Девять кругов любви - Рам Ларсин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со временем Дмитрий Павлович ощутил вокруг себя не известную раньше атмосферу спокойствия и поверил, что достиг тихой гавани после вихря, закружившего его и ту, другую. Оба красивые, русоволосые, сильные, они с Машей будто были сделаны из одного и того же драгоценного камня и бились друг о друга, высекая искры. А потом она внезапно заболела и перестала существовать…
Единственно, что осталось у него от прошлого – это седые теперь уже усы, которые он не посмел сбрить. Дмитрий Павлович отрастил их когда-то по настоянию Маши, считавшей, что он слишком молодо выглядит для адвоката.
С тех пор прошло, пролетело много лет, Рюмин поседел, утратил гибкость когда-то стройного тела и блеск в серых глазах. Но по-настоящему Дмитрий Павлович ощутил свой возраст только вчера, после того, как сын сообщил из Иерусалима, что женится, и добавил очень четко – ее зовут Юдит. Дарья, слушавшая с другого телефона, накричала на Андрея, любимого ею с тоской бездетной женщины:
– Боже мой, ты ведь русский дворянин! – и, заплакав, бросила трубку.
– Не поеду, даже не проси, – грозила она мужу, одновременно набивая своими платьями чемоданы, и вдруг ахнула:
– Теперь ясно, он просто решил свести меня в могилу!..
Только благодаря особой протекции им удалось достать билеты на ближайший рейс, потому что через два дня был еврейский Новый год. И хотя большинство людей летело с благой целью – встретить праздник на родине, весь мир, казалось, ополчился против этого с самого начала и до их драматического приземления.
В зале ожидания дважды сообщали о задержке вылета из-за технических неполадок, но каждый еврей знал истинную причину лучше диспетчера. Один из пассажиров – худой и нервный, поздоровался с Дмитрием Павловичем, известным в Питере адвокатом, и объяснил, что в Тель-Авиве назревает забастовка. Дирекция компании Эль-Аль стоит перед рискованной дилеммой – разрешить полет означает опасность не быть принятыми в Израиле, а отмена его принесет большие убытки. Внезапно последовало лихорадочное распоряжение: попробовать прорваться, пока профсоюз не сказал окончательного слова. Как выразился в аэропорту Бен Гурион представитель правительства на переговорах:
– Наш небесный отец не допустит, чтобы несколько сотен его детей не смогли молиться в Святой земле на Рош a-Шана.
Этот человек был рав Натан Бар Селла.
Тут объявили посадку, и все вместе, сломя голову, ринулись вперед. В автобусе новый знакомый говорил:
– Я служу секретарем в суде, и многолетняя практика приучила меня смотреть на все глазами юриста. Например, известную приспособляемость моих сородичей к любым условиям я объясняю тем, что они не тратят силы на изучение новых обстоятельств, а каждый раз восстанавливают в памяти нечто подобное из своего богатого прошлого – прецедент, ставший позднее основой английского права. То, что происходит сейчас – повторение нашумевшего дела «Моисей против фараона», которое мы выиграли – и не странно, если вспомнить, кто был судьей. Взгляните, разве это не похоже на исход из страны пирамид?
Действительно, люди вокруг них, увлекая и Рюминых, высыпали на летное поле, кричали и мчались вперед, как бы опасаясь, что расступившееся Красное море тотчас сомкнется над ними, затем штурмом взяли огромный лайнер. Внутри, отталкивая друг друга, они стали забрасывать на полки вещи, количеством не уступавшие тем, что были хитро взяты их предками у египтян перед бегством, и яростно спорить из-за мест у окна, откуда, казалось, еще можно было увидеть тонущие колесницы преследователей.
– Какие они все-таки плебеи, – прошептала Дарья.
– Протестую, ваша честь! – возразил Дмитрий Павлович.
Его забавляло, что жена чувствовала себя аристократкой больше, чем кто-либо другой в семье. Она работала в библиотеке и как-то свысока говорила с коллегами, подолгу ворошила пыльные фолианты с описанием жизни бывшего бомонда и потом, перед выходом – на театральную премьеру или в гости – ошеломляла Рюмина кокетливой мушкой, а то и взбитыми буклями, совершенно нелепыми на ее широкой демократической физиономии. Тот хохотал, а жена, залившись слезами, бежала в ванную восстанавливать статус кво.
Но Дарья не сдавалась.
