Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

Есть у них свои особенности, как я поняла. Что-то почти для каждого — похвала, ласка, просто взгляд, а порой и рука помощи. Они находили время для многих разных людей. Не выбирали кого-то, не ломали жизнь, бросаясь к нему или к ней. Нет. Они совсем не такие. Помягче, бродят туда-сюда, растопырив пальцы, видят только то, что им предлагает мир.

Может — много времени спустя, — я и попробовала быть такой, но не вначале. Да и вообще, нечего так уж стараться стать другими, ну там планы составлять и прочее. Ничего не выйдет.

Если кто-то мне очень нравился, меня одолевал стыд, не могла посмотреть на него прямо. А если и заговаривала, получалось скверно. Это было нехорошо.

И первого я держалась всю молодость. Рики С. его звали. Дом его был огорожен белым штакетником, и каждая планка вверху заострена. А вот острого мы не ели, а только белок, овощи, крахмал. Три разного цвета еды на тарелке с тремя отделениями. Каждый раз. Но у него были и другие женщины. С самого начала.

Мои тетки на Среднем Западе, которые замужем ни разу не побывали, и для каждой вещи у них свое место было, воспитали меня в убеждении, что богатство женщины определяют по тому, что на ней надето. Присылали мне подарки, чтоб я могла чуть приукраситься, выглядела бы чем-то побольше, чем на самом деле была. А я всегда из принципа носила ковбойские сапоги или кеды, простые пояса, рюкзачки.

Я никогда не хотела никого морочить.

Я была бедной. Вырастешь в бедности до пятнадцати лет, навсегда остаешься бедной.

Становишься такой… какой не хочешь. Мое имя — Голод. Я так ответила на одной шикарной вечеринке, когда меня про это спросили. О-о, говорят мне, а чем вы занимаетесь? А я отвечаю погромче: я проповедник. Я была там с Рики С., и мы разругались. Ты что, не могла просто ответить, что изучаешь богословие? — твердил он. Да и разве ты бедная, ведь у твоих родителей было свое дело в Миссури, и они не бедствовали. Живи они в Калифорнии, преуспевали бы по-калифорнийски. Все дело в масштабе.

Он был моей последней духовной любовью, а она — не для этого мира. Ну, а брак — совсем другая вещь.

Вечеринки вроде этой меня душили. А когда меня порабощают, я должна вырваться на свободу.

Биология заставила его полюбить меня в конце концов. Ну и преподаватель; мистер Глинтон был для Рики настоящим богом. Но я ему понравилась. Я у него в кабинете часами просиживала, и он позволял мне оставаться, сколько хотелось. А в кресле я сидела по-разному. Если с Рики, то садилась так, чтоб выглядеть повыгоднее. Старалась, чтоб он был справа, со стороны моего настоящего глаза, и не хотела, чтоб он слишком уж засматривался на мои ноги. Но с мистером Глинтоном мне было все равно. Он всегда улыбался, когда видел какую-то новую часть меня, будто ему все нравилось, сполна и без прикрас.

Он устроил так, что я ему все рассказала, всю мою жизнь. И знал он обо мне куда больше, чем кто-нибудь еще. И тогда он повозился, поиграл с сердцем Рики. Добрался до него и переиначил, как мне никогда бы не суметь, а он — без всякого труда, попросту. Он как-то ему сказал: будешь влюбляться в девушек вроде Зари, когда станешь старше, но пока тебе ее не понять. Она тебе не по силам.

После этого Рики всегда поглядывал на меня два раза — второй для проверки и с испугом.

Я хотела быть одной из тех, кто получает то, что им требуется, легко и просто, даже не прося.

И не была такой.

А хотеть было ошибкой. Мистер Глингон помог мне не только с Рики С. Он заставил меня понять, что когда ты в кого-то влюбляешься, так не в него и не в нее. Ты влюбляешься в весь мир. Вот почему я не привлекала к себе, а люди вроде Рики привлекали. Они же росли у себя дома, со своей семьей, и белком, и овощами, и крахмалом, и всем остальным. А я была сама себе предоставлена. Я начала приглядываться к другим в колледже и замечала — о-о! — у нее есть мир, и у него есть, а этот носит его с собой. У Рики С. мир вращался вокруг него. У мистера Глингона был свой мир. Так что даже моя собственная любовь не была чистой. И я перестала верить в возможность совершенства на земле. И это была первая минута, с которой я начала учиться жить. Все здесь любимо, да, но настолечко и не больше. Мистер Глингон старался показывать мне шаг за шагом, как сложить вокруг себя свой мир.

Главное, у меня было время.

Все это уже старо.

Я здесь, чтобы сказать вам: это можно сделать. Я изменилась. То, что вы видите сейчас здесь… совсем новое.

Та, что сидишь вон там.

Ты знаешь женщину, которая каждый день ведет себя так, будто ее только вчера оставил мужчина и она разбилась на куски, точно глиняный горшок? А потом узнаешь, что случилось это двадцать лет назад? Это была я.

А ты, ты знаешь человека, у которого такие большие замыслы, но не хватает уверенности в себе, чтоб воплотить их? И никогда не доводил ничего до конца? Это была я.

Я напишу четыре слова: ХОТЕЛОСЬ БЫ, МОЖНО БЫ, НАДО БЫ, ВРОДЕ БЫ. Эти слова мы должны истребить в себе. К тому времени, когда я с вами кончу, вы каждый день будете ДЕЛАТЬ.

