Современная жрица Изиды - Всеволод Соловьев

Но г-жа А., особа самолюбивая, увѣренная въ своей практичности и высшихъ дипломатическихъ способностяхъ, не поняла меня, разсердилась и долго потомъ, при встрѣчахъ, обращалась ко мнѣ съ какою-то кисло-сладкой ужимкой.

Сама Елена Петровна, конечно, поняла и, получивъ эту прелесть, писала мнѣ про г-жу А.«…не благодарила ее за напечатанный certificat въ томъ, что я не воровка, потому что такой глупый документъ»…

Бѣдная «madame»! — и при жизни ей оказывались, да и послѣ смерти оказываются нѣкоторыми дамами, подъ видомъ прославленія ея и выгораживанія, самыя ужасныя, медвѣжьи услуги…

IX

Блаватская уѣхала въ Лондонъ, клянясь мнѣ въ вѣчной дружбѣ и поручая меня m-me де-Морсье, которая должна была слѣдить за тѣмъ, чтобы мой интересъ къ теософическому обществу «не отцвѣлъ, не успѣвши расцвѣсть». Всю вторую половину лѣта я провелъ въ усиленной работѣ — написалъ большой романъ и жадно зарывался въ сокровища древней и новой мистической литературы, предоставляемыя мнѣ Національной библіотекой, букинистами латинскаго квартала и «ларями» набережной Сены. Мнѣ плыли въ руки такія «рѣдкости», такіе курьезы, такія неожиданныя вещи, что я совсѣмъ забылъ о своихъ больныхъ нервахъ и дѣлалъ именно то, противъ чего остерегали меня доктора, отправляя въ долгое заграничное путешествіе ради полной перемѣны образа жизни и всѣхъ впечатлѣній.

Въ сочиненіяхъ и объясненіяхъ проповѣдниковъ теософическаго общества я пока нашелъ оригинальнаго не особенно много; но все же они служили дополненіемъ въ моихъ занятіяхъ. Я терпѣливо дочитывалъ два объёмистыхъ тома Isis unveiled[12] Блаватской, да еще вдобавокъ въ рукописномъ французскомъ переводѣ, оставленномъ мнѣ Еленой Петровной для соображеній — можно ли издать его съ очень значительными сокращеніями.

При чтеніи первой части этой книги, еще во время пребыванія Блаватской въ Парижѣ, я какъ-то сказалъ г-жѣ Y.: «мнѣ кажется — „Isis unveiled“ — самый интересный изъ феноменовъ Елены Петровны и, пожалуй, самый необъяснимый.»[13].

Теперь, отлично зная объясненіе всѣхъ этихъ «феноменовъ», я тѣмъ болѣе подтверждаю мое мнѣніе. Немало потрудилась «madame» надъ своей книгой, не мало прочла для нея и запомнила. Безъ ватиканскихъ «уникъ» она, конечно, могла обойтись; но несомнѣнно должна была одолѣть цѣлую спеціальную библіотеку.

Ея «Изида» — это огромный мѣшокъ, въ который, безъ разбору и системы, свалены самыя разнородныя вещи. Есть въ ней, безспорно интересное и серьезное, добытое какъ старыми, такъ и, сравнительно, новыми авторами, есть нѣсколько остроумныхъ замѣчаній и выводовъ и самой Блаватской; но вмѣстѣ съ тѣмъ и всякаго вздору, ни на что непригоднаго, — сколько угодно. Для того, чтобы сдѣлать такой выводъ объ «Изидѣ», вовсе даже не надо въ теченіе трехъ лѣтъ изучать мистическую и оккультическую литературу, ежедневно принимая эту пряную пищу въ аллопатическихъ пріемахъ, — для этого достаточно прочесть хотя бы Элифаса Леви, Сентъ-Ива, Франка, Венсана, Гёрреса и др., достаточно быть au courant новѣйшихъ изслѣдованій по гипнотизму и близкимъ къ нему предметамъ.

Да, врядъ ли мудрецы Тибета принимали участіе въ литературной дѣятельности «madame» — по крайней мѣрѣ они не могли подсказать ей иной разъ самыхъ простыхъ вещей. Вотъ маленькій образчикъ этого — письмо изъ Эльберфельда, въ началѣ осени 1884 года.[14]

«Всеволодъ Сергѣичъ, милый, найдите мнѣ, Бога ради по-русски переводъ термина génération spontanée-ну какъ это по-русски „мгновенное зарожденіе“ что-ли? Чортъ бы побралъ ученыхъ, которые выдумываютъ слова, а въ диксіонерахъ ихъ нѣтъ. Прошу васъ, найдите и сейчасъ же, не медля дайте знать, мнѣ нужно для моей Катковской статьи, которая, наконецъ, кончается. Спасите, родной… ваша Е. Блаватская».

Чего было бы проще поднять руку, позвонить серебрянымъ колокольчикомъ, вызвать изъ Тибета всезнающаго махатму или его «челу» — и спросить!.. Но о сочиненіяхъ «madame» рѣчь впереди…

Я время отъ времени переписывался съ Еленой Петровной и въ моихъ письмахъ, выражая лично ей невольное расположеніе и участіе, тѣмъ не менѣе стремился къ своей цѣли, сказавъ себѣ: «не уйду, пока не узнаю, что такое она и ея феномены». Я, конечно, не разсчитывалъ, что она сразу, да еще и письменно, совсѣмъ проговорится и себя выдастъ; но я уже настолько зналъ ее, чтобы разсчитывать на ея постоянныя, «маленькія» проговариванья, которыя, въ общей сложности, составятъ нѣчто большое и осязательное.

