Охота на волков - Андрей Щупов

— Не знаю, дед. Честное слово, не знаю.

— Ну и лабух, стало быть! Как и эти… Которых, значит, в телевизоре показывали.

Отвечать не хотелось. Головная боль способствует терпимости, и, глядя на деда Костяя, Леонид только пожал плечами. Рот у старичка напоминал ссохшийся вулканический кратер. Зубов у деда Костяя недоставало. Леониду подумалось, что к месту спросить бы об этом сейчас, но, зная словоохотливость соседа, он промолчал. Не поинтересовался и новорожденными котятами. Слушать — вообще непростое занятие. В минуты головной боли — особенно. Так ничего и не сказав, он кивком попрощался и вышел на темнеющую улицу.

На трамвае до здания Ратуши было минут восемь-десять, пешком — чуть более получаса. Леонид предпочел второе.

Февральский снег похрустывал под ногами. Мороз усмирял голову, заговаривал выплеснувшуюся гипертонию. Сообща с понталом ему, кажется, это удавалось. Уже через три-четыре квартала Леонид ощутил облегчение. Вернулось желание крутить головой, присматриваться к лицам прохожих. Движение возвращало жизнь, шаг становился тверже, и собственная тень, подчиняясь воле минуемых фонарей, то безобразно вытягивалась, уползая вперед, то, рождаясь где-то у самых ног, пряталась за спину.

Что такое Ратуша, знал каждый горожанин. Место, где собираются недоумки, — коротко и ясно. Трехэтажное колонное здание без дверей, без окон, в каменных залах которого жгли костры и пекли картошку с хлебом, на стенах которого оставляли адреса с автографами одинокие для одиноких, под крышей которого нередко звучал иноземный саксофон и почти ежедневно — банджо с гитарой. Доморощенные барды стекались сюда с городских окраин, чтобы порадовать свеженькими шедеврами. Поэты, громоздясь на табуреты, декламировали отшельнические вирши, патлато-бородатые художники с цигарками в зубах и сумасшедшей искринкой в глазах расставляли вдоль стен замысловатые полотна. Словом, здесь собиралась общегородская тусовка, этакая дворовая богема. На подступах к Ратуше и вокруг нее прижилась вполне обывательская барахолка, хотя и тут торговали товаром преимущественно чудным, редко встречаемым в иных местах: нательными крестами из различных пород дерева, иконами с изображением ушедших из жизни рок-звезд, глиняными уродцами с взведенными в боевое положение фаллосами, поэтическим «самиздатом», алюминиевой посудой с затейливой гравировкой, грамофонами и пластинками тридцатых, амулетами в виде древнеславянских божков, причудливой одежкой вроде шотландских юбок, голландских деревянных башмаков, женских кокошников. Городское начальство не раз угрожало уничтожить Ратушу, сравнять рассадник сомнительной культуры с землей, однако патлатая богема начинала довольно организовованно протестовать, посылая петиции во все инстанции вплоть до Кремля, потрясая справками об исторической ценности постройки, отправляя команды ходоков в мэрию, в прокуратуру и в недавно открытое американское посольство. Так или иначе, но Ратушу неизменно спасали. А сегодня Леониду здесь назначили встречу.

…Олег утверждал, что они его вычислили. Леонид упрямо продолжал называть это случайностью. Так или иначе, но они первыми вышли на него, этого он не мог отрицать. Впрочем, слежку он чувствовал. И даже психовал пару недель. Снились перекрытия решеток, улыбчивые лица следователей. Слово «тюрьма» неожиданно приблизилась, из абстракции превратившись в нечто ощутимо реальное. Леонид выглядывал в окна, чуть отгибая штору, а, выбираясь на улицу, проверялся по семь раз. И в конце концов «хвост» ему удалось засечь, хотя шпик, семенящий следом, вызвал откровенное недоумение. «Вьюноша с пылким взором», лет пятнадцати, с пушком над верхней губой, совершенно не похожий на серьезного служаку из органов. Такого Леонид не ожидал и потому решил действовать экспромтом. Юного шпика он без особого труда заманил в тупичок, где и взял железной хваткой за горло. Паренек долго не запирался, и, не долго думая, свел его с неким Олегом, оказавшимся вожачком подростковой ватаги. Все оказалось простым до смешного. Школьники играли в войну, поделившись на агентов, сыщиков и бойцов. Детский балаган, если разобраться, однако Леонид не спешил поднимать их на смех. Во-первых, они все-таки сумели его раскрутить, во-вторых, их война отчасти походила на его собственную. Ничего серьезного они, кажется, еще не совершили, но к этому серьезному они планомерно себя готовили. Собственно, на Леонида они вышли именно в результате слежки за тройкой разудалых гопников. Те попытались взять в оборот одинокого прохожего в енотовой шапке, тот завел их в проходной двор и без лишних слов положил на землю. Юных следопытов это впечатлило. За «енотом» стали приглядывать в десять глаз и в конце концов сообразили, что перед ними волк-одиночка, охотник за криминальными скальпами. В первую же их встречу Олег откровенно предложил союз, Леонид промычал, что надо бы подумать, поглядеть на школьных орлов поближе. Олег и на это ответил согласием, пообещав в самое ближайшее время познакомить с костяком бригады. Местом свидания назвал Ратушу. Почему именно там, Леонид переспрашивать не стал. Возможно, в Ратуше оно и впрямь было удобнее. То есть, если смотреть на встречу с точки зрения конспирации. Всех карт Олег не раскрывал, а Леонид особенно и не нажимал. Он сам еще толком не представлял, будет ли какая-нибудь польза от подобного союза. В их жилах кипела юношеская, плещущая через край энергия, они хотели изменить все и вся. Иная ситуация наблюдалась с ним. Леонид не мечтал и не надеялся, он только оборонялся. От агрессии мира, от пугающей неопределенности, от собственных мрачных фантазий.

