Отчий дом - Ян Винецкий

«Боже, как она красива!.. Столько лет мы были вместе и я не знал, что она так хороша…»

Ему хотелось отбросить фату и целовать, целовать Наденьку в нежные, вздрагивающие губы, но до заветного поцелуя еще было далеко. Еще предстояло водить невесту вокруг налоя и петь «Исайя, ликуй!..»

Петр Николаевич, по случаю получения чина поручика, пригласил к себе лучших солдат батареи Олейника и Васильева.

— Что вы, ваше благородие…

— Как можно! В гости к ахвицеру… — польщенные, но испуганные неожиданным и неслыханным приглашением, вполголоса проговорили солдаты.

— Никаких отговорок! — начальственным тоном сказал Нестеров. — Завтра жду вас у себя.

И вот теперь Олейник с Васильевым стояли в прихожей, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Слышались переливы буйно-тоскливой песни. Солдаты узнали голос командира батареи:

Однозвучно гремит колокольчик,Издали отдаваясь слегка.И замолк мой ямщик, а дорога-аПредо мной далека-а, далека…

Из гостиной вышла маленькая женщина с веселым, очень красивым лицом.

«Поручица!» — догадались батарейцы.

— Милости прошу, господа. Раздевайтесь.

Солдаты продолжали стоять в нерешительности. «„Милости прошу, господа“. Такого обращения мы и во сне не слыхивали. Чудно, право!..»

— Ну, смелее же, смелее! — улыбаясь, тормошила их Наденька и показала на плакат, висевший в простенке.

Рукою поручика на плакате было написано:

«ЧИНЫ ОСТАВЛЯТЬ ЗА ДВЕРЯМИ».

То ли от необыкновенного этого плаката, то ли от приветливого голоса молодой женщины, но солдаты, с ощущением минутной дерзости, быстро сняли шинели и прошли в гостиную.

Петр Николаевич опустил крышку пианино, приветливо улыбаясь, протянул руку:

— Здравствуйте, батарейцы!

— Здравия желаем, ваше благородие! — отчеканили Олейник и Васильев, вытягивая руки по швам. Поздороваться с поручиком за руку они не посмели, считая это недопустимым.

У празднично уставленного стола хлопотал денщик Петра Николаевича Федя Загоняйко, худощавый, невысокий солдат с очень подвижным лицом и быстрыми маленькими глазами.

Командир батареи встал, пригласил к столу:

— Прошу, прошу.

Олейник и Васильев в один голос смущенно заговорили:

— Никак не можно, ваше благородие!

— Сидеть за одним столом нам не положено по уставу.

Петр Николаевич разозлился:

— Вы читали плакат в прихожей? Чины остались на вешалке, здесь — товарищи по батарее. Садитесь! Ну!.. Обидеть меня хотите?

Олейник и Васильев несмело подсели к столу.

— Канонир Васильев, бомбардир-наводчик Олейник, развернуть батарею по фронту! — шутливо скомандовал Петр Николаевич и наполнил большие рюмки водкой. — В ознаменование производства вашего командира батареи в чин поручика — залпом! Огонь!

Все разом опрокинули в рот рюмки.

— Ха-ха-ха! — стоя в дверях, рассмеялась Наденька. — Ну, если вы и из пушек так дружно стреляете, быть вам нынче победителями!

— Дай бог! — вздохнул пожилой, с редкими, будто выеденными молью, усами канонир Васильев.

— Так и будэ! — с лихой торжественностью гаркнул Олейник и, устыдившись того, что голос его прозвучал слишком громко, вскочил и стал объяснять поручице: — У пушки самая что ни на есть наиглавнейшая часть — затвор. Сними его — и пушка не страшнее колодезного журавля. А в батарее, вашскородь, голова всему — командир. И вот… стало быть… с нашим Петром Николаевичем, извиняйте, с их благородием господином поручиком мы всей бригаде утрем нос!

— Это почему же именно мы? — не без удовольствия, сощурясь, спросил Петр Николаевич.

— Дозвольте сказать чистую правду, ваше благородие? — спросил Олейник.

— Говори, чудак ты эдакий! Разве я не учу вас всегда говорить и поступать правдиво?

Но тут неожиданно вмешался Васильев. Он взволнованно затеребил усы.

— Сядь, Олейник. Я годами постарше тебя и скажу, что думают все канониры, все бомбардиры-наводчики, все телефонисты батареи.

Об унтер-офицерах батареи — фейерверкерах Васильев умолчал: фейерверкеров солдаты не любили.

Наденька подошла к столу. Села, с интересом прислушиваясь и подкладывая батарейцам жареных омулей, ветчину, соленые грибы…

— Солдаты говорят: «Нашего Нестерова не заменят шестеро!» — продолжал Васильев. — Каждый видит, командир батареи с рядовыми обходится душевно, учит нас умело, и мы добром ответим…

Васильев сел, красный, с взмокшим от пота лицом, смущенный тем, что высказался так в присутствии поручика, и вместе с тем довольный, что передал думы всей батареи.