Будучи въ высшей степени порывистой, несдержанной и, въ иныя минуты, до крайности наивной, — Блаватская могла «до конца» отуманить только людей, еще болѣе наивныхъ, чѣмъ она, еще болѣе несообразительныхъ. Главная же ея сила и условіе ея успѣховъ заключались въ необычайномъ ея цинизмѣ и презрѣніи къ людямъ, которое она скрывала весьма удачно, но которое все же иной разъ прорывалось неудержимо. «Чѣмъ проще, глупѣе и грубѣе „феноменъ“, — признавалась она мнѣ впослѣдствіи, — тѣмъ онъ вѣрнѣе удается. Громадное большинство людей, считающихъ себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Еслибы знали вы какіе львы и орлы, во всѣхъ странахъ свѣта, подъ мою свистульку превращались въ ословъ и, сто#ило мнѣ засвистѣть, послушно хлопали мнѣ въ тактъ огромными ушами!..»

Но въ то время до этихъ признаній было еще далеко; «madame» продолжала морочить меня своимъ «хозяиномъ», увѣряя, что я состою подъ особымъ его покровительствомъ. О феноменахъ же писала, все еще находясь подъ впечатлѣніемъ парижскихъ неудачъ: «Ничего я не могу сдѣлать по части феноменовъ, отъ нихъ мнѣ и такъ тошно. И не говорите про нихъ»…

Она все корила меня «подозрительностью». Сообщилъ я ей о сеансахъ магнетизера Робера и его ясновидящаго субъекта, Эдуарда, который, вмѣстѣ со своимъ наставникомъ, притворялся и фокусничалъ несомнѣнно. А она мнѣ въ отвѣтъ: «государь мой, Всеволодъ Сергѣичъ. Вы ужаснѣйшій и неисправимый — не скептикъ, а „подозритель“. Ну, что вамъ сдѣлалъ этотъ Eduard, почему вы думаете, что онъ притворяется? А впрочемъ — мнѣ-то что? подозрѣвайте всѣхъ на здоровье. Вамъ же хуже…» Это подчеркнутое всѣхъ было очень ясно. Или вотъ — еще яснѣе: «скверно на свѣтѣ жить, подозрѣвая всѣхъ и каждаго. Совершенно увѣрена, что передъ людомъ говорить про меня подозрительно не станете. Я-то, по крайней мѣрѣ, подозрительницей никогда не была; и кого люблю, такъ люблю въ сурьезъ — а такихъ весьма мало…»

Я утверждаю, и въ концѣ концовъ изъ дальнѣйшаго разсказа и ея писемъ будетъ ясно, что, намѣтивъ человѣка, желая его затуманить и сдѣлать своимъ послушнымъ орудіемъ, она дѣйствовала сердечностью и задушевностью. Она убѣждала его въ своей преданности, горячей любви и дружбѣ — и затѣмъ, именемъ этихъ чувствъ, упрашивала его сдѣлать для нея то или другое. Все сводилось на почву личныхъ отношеній, чувства. Съ женщинами подобная тактика творила чудеса.

Изъ Лондона, въ концѣ лѣта, Блаватская переѣхала въ нѣмецкій городъ Эльберфельдъ и писала мнѣ оттуда: «Я здѣсь, безъ ногъ, но съ Олкотомъ, Могини и нѣсколькими нѣмецкими теософами… Здѣсь прелестный городокъ и прелестное семейство теософовъ M-r и M-me Gebhard, и его три сына и невѣстка, и племянниковъ съ племянницами всего 9 человѣкъ. Домъ огромный, богатый… Она — ученица Eliphas Levi и съ ума сходитъ по оккультизму. Пріѣзжайте на нѣсколько дней…»

Въ это время чрезмѣрныя занятія мои дали себя знать. Я вдругъ почувствовалъ большое утомленіе и слабость. Пришлось обратиться къ доктору, и онъ, конечно, потребовалъ временнаго прекращенія всякихъ работъ, полнаго покоя и развлеченій. Парижскія развлеченія для меня не существовали, и я рѣшился провѣтриться и развлечься, съѣздивъ въ Эльберфельдъ къ Блаватской. Еслибы я сообразилъ, что экскурсія въ область мнимыхъ чудесъ можетъ только еще больше разстроить нервы и еслибы предчувствіе шепнуло мнѣ, какому неожиданному испытанію придется мнѣ подвергнуться — я бы не поѣхалъ несмотря на все мое желаніе увидѣть «madame» и побороться съ нею.

Въ знойный августовскій день, 24-го по новому стилю, я выѣхалъ изъ Парижа. Чувствуя себя очень дурно, я положилъ отдохнуть на полпути, въ Брюсселѣ. Къ тому же я никогда еще не бывалъ въ Бельгіи и не видалъ Брюсселя. Остановился я въ Grand-Hôtel'ѣ, ночью очень плохо спалъ, утромъ вышелъ пройтись по городу и на лѣстницѣ столкнулся съ г-жей А. Къ моему изумленію она встрѣтила меня безъ кисло-сладкой ужимки и даже весьма привѣтливо. Намъ обоимъ было скучно, и мы просто обрадовались другъ другу. Оказалось, что она въ Брюсселѣ по какимъ-то своимъ дѣламъ, должна съѣздить въ Кёльнъ, потомъ еще куда-то.

— А вы зачѣмъ здѣсь?

— Я ѣду въ Эльберфельдъ къ Блаватской — она больна и зоветъ меня.

— Ну, такъ и я поѣду съ вами.

— Отлично. Когда же мы ѣдемъ?

— Завтра въ девять, часовъ утра, — это самый подходящій поѣздъ, потому что иначе намъ придется пріѣхать въ Эльберфельдъ вечеромъ, часамъ къ десяти, не раньше.