Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Написанное королевской строфой с заключительной посылкой «Послание Чосера к Скогану» («Lenvoy de Chaucer a Scogan») вводит в английскую лирику новый жанр, который впоследствии, в эпоху Ренессанса, стал необычайно популярным. Это горацианское послание с его свободной разговорной структурой, допускающей возможность разного рода отступлений. Недаром же сам Гораций называл свои послания «беседами». Чосер пользуется и привычными для жанра приемами, называя имя адресата и прощаясь с ним в конце. Все стихотворение Чосера проникнуто веселой иронией, объектом которой становится и адресат, и сам автор. Поэт объясняет проливные дожди, обрушившиеся в тот момент на Англию, тем, что Скоган оскорбил языческих богов своим пренебрежительным отношением к любви. И вот теперь Венера плачет «в три ручья». Обиделся и Купидон, который может утратить всякий интерес и к Скогану, и к его пожилому располневшему другу Чосеру, очень похожему на своего тезку-паломника из «Кентерберийских рассказов». Впрочем, Чосер-автор и сам разочаровался в любви и в сочинении стихов. Но оставить любовь — не значит забыть о друзьях. В посылке поэт неожиданно просит у Скогана, близкого к королевскому двору, заступничества во имя их давней дружбы. И шутливое здесь уже перемежается с серьезным. Ученые не пришли к единодушному выводу ни о том, в чем заключалась просьба о заступничестве, ни о точной дате, когда Чосер сочинил это послание, хотя новаторский характер «просительного письма» очевиден для большинства из них.

В том же жанре горацианской эпистолы с его свободной разговорной структурой написан и «Совет Бактону» («Lenvoy a Bukton»). Как и в предыдущем стихотворении здесь есть и обращение к адресату и заключение. Послание посвящено предстоящей женитьбе некоего Бактона (Питера или, может быть, Роберта), который вознамерился связать себя узами брака во второй раз. Соответственно преимущества и недостатки брака — его главная тема. Вся эпистола целиком выдержана в шутливом тоне и полна ссылок как на библейские тексты, так и на народные пословицы и поэзию самого Чосера. Пытаясь отговорить Бактона от женитьбы, которую он уподобляет рабству, поэт с комически серьезным видом взвешивает разного рода мнения по поводу брака и в посылке даже советует своему адресату прочесть высказывания Женщины из Бата. Вряд ли на основании этого шуточного стихотворения стоит пытаться сделать какие-либо выводы об истинном отношении Чосера к женщинам и браку. Но упоминание Алисон из Бата дает нам возможность представить себе, какой популярностью пользовались ее пролог и история уже при жизни автора.

«Прошение Чосера к его суме» («The Complaint of Chaucer to his Purse») — еще одно шутливое стихотворение Чосера, где он как бы пародирует жанр любовной жалобы. Вместо жестокой красавицы поэт обращается к своему кошельку, упрашивая его «отяжелеть». При этом Чосер обыгрывает и привычную семантику слов куртуазной лирики. В подлиннике рефрен звучит следующим образом: Beth hevy ageyn. Прилагательное hevy в любовном контексте означавшее печальный, здесь обретает иной смысл и понимается как тяжелый, набитый деньгами. Заключение, даже если оно и написано позже, обращено непосредственно к только что взошедшему на престол королю Генриху IV, который после короткого перерыва возобновил выплату денежного пособия, назначенного Чосеру Ричардом II. Эта выплата была произведена в 1400 г., что делает «Прошение», возможно, самым поздним из стихотворений поэта.

В «Жалобной песне Венеры» Чосер откровенно сетовал, что «рифма в Англии бедна». Такие жалобы в середине XIV в. были совершенно справедливы. Действительно, Англии было трудно соперничать с Францией, чья отличавшаяся весьма высокой степенью совершенства формы поэзия считалась тогда эталоном для всей средневековой Европы. Но в дошедших до нас немногих стихотворениях Чосер доказал, что и английский стих способен справиться с труднейшими техническими задачами и может поспорить с французской поэзией. И дело было не только в форме как таковой. В свои стихотворения Чосер ввел новые и разнообразные темы и жанры, чрезвычайно расширив границы поэтического эксперимента, да и самого поэтического видения мира. Благодаря подобным достижениям английская лирика конца XIV в. встала вровень с французской, а в области крупной формы и намного превзошла ее. (В этом, разумеется, была заслуга не только одного Чосера, хотя он и был первым среди равных, но также Уильяма Ленгленда, анонимного автора «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря» и Джона Гауэра.) Во всяком случае, английские поэты-лирики XV в., как правило, подражавшие Чосеру, на бедность рифм в Англии больше не жаловались. Им было у кого учиться и у себя на родине.

