот год установилась рано. Луна-парк был совсем пуст. Большинство павильонов закрыто. Елена, скульптура без головы, и Гортензия, торс Венеры, грелись в фургоне с горячительным. Марко, Король Джунглей, и его бенгальские тигры сидели под одной крышей с факиром и его змеями. Но питомцы Профессора требовали уединения.

«Величайший в мире блошиный цирк» загнали в укромный уголок за автоматами, торговавшими шоколадными конфетами. Это удручало Профессора. Им, которому, согласно афише, «аплодировали коронованные особы Европы», пренебрегли. Правда, горький многотрудный опыт выработал в нем благородную отрешенность и покорность судьбе.

Профессор принял меня в своей рабочей будке. Она была очень тесная, круглая, там стоял металлический столик, залитый светом прожектора. Вокруг него должны были собираться зрители, ибо таланты подопечных Профессора могли быть оценены лишь с близкого расстояния. Теперь же он был один.

Я не понял, узнал ли он меня. Я познакомился с ним перед войной, мне было двадцать лет и у меня не было ни гроша. В Эштриле, где моя мамаша охотилась за одним бразильцем, который был чернее собственной сигары. Она лелеяла мечту выйти за него замуж, а меня держала за компаньона. Целые дни я проводил, плавая под парусом, а вечера — в казино, шныряя между столиками. Профессор тогда делал большие ставки. Уже в те времена он был ужасающе худ и имел серый цвет лица, в тон его остроконечной бородке. Казалось, он протянет недолго. Но вот поди ж ты, жив и по сей день, только с годами как-то замшел. По-прежнему носит монокль, и волосы по-прежнему спадают на черный бархатный воротник. Я никогда не видел его в какой-нибудь другой одежде, кроме смокинга. Однажды он пришел в нем даже на пляж. Помню, меня здорово поразили крепкие мускулы у него на руках и ногах. Было как-то жутковато обнаружить тайную силу в этом костлявом теле.

И вот опять я вижу его мускулистые руки, увядшие от возраста, с выступающими жилами — рукава смокинга были обрезаны до локтей для удобства. Был на нем и цилиндр. И хотя манишка у него выглядывала целлулоидная, на столе между крошечными лесенками, качельками и бумажной упряжью, которой пользуются в представлениях с блохами, я заметил великолепную черепаховую табакерку, инкрустированную золотом, которая в былые времена неизменно лежала у него под рукой на карточном столе. Интересно, какие превратности судьбы сделали из бывшего состоятельного плейбоя повелителя блох в датском луна-парке? Для меня не было секретом, что звание Профессора было липовым — но ему льстило, когда к нему так обращались, даже больше, чем когда его именовали графом, — а также и то, что богатство, которое он столь успешно проматывал, не было наследственным. Ходили слухи, что он был замешан в каких-то серьезных международных аферах. Или что он агент ЦРУ. На самом же деле он был всего лишь профессиональным мошенником, хорошо известным благодаря своим дерзким махинациям в Варшаве, Вене и Берлине, но из-за которых, однако, ему пришлось провести некоторое время в одном отдаленном уголке. Основанием для встречи с ним послужило мне отнюдь не наше мимолетное португальское знакомство. У нас было довольно много общих друзей, с которыми я поддерживал отношения все это время. Моему визиту он не очень удивился и не проявил ко мне особого интереса. К тому же он не располагал временем: его маленькие артисты обладали твердыми привычками, и представление всегда начиналось согласно расписанию. Правда, сейчас зрителей не было видно, и Профессор раздумывал, стоит ли затевать представление ради меня одного.

— Объясните точно, что вам от меня нужно, — спросил он глухим голосом, — я деловой человек. Даю вам пять минут.

Начало нельзя было назвать обнадеживающим, тем более что то, что я хотел узнать, трудно было уложить в несколько кратких вопросов. Я заговорил о Польше. Его круглые глаза, спрятавшиеся под морщинистыми, как у сердитой курицы, веками, уставились на стрелки часов.

