Современная жрица Изиды - Всеволод Соловьев

— А вы зачѣмъ здѣсь?

— Я ѣду въ Эльберфельдъ къ Блаватской — она больна и зоветъ меня.

— Ну, такъ и я поѣду съ вами.

— Отлично. Когда же мы ѣдемъ?

— Завтра въ девять, часовъ утра, — это самый подходящій поѣздъ, потому что иначе намъ придется пріѣхать въ Эльберфельдъ вечеромъ, часамъ къ десяти, не раньше.

Рѣшивъ это, мы провели весь день вмѣстѣ, а вечеромъ г-жа А. разсказала мнѣ столь много поразительнаго, удивительнаго и таинственнаго, что я пришелъ въ свою комнату съ совершенно затуманенной головою и, хоть и былъ уже очень поздній часъ, не могъ заснуть. Я хорошо зналъ, что, несмотря на всѣ усилія вчерашней правовѣрной науки отрицать сверхчувственное, оно существуетъ и время отъ времени проявляетъ себя въ людской жизни, но я такъ же очень хорошо зналъ, что проявленія эти рѣдки, и что иначе быть не можетъ. А тутъ вдругъ сверхчувственное, въ самыхъ разнообразныхъ и подчасъ совершенно нелѣпыхъ видахъ, буквально затопляетъ жизнь здоровой, крѣпкой, энергичной и вдобавокъ поглощенной матерьяльными дѣлами и заботами особы! Вся ночь прошла почти безъ сна; въ седьмомъ часу я одѣлся и велѣлъ подать себѣ чаю. Около восьми подаютъ мнѣ записку г-жи А. Пишетъ, что и она не спала, такъ какъ кругомъ нея шла какая-то невидимая борьба, что у нея разболѣлась голова и что ѣхать нельзя, ибо всѣ ея ключи пропали. Иду къ ней. Стоитъ среди чемодановъ и сакъ-вояжей. Увѣряетъ меня:

— Всѣ ключи, всѣ до одного пропали, а ночью были тутъ, на глазахъ!

— Пошлите за слесаремъ.

— Ужь я послала.

Явился слесарь, отперъ чемоданъ, а въ чемоданѣ связка ключей и въ связкѣ ключъ и отъ этого же чемодана.

— Вотъ видите что со мной cлучается! — торжественно воскликнула г-жа А.

— Вижу.

Такъ какъ на девяти часовой поѣздъ мы опоздали, то и согласились сдѣлать прогулку по городу и ѣхать въ часъ. Но тутъ я внезапно почувствовалъ необыкновенную слабость и меня стало клонить ко сну. Я извинился передъ г-жей А., пошелъ къ себѣ и бросился на кровать. Однако, я не заснулъ, а лежалъ съ закрытыми глазами — и вотъ передо мной, одинъ за другимъ, стали проходить, совершенно ясно и отчетливо, разные неизвѣстные мнѣ пейзажи. Это было для меня такъ ново и красиво, что я лежалъ не шевелясь, боясь нарушить и уничтожить очарованіе. Наконецъ понемногу все затуманилось, слилось — и я ужь ничего не видѣлъ.

Я открылъ глаза. Моей сонливости и слабости какъ не бывало. Я вернулся къ г-жѣ А. и не могъ удержаться, чтобы не разсказать ей бывшаго со мною, причемъ очень подробно, со всѣми особенностями, описалъ видѣнные мною пейзажи.

Мы сидѣли въ купэ мчавшаго насъ поѣзда и бесѣдовали. Вдругъ г-жа А., взглянувъ въ окно, крикнула:

— Смотрите! одинъ изъ вашихъ пейзажей!

Мнѣ стало даже жутко. Сомнѣній не могло быть, какъ не было для меня сомнѣнія и въ томъ, что я никогда не ѣздилъ по этой дорогѣ, не бывалъ въ этой странѣ. Пока не стемнѣло — я снова, въ дѣйствительности, переглядѣлъ все то, что видѣлъ утромъ, лежа на кровати съ закрытыми глазами.