Я не очень интересуюсь воздаянием. Слишком уж много плохого я сделала сама.

Я хочу, чтоб здесь, в нашей группе, все это вышло наружу. Все плохое, что вами сделано. И вы навсегда будете близки к этой группе.

Понимаете, я здесь ради моего сына. Я надеюсь, что когда-нибудь в одну из таких групп войдет и мой сын. И ему не нужно знать, кто я для него. Ему не нужно узнавать меня. Я просто хочу, чтобы он узнал Бога. И вот это я могу сделать для вас. Я могу соприкоснуть вас с Богом. Представить ему.

Мое крещеное имя было Дороти Мацки. Я уже построила в этом штате девяносто два приюта. Я снабдила три школы библиотеками, и число моих прихожан — три тысячи, не считая телевидения. И будет больше.

Никто не делает того, что делаю я.

Я — особая. Особая для моего возраста и для этого места, для Калифорнии, а теперь я особая и в моей профессии.

В глубине каждого и каждой из вас прячется картина вашей слабости. И я хочу сказать вам кое-что. Это на редкость красивая картина. У тебя, вон там, в углу, может быть, смех, поднимающийся с задней веранды, где ты и твоя старенькая бабушка; смех о том, как ты обретешь свое — когда-нибудь, где-то далеко, пусть даже ты не получишь всех тех королевских вещей, о каких мечтала, драгоценностей и прочего, когда ты была маленькой девочкой. А вот для тебя это — лежать на лугу среди травы, она много выше твоего лица, с твоим потерянным дурачком-братом, замедляя свое время по нему, точно часы, в которых кончается завод.

У вас есть выбор. И я гарантирую, что разорвать эту картину пополам, пустить бумажные клочья плыть и покачиваться на воде — это будет самым тяжким выбором в вашей жизни. Выбор — жить ли в этой жизни или в следующей. Быть единственными или многими.

Бог — не служащий социального обеспечения. Он слишком велик для этого, слишком вездесущ Откуда вы знаете, жив ли он вообще? Но вы будете знать. Всегда сможете определить, если станете обращать внимание.

Ладно. Ничего, пусть уходит, так к лучшему. Всего одна — это неплохо.

Некоторые так и не поймут никогда: хлеб — это религия. Вот где промахиваются все журналисты. Если вы просто наживаете деньги, они оставляют вас в покое. А если вы хотите раздавать их, вам лучше быть чистым совершенством. Я хочу сказать, вы видели, чтоб они следовали за миссис Филдс? Нет, они довольствуются ее пирожками. А хлеб — слишком уж он одет мистической тайной.

Так вот, мне надо признаться вам всем еще в одном. Ведь я могла заманить вас, устроив какой-нибудь фокус-покус. Я знаю, многие из вас думают сейчас: так что же она для нас сделает? Как это она меня изменит?

И я отвечу вам — как. Может, это будет способ совсем вам не по вкусу. Это не простой способ, не быстрый.

Вы, наверное, думаете: от А она добралась до Б, девчонка из захолустья стала миллионершей, и вы, наверное, думаете: ну, так и я сумею печь. Но я не собираюсь учить вас, как добраться до Б.

Б нигде нет. Б — просто другое А За ним все больше и больше целей, а честолюбивое сердце всегда голодно.

Я хочу, чтобы вы забыли про Б и встретили Бога.

Я помогу вам устроить эту встречу.

Чтобы жить этой жизнью, вам нужны только пища и свет.

Я не могу дать вам света, потому что я им не владею. Я не могу дать вам Б, даже если бы хотела. Б у меня есть, потому что Б мне не нужно, Б к делу не относится. Быть знаменитостью безопасно, только если вы предпочли бы обойтись без этого. Лучший способ быть богатым — быть богатым недолго.

С пищей я могу вам помочь. Начиная с сегодня мы будем поститься, а через три дня преломим хлеб вместе, на коленях. Я могу дать вам пищу, и я могу помочь вам очистить себя для Господа, подмести комнату, где скрыт престол вашей души.

Господу не нужны ваши деньги. Ему нужны вы сами. Вся ваша любовь целиком. Это то же, что спрыгнуть с обрыва и упасть в любовь к кому-то.

Я могу рассказать вам, как нашла Бога. Я его не находила. Он нашел меня. Я ничего для этого не сделала. Дважды я готовилась умереть. В первый раз под кухонным столом священника. Он снова избил меня, вы бы сказали, до бесчувствия. И тут я ощутила эти шумочки, вверху, когда мир опять возник, башмаки его жены шаркали по полу, сковородка стукнула о конфорку, и я закрыла глаза и ощутила: ХВАТИТ! Я больше не хотела жить. Чтобы вырваться из-под гнета этой ноющей черноты, прийти в сознание, я должна была потрудиться, и я больше не хотела трудиться. Одна искорка моего призвания, моего предназначения — вот этого — впивалась в меня, как булавка в кожу, напоминая. Но я решила — нет. Пусть это сделает кто-нибудь другой. Я больше не буду тем, чем была прежде. Я получила слишком мало в этом мире, чтоб продолжать. Пусть это делает кто-нибудь другой. Искорка жгла, но это была лишь точечка света. Победило другое. Во всем на свете в малой мере существует его полная противоположность.