— Как по-вашему, Профессор, отчего человек вдруг покидает Варшаву?

Он сухо усмехнулся. Костлявая рука его перебирала вещички, лежавшие на блестящем столе.

— За последние пятнадцать лет моя страна предоставила своим гражданам полный набор причин, порождающих желание распрощаться с ней. Перечислить? Вторжение немцев, блокада, оккуп…

Я перебил его. Меня интересовало совсем другое.

— Профессор, я толкую не об общих причинах. Меня интересуют некоторые конкретные события, случившиеся зимой 1927 года… криминального характера.

Я поймал взгляд его черного глаза, блеснувшего за стеклышком монокля.

— Вы ведь тоже имели отношение к некоторым эпизодам…

Он опять ухмыльнулся. Было очевидно, что он давно уже не

боялся полиции. Опасности и тревоги отошли в прошлое вместе с былым великолепием. Он взял табакерку и включил прожектор, заливший нас сияющим огнем.

— Им холодно, — прошептал он, открывая табакерку.

Внутри, похожие на крошки красноватого табака, кишели блохи. Они запрыгали по руке Профессора. Он сурово взглянул на меня.

— Отодвиньтесь-ка. Их беспокоит сигаретный дым. Они его не выносят.

Облокотившись на сморщенную руку, он созерцал своих пленниц на самой нежной части сгиба локтя, где кожа была ослепительно белой.

Я понемногу начинал раздражаться.

— Профессор, — начал я опять, довольно твердо. — Давайте вспомним кое-что. Мне это очень важно.

Он явно меня дурачил. Какой прок был во мне? Положение его было жалким, но доставляло ему удовольствие.

Он не курил. Не пил. Из-за своих маленьких учеников, которые этого не терпели. Я притворился, что меня занимает представление. Он поднял всю компанию на острие маленького стилета из слоновой кости, а потом причудливо раскидал по столу, и они должны были оставаться там, куда кто попал. Он улыбался с отеческой гордостью.

— Удивительно, не правда ли?

Мы оба склонились над столом. Я задержал дыхание, чтобы не вызвать панику в этом миниатюрном цирке.

— Послушайте, Профессор. В этой истории была замешана некая Софи.

Я очень близко придвинулся к Профессору, к тому же свет был очень ярок, так что на лице ясно обозначилась каждая морщинка, и мне нетрудно было заметить, как он вздрогнул. Я зацепился.

— Вы ведь знали Софи, Профессор?

Он выпрямился. Блохи резвились на его руке.

— Не могли бы вы найти другого поляка? Их везде полно. Чего вы ко мне пристали?

Итак, ларчик начинал открываться, имя Софи оказывалось более действенным, чем аркадинское.

Профессор собрал своих артистов и поместил в табакерку. Ему расхотелось продолжать номер. Мне было неловко видеть, как он пытается скрыть волнение. Я пробормотал, запинаясь:

— Поскольку мы немного знакомы. Профессор, я думал… Как бы то ни было, я не собирался идти на поводу

старческой немочи и отступать. Его грубая кожа тепло светилась под лучами прожектора, но под ней была плоть, холодная, как у ящерицы.

— Если бы вы свели меня с кем-нибудь, кто мог бы помочь. С кем-нибудь знающим, о чем идет речь.

Он посмотрел на меня подозрительно и враждебно.

— А почему бы вам не обратиться к Тадеушу? — сказал он, скорее думая о чем-то своем, чем отвечая на мой вопрос.

Этого я не ожидал. Ему что, было известно о моем участии в танжерских мероприятиях? И так ли уж он удалился от дел, так ли погрузился в дрессировку блох, как пытался это представить? Я решил попробовать обходной маневр.

— Тадеуш — тот парень, который занимается контрабандой? Профессор уже овладел собой. Он снял с целлулоидной манишки какую-то заблудшую артистку.