— Спасибо, братцы, — тихо проговорил Петр Николаевич и побледнел, — он всегда бледнел, когда волновался. — Спасибо! Дорого мне доброе слово солдата. Быть другом солдат учил русских офицеров великий Суворов. А как же иначе? Вместе обливаемся потом в ученьи, вместе проливать будем кровь на войне.

— Це святая правда! — воскликнул Олейник.

— Ну, а коли правда, то давайте выпьем еще по одной, — улыбнулся Петр Николаевич.

— А их высокоблагородие госпожа поручица чего ж с нами не выпьет? — осмелев, спросил Олейник.

На лице Наденьки потемнели коричневые пятна.

— Ей пить нельзя, — обласкав ее заботливым взглядом, сказал Петр Николаевич и тихо добавил: — ждем ребенка.

— Дай вам бог принести богатыря! — встав, пожелали солдаты.

— Илью Муромца! На меньшее не согласен! — захохотал Петр Николаевич. — Садитесь, братцы.

Все выпили за Илью Муромца. Наденька села к пианино.

— Споем, братцы? «Ревэ тай стогне Днипр широкий». Люблю в этой песне неохватную ширь… Ах, черт возьми, славная песня! — сказал Петр Николаевич. — Поет ее хорошо поручик Данила Георгиевич Гайдаренко. Да что-то не пришел он. Начинай, Диночка!

Наденька взяла несколько аккордов.

Раздался звонок. Петр Николаевич вышел в прихожую, открыл дверь. Перед ним стояли капитан Сегеркранц и Данила. Оба были увешаны свертками.

— Принимайте гостей, Петр Николаевич! — оживленно сказал Сегеркранц. — Надо обмыть погоны поручика, а не то заржавеют и тогда беда — будете поручиком до второго пришествия Христа!

В глазах Данилы сквозило выражение: «Извини, Петр. Он пристал по дороге, как банный лист. Ничего уж, брат, не поделаешь…»

Петр Николаевич улыбнулся этому выражению смятения и виноватости в глазах друга и громко проговорил:

— Чего же вы стоите? Проходите, пожалуйста.

Сегеркранц и Данила вошли.

— О! — изумленно воскликнул Сегеркранц. — «Чины оставлять за дверями». Это, собственно, как понимать?

Из гостиной вышла Наденька, и Сегеркранц ринулся целовать ручку.

— Надежда Рафаиловна! — играя глазами, говорил Сегеркранц. — Глядя на вас, невольно вспоминаешь романс «Как хороши, как свежи были розы»!.. Честное слово офицера, вы восхитительны! В офицерском собрании по вас соскучились. Все не могут забыть, как вы пели «Соловья». И правда, сколько в вас… очарования!

В это время солдаты, узнав по голосу капитана Сегеркранца, не на шутку испугались. Не за себя боялись они. Страшно было за поручика: как почетных гостей принимает у себя солдат батареи. Больше того, отдает нижним чинам предпочтение — сначала принял их, а потом уж офицеров. Как тут не закипеть спесивой Сегеркранцевой крови!

Васильев и Олейник выскочили в прихожую, едва не сбив с ног капитана Сегеркранца, стоявшего к ним спиной.

— Прощевайте пока, ваше благородие! — пробормотали они растерянно и, схватив шинели, опрометью кинулись к выходу, так что Петр Николаевич не успел и слова вымолвить.

— Вот и видать, что они чины оставили за дверями: не приметили капитана! — с плохо сдерживаемым негодованием произнес Сегеркранц.

Петр Николаевич прищурился и ответил с язвительной холодностью:

— Напротив, они только вас и приметили, оттого и припустили аллюром в три креста!

Рассеивая неожиданно возникшую напряженность, Наденька взяла Сегеркранца под руку:

— Прошу, господин капитан.

Сегеркранц весь дрожал от злости и оскорбленной гордости. Этот сумасброд Нестеров ведет себя крайне подозрительно и бестактно. Заводит какие-то шашни с солдатами, приглашает их к себе, как равных. Да за один этот мерзкий плакатик по поводу чинов, если доложить генералу, строжайшее наказание последует. И пренепременно надо сообщить о нем его превосходительству. Это же опасный подрыв воинского устава, семена смуты, порожденные недавней революцией!..

Капитан Сегеркранц вознамерился было демонстративно уйти — не сядет же он, в самом деле, за стол, где только что грызли кости и сморкались в рукав канониры и бомбардиры-наводчики.

Но власть над ним госпожи Нестеровой, этой маленькой женщины, почти девочки, с лукавыми карими глазами на белом, столь же нежном, сколь и энергичном лице, делала невозможное возможным: он громко рассмеялся и прошел в гостиную.