А.Н. Горбунов ОТРЕЧЕНИЯ: ЧОСЕР И ТОЛСТОЙ

Исследователи часто ставят Чосера и Толстого в один ряд великих художников слова, не объясняя, однако, причины подобного сопоставления.1789 Правомерно ли оно вообще? Нет ли здесь заведомой натяжки? Ведь чтобы сравнивать их, мало только масштаба дарования обоих писателей, который никто не ставит под сомнение.

Чосера и Толстого разделяют пять столетий, радикально изменивших мир и литературу. Чосер (ок. 1340 — 1400) жил в XIV в., в эпоху позднего Средневековья, а Толстой (1828-1910) стал свидетелем событий второй половины XIX и первого десятилетия XX в. Это дистанция огромного размера, когда далекое прошлое часто становится плохо видным из настоящего.

Скажем сразу, что само представление Толстого о культуре и искусстве Средневековья, сформированное во многом благодаря взглядам романтиков и напоминавшее утопию, вряд ли было бы понятно насквозь средневековому Чосеру, который собственными глазами видел закат этой эпохи, ее столь богатую плодами «осень». Как можно себе представить, характеристика, данная Средним векам в знаменитом трактате Толстого «Что такое искусство?» (1898), наверное, озадачила бы английского поэта: «Художники средних веков, живя той же основой чувств, религией, как и масса народа, передавая испытываемые ими чувства и настроения в архитектуре, скульптуре, живописи, музыке, поэзии, драме, были истинными художниками, и деятельность их, основываясь на высшем, доступном тому времени и разделяемом всем народом понимании, была хотя и низким для нашего времени, но все-таки истинным и общим всему народу искусством».1790

Разумеется, нет сомнения в том, что христианская вера играла важнейшую роль в культуре высокого и позднего Средневековья, и речь об этом в связи с Чосером пойдет ниже. Но вряд ли его творчество, и даже «Кентерберийские рассказы», имевшие более широкую аудиторию, чем ранние куртуазные поэмы-видения, но тоже написанные для достаточно узкого и избранного по меркам той эпохи круга читателей, было «низким для нашего времени (т.е. XIX в. — А.Г.), но все-таки… общим всему народу искусством». Тесно связанный с придворной поэзией Чосер просто не укладывается в рамки «общего всему народу искусства», а само его творчество совсем не является «низким для нашего времени», будь то XIX или XXI век. Как известно, литература не знает прогресса во времени, и еще никто из драматургов более поздних эпох не смог превзойти Шекспира. Да и мало кто из английских поэтов более позднего периода может соперничать с Чосером.

И, наконец, Толстой при всей его огромной эрудиции, скорее всего, просто не читал Чосера. Во всяком случае, в индексе имен 90-томного собрания сочинений Толстого нет ссылок на автора «Кентерберийских рассказов». Причина тому, возможно, заключена в языковых трудностях. Среднеанглийский язык, на котором писал Чосер, уже в шекспировскую пору стал мало доступен даже для образованных англичан, что уж говорить о XIX веке и о Толстом, для которого английский язык не был родным, а русского перевода произведений Чосера в те времена еще не было. Он появился лишь в середине следующего XX столетия.

И все же сопоставление Чосера и Толстого — не пустая игра ума. Оно может быть плодотворным, поскольку способно открыть новые грани уже знакомого и, казалось бы, хорошо известного в творчестве обоих писателей.

Есть, по крайней мере, один сразу же бросающийся в глаза момент, который роднит Чосера и Толстого. Оба они в определенный период своей жизни попытались пересмотреть созданные ранее произведения и отказаться от них.

Так, Чосер в написанном прозой «Отречении автора», заключающем «Кентерберийские рассказы» и имеющем красноречивый подзаголовок: «Здесь автор этой книги прощается», просит читателей помолиться за него «ради милосердия Господня». Поэт хочет, чтобы Бог простил его грехи и особенно «воспевание суеты житейской». А затем он перечисляет те из своих «греховных» произведений, которые приходят ему на ум «на прощание». Помимо переводов (очевидно, «Романа о Розе»), это «Книга о Троиле, Книга о Славе, Книга о Двадцати Пяти Дамах, Книга Герцогини, Книга о Валентиновом Дне и Птичьем Парламенте, Кентерберийские рассказы, все те, что греха полны, Книга о Льве и многие другие книги, какие бы я смог и сумел вспомнить, и множество песенок и похотливых лэ, грех которых да простит мне Христос в неизреченной своей милости».1791 По сути дела, Чосер назвал здесь все те свои произведения, благодаря которым мы знаем и ценим его сейчас. Исключение он сделал лишь для перевода «Утешения философией» Боэция, а также для легенд о жизни святых и о набожности, для гомилий и моралитэ, т.е. произведений сугубо религиозного свойства.