Пріѣхали мы въ Эльберфельдъ, остановились въ гостинницѣ Victoria и, рѣшивъ, что еще не очень поздно, отправились къ Блаватской, въ домъ коммерсанта Гебгарда, чуть ли не самый лучшій домъ въ Эльберфельдѣ.

X

Мы застали нашу бѣдную «madame» совсѣмъ распухшей отъ водянки, почти недвижимой въ огромномъ креслѣ, окруженную Олкоттомъ, Могини, Китли, двумя англичанками изъ Лондона, мистрисъ и миссъ Арундэль, американкой Голлуэй и Гебгардомъ съ женою и сыномъ. Другіе Гебгарды, а также «племянники и племянницы», о которыхъ мнѣ писала Блаватская, куда-то уѣхали изъ Эльберфельда.

«Madame», увидя насъ, обрадовалась чрезвычайно, оживилась, затормошилась на своемъ креслѣ и стала «отводить душу» русскимъ языкомъ, къ ясно подмѣченному мною неудовольствію окружавшихъ.

Мы находились въ большой, прекрасной гостиной. Арка раздѣляла эту комнату на двѣ части, тяжелыя драпировки были спущены и что находилось тамъ, въ другой половинѣ гостиной — я не зналъ. Когда мы достаточно наговорились — Елена Петровна позвала Рудольфа Гебгарда, молодого человѣка съ весьма хорошими манерами, шепнула ему что-то — и онъ исчезъ.

— Я сейчасъ сдѣлаю вамъ сюрпризъ! — сказала она.

Я скоро понялъ, что сюрпризъ этотъ относится къ скрытой за драпировкой половинѣ гостиной, такъ какъ тамъ началась какая-то возня.

Вдругъ занавѣси отдернулись и, освѣщенныя яркимъ, голубоватымъ свѣтомъ, сконцентрированнымъ и усиленнымъ рефлекторами, передъ нами выросли двѣ поразительныя фигуры. Въ первое мгновеніе мнѣ представилось, что я вижу живыхъ людей — такъ ловко было все придумано. Но это оказались два большихъ задрапированныхъ портрета махатмъ Моріа и Кутъ-Хуми, написанныхъ масляными красками художникомъ Шмихеномъ, родственникомъ Гебгардовъ.

Потомъ, хорошо разглядѣвъ эти портреты, я нашелъ въ нихъ много недостатковъ въ художественномъ отношеніи; но живость ихъ была значительна, и глаза двухъ таинственныхъ незнакомцевъ глядѣли прямо на зрителя, губы чуть что не шевелились.

Художникъ, конечно, никогда не видалъ оригиналовъ этихъ «портретовъ», Блаватская и Олкоттъ увѣряли всѣхъ, что онъ писалъ по вдохновенію, что его кистью водили они сами и что «сходство поразительно». Какъ бы ни было — Шмихенъ изобразилъ двухъ молодыхъ красавцевъ. Махатма Кутъ-Хуми, одѣтый во что-то граціозное, отороченное мѣхомъ, имѣлъ лицо нѣжное, почти женственное и глядѣлъ ласково прелестными свѣтлыми глазами.

Но стоило взглянуть на «хозяина» — и Кутъ-Хуми, со всей своей нѣжной красотой, сразу забывался. Огненные черные глаза великолѣпнаго Моріи строго и глубоко впивались въ васъ и отъ нихъ нельзя было оторваться. «Хозяинъ», какъ и на миніатюрномъ портретѣ въ медальонѣ Блаватской, оказывался украшеннымъ бѣлымъ тюрбаномъ и въ бѣлой одеждѣ. Вся сила рефлекторовъ была устремлена на это мрачно прекрасное лицо, и бѣлизна тюрбана и одежды довершала яркость и живость впечатлѣнія.