Наоборот, охваченная ослепительной мечтой, она упорно и незаметно для Дмитрия Павловича и Андрея подталкивала их к тому, кем они, по ее мнению, должны быть…
Сам Рюмин узнал о своем происхождении, когда рухнули Советы и отец нашел в себе смелость открыть ему, что их предки упоминаются среди приближенных Екатерины Великой. Дмитрий Павлович принял эту новость как интересную, не более, в отличие от друзей, которые уже видели его депутатом Думы от монархического союза. Впрочем, Рюмин торговать неожиданным дворянством не стал, вполне удовлетворенный своим нынешним положением, а именно тем, что считался в городе лучшим защитником по уголовным делам. И все же его иногда занимала мысль: что значит быть дворянином? Отец его только качал головой. Долгие годы страха, желания ничем не отличаться от сослуживцев привели к тому, что он и впрямь стал одним из них.
В сущности, их генеалогическое дерево увяло вместе с дедом Дмитрия Павловича, офицером знаменитой Серебряной роты, лично награжденным Николаем Вторым за отвагу на германском фронте. После отречения царя полковник Рюмин стрелялся, выжил и чтобы не спиться, пошел служить красным. Его знания и опыт могли принести немалую пользу молодой армии, но для новых товарищей по оружию он по-прежнему оставался другим, барином, чуждым по крови и воспитанию, за что и погиб в бою – не от вражеской, а пролетарской пули…
Внука его – Дмитрия Павловича – эта история заставила задуматься.
Несмотря на добродушную иронию, принадлежность к особому, почти не существующему уже классу, который возвел в высший принцип благородство и честь, позволила молодому адвокату иначе взглянуть на кое-какие черты собственного характера. Он вдруг нашел объяснение некоторым своим странностям, как теперь думалось, унаследованным вместе с родовой фамилией: его обособленности, неприятию того, чем жила толпа, отвращению к всевозможным сборищам, где непременно говорили о трех вещах: воодушевленно о футболе, скабрезно о сексе и брезгливо о евреях. Рюмин тоже не слишком жаловал лукавую и беспокойную нацию, но так к ней относились все, а он был другим.
Раньше он не встречал этих людей в таком количестве, плотно заполнивших широкое пространство внутри самолета. Особенно удивляли верующие. Нелепые в своих средневековых одеждах, с детьми, обвивавшими их плотным кольцом, они, наконец, отрешились от суеты и начали молиться, сосредоточенно и непривычно тихо, потому что на высоте шести тысяч метров не нужно кричать, чтобы быть услышанным там, наверху.
– Ты права, – ответил Дмитрий Павлович жене. – В их облике и характере мало достоинства, кроме, пожалуй, поразительной верности своему Богу, безжалостному к ним. Должно быть, ослепленные своей верой в него, единственного, они без колебания отдали на смерть Иисуса, посягнувшего на абсолютную исключительность их господина. Знаешь, я однажды сказал моему старику, который скрывал свою религиозность так же, как и происхождение, что мы в неоплатном долгу перед евреями. Если бы они не отдали на распятие Христа, не возникло бы и христианство. Европейцы, в том числе и русские, остались бы язычниками или приняли ислам. Кстати, Владимир Мономах такую возможность взвешивал и отверг, узнав, что Коран запрещает пить.
Дарья нетерпеливо заметила:
– Ты мастер убегать от серьезных проблем в философию. А меня просто извела мысль, что жена Андрюши будет такой, – она взглядом показала на молодую женщину, потную, измятую, кормящую грудью крохотного ребенка.
Очень рыжий карапуз, стоя меж ее колен, тронул пальцем своего сосущего братца и звонко потребовал:
– Тоже хочу цицю!
– Тсс! – зашипела мать.
Несколько молящихся мужчин возмущенно обернулись, но сразу размякли при виде белой, полуприкрытой женской груди, а самый старый из них возложил ладонь на пылающую голову мальчика, успокаивая и в то же время как бы грея холодные пальцы в огне его детства…
Пообедав и опустошив, как водится, тележку с Duty free, пассажиры успокоились и впали в приятную дрему. Внизу, за стеклами простиралось безмятежное зеленое море, которое к вечеру стали закрывать грозовые тучи. Самолет снижал высоту, встречаемый электрическими вспышками, словно фейерверком, с приближавшейся земли.
– Пристегнуть ремни! – приказал кто-то невидимый и поспешно выключил микрофон, чтобы не добавить лишнего. Но тревожная весть непостижимым образом тут же стала известна всем. Случилось самое худшее: в Тель-Авиве объявлена забастовка, и аэропорт закрыт.
– Янкале, – раздался далекий бас диспетчера, – мне очень жаль. Нам отключили мониторы. Придется тебе повернуть на Ларнаку.
– Мы не дойдем туда! – возмутился командир самолета. – Вокруг магнитная буря, приборы просто взбесились!