Приближаясь к условленному месту, он тряхнул головой, проверяя работоспособность. Понтал и прогулка сделали свое дело, боль утихла. Ратуша была рядом, и приходилось двигаться медленнее, — людская толчея навязывала свой ритм, укрощая ретивых и подстегивая неторопливых. В целом царило какое-то игривое настроение, чем и отличалась здешняя барахолка от мрачновато-крикливых городских рынков. Тут и там смеялись, в свете фонарей поблескивали молодозубые оскалы. С гитарой в руках, пританцовывая драными кроссовками на снегу, пел черноволосый, смахивающий на цыгана человек. Девица с отрешенным взором стойчески держала над косматой головой барда раскрытый зонт. Играл косматоголовый так себе, а вот голос кое-чего стоил. Леонид приостановился. В песне мелькали фразы о беспричинной тоске, о вагонах, о брошенных навсегда городах. Само собой повеяло прошлым. В студенчестве они тоже обожали петь нечто подобное. Минуту, другую он стоял, слушая, пока не заметил, что мышцы ног и рук совершенно окаменели. Это действовал таким образом голос косматого певца. Усилием воли он заставил себя расслабиться. Надо же! Такой пустячок — музыка в подворотне! Он тронулся дальше.

Где-то слева звонко столкнулись граненые стаканы. Кто-то, радостно визжа, захлопал в ладоши. Леониду показалось, что визжит девушка, но он ошибся, — визжал накурившийся конопли подросток. Хриплоголосый обладатель стакана, явно играя на публику, зычно объявил:

— Ударим по базе транзистора! Чтоб до сопель зеленых! До короткого!…

И тут же послышался звук поцелуя.

Леонида поднесло к ступеням Ратуши. Чем дальше, тем больше. Здесь уже не столько торговали, сколько беседовали. Сидели на корточках, на картонных и дощатых ящиках, матом крыли президента и депутатов, толковали о воюющем юге, просто философствовали. Кто-то вещал про войну на юге, кто-то плакался по поводу того, что вся наша история — голимое вранье. Поневоле Леонид задерживался то здесь, то там, потому что некоторых и впрямь стоило послушать.

— …Не созрели мы для демократии, ясно? Не созрели — и все тут. Европа веками к ней шла, а мы — раз — и в дамки? Нет, братцы мои, не получится. В семнадцатом уже сиганули кузнечиком, и что вышло? Считай, все бывшие сателлиты возбухнули. На хрен никому советский строй оказался не нужен! Точно паранджу какую сбросили. Только ведь и в капитализм хитрой цапой не пролезешь. Пиночет сколько старался, жилы рвал из народа! И правильно делал. К гомеостазису тоже надо еще придти. А мы навыбирали этих клоунов в парламент и глядим теперь, как они языки чешут.

— А я вообще против всех этих дум. Сам подумай, на фига? Выбираю я, скажем, мэра, так я с него и спрошу потом. Как с того же президента. А когда кодла — это всегда анонимность. Их там три сотни рыл, поди проверь, чем они там занимаются!…

— …Давным-давно умнейшие из умнейших задумывались над первопричиной собственной неудовлетворенности. Недостаток и очевидная эмбриональность ЭТОГО бытия прямо-таки била по глазам. Но таким же очевидным было иное: явного ответа нам, пребывающим в этой жизни, не приоткроется. И мудрые снова и снова приходили к печальной дилемме — печальной, потому что примирение с загадочностью бытия — вещь недоступная для человеческого большинства. Возможно, потому оно и обречено на страдания, на псевдопрогресс. Не ведая пути гуманоидное сообщество ломится сквозь густой лес. Мертвая асфальтовая дорога — результат его движения! Более ничего.