Блаватская потребовала для своего «хозяина» еще больше свѣту, Рудольфъ Гебгардъ и Китли перемѣстили рефлекторы, поправили драпировку портрета, отставили въ сторону Кутъ-Хуми — эффектъ вышелъ поразительный. Надо было просто напоминать себѣ, что это не живой человѣкъ. Я не могъ оторвать отъ него глазъ.

Больше часу продержали меня Олкоттъ и Блаватская передъ этимъ портретомъ. Наконецъ у меня заболѣла голова отъ чрезмѣрно яркаго свѣта, и вообще я почувствовалъ сильную усталость, — путешествіе, двѣ ночи, проведенныя почти безъ сна — все это дѣйствовало. Я сказалъ г-жѣ А., что не въ силахъ дольше оставаться, и что вообще намъ пора вернуться въ нашу Victoria и скорѣе лечь спать. Она сама жаловалась на сильную усталость. Блаватская насъ отпустила, взявъ слово, что мы вернемся какъ можно раньше утромъ.

По дорогѣ въ гостинницу мы только и могли говорить объ удивительномъ портретѣ «хозяина» и, среди мрака, онъ такъ и стоялъ передо мною. А стоило закрыть глаза — я видѣлъ его ярко, во всѣхъ подробностяхъ.

Пройдя въ свою комнату я заперъ дверь на ключъ, раздѣлся и заснулъ.

Вдругъ я проснулся или, что во всякомъ случаѣ вѣрнѣе, мнѣ приснилось, почудилось, что я проснулся отъ какого-то теплаго дуновенія. Я увидѣлъ себя въ той же комнатѣ, а передо мной, среди полумрака, возвышалась высокая человѣческая фигура въ бѣломъ. Я почувствовалъ голосъ, невѣдомо какимъ путемъ и на какомъ языкѣ внушавшій мнѣ зажечь свѣчу. Я не боялся нисколько и не изумлялся. Я зажегъ свѣчу, и мнѣ представилось, что на часахъ моихъ два часа. Видѣніе не исчезало. Передо мной былъ живой человѣкъ, и этотъ человѣкъ былъ, конечно, не иной кто какъ оригиналъ удивительнаго портрета, его точное повтореніе. Онъ помѣстился на стулѣ рядомъ со мною и говорилъ мнѣ, «на невѣдомомъ, но понятномъ языкѣ» разныя интересныя для меня вещи. Между прочимъ онъ объяснилъ, что для того, чтобы увидѣть его въ призрачномъ тѣлѣ (en corps astral) я долженъ былъ пройти черезъ многія приготовленія и что послѣдній урокъ былъ данъ мнѣ утромъ, когда я видѣлъ, съ закрытыми глазами, пейзажи, мимо которыхъ потомъ проѣзжалъ по дорогѣ въ Эльберфельдъ, что у меня большая и развивающаяся магнетическая сила.

Я спросилъ, что же долженъ я съ нею дѣлать; но онъ молча исчезъ.

Мнѣ казалось, что я кинулся за нимъ; но дверь была заперта. У меня явилось представленіе, что я галлюцинирую и схожу съ ума. Но вотъ махатма Моріа опять на своемъ мѣстѣ, неподвижный, съ устремленнымъ на меня взглядомъ, такой, точно такой, какимъ запечатлѣлся у меня въ мозгу. Голова его покачнулась, онъ улыбнулся и сказалъ, опять-таки на беззвучномъ, мысленномъ языкѣ сновидѣній: «Будьте увѣрены, что я не галлюцинація и что вашъ разсудокъ васъ не покидаетъ. Блаватская докажетъ вамъ завтра передъ всѣми, что мое посѣщеніе было истинно». Онъ исчезъ, я взглянулъ на часы, увидѣлъ, что около трехъ, затушилъ свѣчу и заснулъ сразу.