Губерман Игорь - Игорь Миронович Губерман

корней переплелись.

Рад, что я интеллигент,

что живу светло и внятно,

жаль, что лучший инструмент

годы тупят невозвратно.

Давай, Господь, решим согласно,

определив друг другу роль:

ты любишь грешников? Прекрасно.

А грешниц мне любить позволь.

Молодость враждебна постоянству,

в марте мы бродяги и коты;

ветер наших странствий

по пространству

девкам надувает животы.

Не почитая за разврат,

всегда готов наш непоседа,

возделав собственный свой сад,

слегка помочь в саду соседа.

Мы в ранней младости усердны

от сказок, веющих с подушек,

и в смутном чаянье царевны

перебираем тьму лягушек.

Назад оглянешься — досада

берет за прошлые года,

что не со всех деревьев сада

поел запретного плода.

От акта близости захватывает дух сильнее,

чем от шиллеровских двух.

Готов я без утайки и кокетства

признаться даже Страшному суду,

что баб любил с мальчишества

до детства,

в которое по старости впаду.

Я в молодости книгам посвящал

интимные досуги жизни личной

и часто с упоеньем посещал

одной библиотеки дом публичный.

Когда тепло, и тьма, и море,

и под рукой крутая талия,

то с неизбежностью и вскоре

должно случиться и так далее.

Как давит стариковская перина

и душит стариковская фуфайка

в часы, когда танцует балерина

и ножку бьет о ножку, негодяйка.

Случайно встретившись в аду

с отпетой шлюхой, мной воспетой,

вернусь я на сковороду уже,

возможно, с сигаретой.

Глава 9

ДАВНО ПОРА, ЕБЕНА МАТЬ,

УМОМ РОССИЮ ПОНИМАТЬ!

Я государство вижу статуей:

мужчина в бронзе, полный властности,

под фиговым листочком спрятан

огромный орган безопасности.

Растет лосось в саду на грядке,

потек вином заглохший пруд;

в российской жизни все в порядке;

два педераста дочку ждут.

На наш барак пошли столбы

свободы, равенства и братства;

все, что сработали рабы,

всегда работает на рабство.

Не тиражируй, друг мой, слухов,

компрометирующих власть;

ведь у недремлющего уха

внизу не хер висит, а пасть.

Открыв сомкнуты негой взоры,

Россия вышла в неглиже

навстречу утренней Авроры,

готовой к выстрелу уже.

День Конституции напомнил мне

усопшей бабушки портрет:

портрет висит в парадной комнате,

а бабушки давно уж нет.

Россия — странный садовод

и всю планету поражает,

верша свой цикл наоборот:

сперва растит, потом сажает.

Всю жизнь философ похотливо

стремился истине вдогон;

штаны марксизма снять не в силах —

чего хотел от бабы он?

Смешно, когда толкует эрудит

о тяге нашей к дружбе и доверию;

всегда в России кто-нибудь сидит:

одни — за дух, другие — за материю.

Плодит начальников держава,

не оставляя чистых мест;

где раньше лошадь вольно ржала,

теперь начальник водку ест.

Ошалев от передряг,

спотыкаясь, как калеки,

мы вернули бы варяг,

но они сбежали в греки.

Моей бы ангельской державушке —

два чистых ангельских крыла;

но если был бы хуй у бабушки,

она бы дедушкой была.

Российская лихая птица-тройка

со всех концов земли сейчас видна,

и кони бьют копытами так бойко,

что кажется, что движется она.

Моя империя опаслива:

при всей своей державной поступи

она привлечь была бы счастлива

к доносной службе наши простыни.

Глава 10

КАК СОЛОМОН О РОЗЕ

Под грудой книг и словарей

грызя премудрости гранит,

вдруг забываешь, что еврей:

но в дверь действительность звонит.

Никто, на зависть прочим нациям,

берущим силой и железом.

не склонен к тонким операциям

как те, кто тщательно обрезан.

Люблю листки календарей,

где знаменитых жизней даты:

то здесь, то там живал еврей,

случайно выживший когда-то.

Отца родного не жалея,

когда дошло до словопрения,

в любом вопросе два еврея

имеют три несхожих мнения

Живым дыханьем фразу грей,

а не гони в тираж халтуру:

сегодня только тот еврей,

кто теплит русскую культуру

Везде одинаков Господень посев,

и врут нам о разнице наций;

все люди — евреи, и просто не все